Indie-Slasher | Гомотекстуалист.
Автор: La PIOVRA.
Рейтинг: NC-17.
Жанр: гей-утопия, роман воспитания, детектив отношений.
Размер: макси (68.000 слов).
Саммари: цели они достигнут, но достижение цели так их изменит, что сама цель перестанет быть для них актуальной.
Рекомендуемый порядок чтенияТрилогия «Корпорация»:
I. Книга первая. «Бизнес».
1. «Сага о власти» (основная история):
1.1. Власть красоты. Друг семьи.
1.2. Власть идеи. We Control the World!
1.3. Власть несбывшегося.
1.4. Власть свободы. Гепард и Лев.
1.5. Власть крови. Стилисты.
II. Книга вторая. «Секс».
2. «Межвременье. Дудочник из Гамбурга» (сайд-стори по вселенной «Саги о власти»):
2.1. Забор и вишни.
2.2. Открой глаза и забудь об Англии.
2.3. Дудочник из Гамбурга.
III. Книга третья. «Игра».
3. «Вопрос цены» (сиквел к «Саге о власти»):
3.1. Дебют.
3.2. Гамбит.
3.3. Миттельшпиль.
3.4. Комбинация.
3.5. Эндшпиль.
Седрик переступил порог своей комнаты, и внутри у него всё оборвалось. Ощущение кошмарного, уже однажды пережитого дежавю захлестнуло с головой, и он застыл в дверях, не в силах сдвинуться с места. Седрик на миг прикрыл глаза — невольно, непроизвольно, вопреки всякой логике, исключительно в иррациональной бессмысленной надежде, что когда он их откроет, жуткое видение исчезнет. И тут же, поборов шок, рванул с места и в два шага пересёк комнату. И едва не выругался в голос от облегчения, когда неподвижный и бездыханный — каким он показался ему на первый взгляд, — распластанный посреди кровати Марк повернул в его сторону голову. Теперь, когда самое страшное было позади — и неправда, — Седрик перевёл дыхание. А беглого взгляда на Марка хватило, чтобы понять, чем была вызвана его бледность и окаменелость, — так подсудимые смотрят на судью, который вот-вот огласит приговор. Ноги от потрясения сделались ватными, подкосились, Седрик безвольно опустился на край кровати, неотрывно глядя на Марка.
На смуглом обнажённом теле Марка не было ни волоска. Тем сильнее привлекали к себе внимание его длинные, разметавшиеся по подушке, смоляные волосы и густые чёрные брови вразлёт. Но даже им было сложно соперничать с небрежно повязанным вокруг шеи, тонким строгим чёрным галстуком с ослабленным узлом до груди и… тончайшими чёрными шёлковыми чулками до середины бедра. Марк не уставал его поражать, но это… это было немыслимо — не «недопустимо», а «и в голову не приходило».
— Hey! — Седрик, вновь обретя дар речи, тихо присвистнул: от восхищения и облегчения разом. — Sexy, sexy!
— Нравится? — в повисшей тишине было слышно, как Марк сглотнул.
— Не то слово! — Седрик осторожно коснулся обтянутой тончайшим, как паутина, чулком ноги Марка, словно боялся неосторожным движением развеять волшебное видение, и легонько провёл ладонью по бедру, не отрывая взгляда от лица Марка, на котором застыло непривычно испуганное, затравленное выражение, так не вязавшееся с гордым Маркизом. Если бы не плотный ободок резинки, переход от чулка к коже он бы на ощупь, наверное, не ощутил — настолько гладкой и шелковистой была нога Марка.
— Не бойся, — неожиданно резко сказал Марк, отодвигаясь и отворачиваясь. — До рюшечек и кружавчиков не опущусь.
— А зря, — ухмыльнулся Седрик, притягивая его за галстук обратно. Он понимал причину внезапного ожесточения друга: в ожидании его приговора Марк успел уже себя так накрутить, что его собственные страхи, не получив ожидаемого подтверждения со стороны, тут же направили свою энергию на самобичевание. — Тебе бы пошло. Лорд Вальберг, говорят, тоже этим, вернее, в этом грешил. А кто я такой, чтобы осуждать второго Второго лорда?
Марк, слабо улыбнувшись, пихнул его локтем под бок.
— Мне… только чулки нравятся, — тут же посерьёзнев, выдавил из себя он.
— Не только тебе, — хрипловато ответил Седрик, не отрывая взгляда от длинных узких ступней, которые в непривычном облачении казались ещё изящней и филигранней; рука его при этом словно зажила собственной жизнью и не переставая гладила ноги. — Не только тебе.
Поглаживания становились всё настойчивее.
— И чтобы не быть голословным… — Седрик, в два счёта освободившись от одежды, резким ловким движением забросил ноги Марка себе на плечи.
…Седрик тонул и растворялся в шёлке: распалённое тело холодил шёлк простыней; меж пальцев мягко струились шелковистые волосы Марка; губы и нос щекотал и дразнил плотный шёлк галстука Марка; слух обжигали сдавленные, тихие, как шорох шёлка, стоны и шёпот Марка; а руки ласкал шёлк чулок. Но телу этого отчаянно не хватало, и Седрик, от неутолимой жажды и в обречённой на поражение попытке насытиться, вжимался всем телом в распластанного под ним Маркиза, всеми порами впитывая шёлковую гладь его кожи. Текучий, тягучий, по-мужски плотный и по-женски податливый, он был слишком гладким, слишком… безупречным. Хотелось разрушить эту идиллию — не со зла, а из глубоко скрытого в подсознании стремления к первопроходству: так в детстве безудержно тянуло первым выбежать в сад, чтобы первым оставить на первом выпавшем за ночь снегу свои следы. И Седрик оставлял их, где только мог: кусал мягкие шелковистые губы Марка, сминал в кулаке его шёлковый галстук, а другой рукой ласкал такой же шелковистый и гладкий ствол. С губ его слетали грязные стыдные словечки — впервые в жизни: лорду такое даже в мыслях не скажешь, а Марку… Марку тем более. Седрик боготворил Марка — Маркиз был идолом, божеством, осквернить которое — даже неосторожным словом — было смертным грехом. И тем большим было наслаждение от святотатства, которому он сейчас так безудержно предавался. На французском эти словечки приобретали особый, сакральный смысл — не только в силу неоспоримого первенства этого языка в домене любви, и не потому, что даже самое сокровенное бесстыдство на этом языке звучит не пошло и вульгарно, а страстно и чувственно. Для Марка, родившегося и выросшего в Женеве, французский тоже был родным, и сейчас оба возвращались к истокам. Где-то, в глубине чего-то, чему Седрик и названия-то не знал, он был уверен, что он не кощунствует, а возносит хвалу своему божеству — не потому, что так хочет он, а потому, что так хочет он — само божество. Он исполнял сейчас его волю, в которой они оба были едины. Его бог был язычником, а значит, не был ханжой — он знал, чего жаждут его поклонники, знал их естественные и самые сокровенные желания — даже — и особенно! — те, в которых они сами себе не признавались, — и готов был их исполнить. Потому что сам хотел того же. Седрик всем своим естеством совершал первозданную молитву, а его бог так же, всем собой, её принимал. То, что искренне, то не грех. Грех — то, что без любви, а с любовью всё свято. Его молитва была услышана, его бог был удовлетворён, взамен даровав и ему блаженство.
— Мирабель… Ты оху… — языческая мистерия завершилась, и сакральные заклинания больше не были к месту. Седрик вовремя прикусил язык. — …офигенный, — тут же поправился он.
Марк дёрнулся, как от пощёчины.
— Откуда ты знаешь?!
— Но ведь это же очевидно! — Седрик ещё пытается перевести всё в шутку, но неприятный холодок на спине ошибаться не может: он — опять — сделал что-то не так. Таинство ушло безвозвратно. Седрик приподнялся на локте и непонимающе уставился на Марка.
— Я… про имя. — Марк, похоже, и сам понял, что его занесло, и откинулся на подушку, избегая взгляда Седрика. — Я не мог проговориться.
До Седрика только сейчас дошло, что он сказал — вернее, как он его назвал. Прозвище родилось само собой — Седрик никогда его так не называл, даже в мыслях не было, а тут вдруг захотелось получить свой личный «код доступа», «пометить территорию», «заявить и утвердить права». Для возникшей между ними близости нужно было новое, интимное, имя.
— Прости, — пробормотал он, готовый убить себя за это невольное оскорбление того, кто был ему дороже всего на свете, — Марк теперь никогда ему не простит: ни этой женской клички, ни того унижения, которое Марку в ней померещилось. — Я имел в виду… вовсе не это. — Седрик осторожно коснулся рукой чулок на ногах Марка, сползших в неистовстве ритуала до самых лодыжек, и натянул их до упора на бёдра — сначала левый, потом правый. И сбивчиво затараторил, когда Марк его не оттолкнул: — Оно… само сорвалось. По аналогии, по ассоциации. Miracle… Mirabaud… belle… Mirabelle… Ничего… такого, что ты, наверное, подумал.
Марк заметно расслабился. И тут же напрягся — настала его очередь объясняться.
— Это… моё тайное имя, — запинаясь и взвешивая каждое слово, начал он. — Тогда… — Марк не стал уточнять, а Седрик — переспрашивать: и так было ясно, что тот имеет в виду. — Я просто отключался… отстранялся от происходящего. Представлял себе, что всё это происходит с Марком, а я — Мирабель, и меня это никак не касается. Мне тогда казалось, что, будь я девочкой, ничего из этого бы не случилось. По отцовским счетам платили бы братья, а я был бы «принцессой», любимой папиной дочкой, как моя подружка детства — соседка. Глупо, да? — приступ сентиментальной откровенности миновал так же внезапно, как и накатил. Часы пробили полночь, волшебство развеялось, «Мирабель» опять превратилась в Марка — желчного, циничного, с неизменной кривой усмешкой на узких тонких губах, которые не портила даже она.
— Ничуть. — Седрик обнял его и осторожно коснулся губами его виска. — Оно тебе очень идёт. — Седрик не лукавил и не заглаживал провинность — так необдуманно сорвавшееся с его губ слово и вправду было похоже на настоящее, сакральное, имя Марка, потому что отражало его настоящую суть — чудо и красоту, а подобные вещи, как и всё истинное и подлинное, пола не имеют.
— Теперь ты знаешь моё настоящее имя, — промолвил Марк. — А значит, имеешь полную власть надо мной.
— А вот тут вы ошибаетесь, господин Маркиз. — Седрик безошибочно почувствовал, что прощён. — Потому что это вам принадлежит полная и безраздельная власть надо мной.
— Как думаешь?.. — Марк умолк, то ли не зная, как сформулировать вопрос, то ли опасаясь услышать ответ. — Лорду… понравится?
Впервые Седрик почувствовал приступ ревности. Он не ревновал Марка к лорду, как не ревновал лорда к Марку, — оба были ему слишком близки и дороги, чтобы выбрать кого-то одного, и Седрик был только рад, что и Марк с лордом относились к их странному союзу так же и не принуждали к выбору его. Но то, что случилось только что между ними… хотелось, чтобы это осталось только между ними. То, что было с лордом — вдвоём и втроём, — было «естественным цивилизованным сексом». То, что случилось только что, было сексом диким и первозданным. У первого в анамнезе было лет сто, у второго — в тысячу раз больше. Первый свою подростковую неуверенность прикрывал развязным: «Мы взрослые современные люди, цивилизованно удовлетворяющие свои естественные потребности». Второй, взрослый и самодостаточный, в ярлыках и оправданиях не нуждался — он был намертво прошит в подкорке и являл собой неотъемлемое основополагающее право, такое же, как право на жизнь и свободу. Разница была та же, что и между обедом в изысканном французском ресторане с дюжиной хитромудрых приборов с обеих сторон тарелки и дружеской посиделкой у костра на природе с обгладыванием костей собственноручно пойманной и запечённой на огне дичи: цивилизованное удовлетворение естественных потребностей versus естественное удовлетворение. И то и другое утоляло первичную потребность, и то и другое доставляло удовольствие. Вот только наслаждение от вгрызания в сочное мясо на зажатой в руках кости, от стекающего по подбородку и рукам жира было настолько же сильней, насколько и древней. Седрик понимал, что никогда не сможет почувствовать такую же полноту жизни и безграничную свободу — свободу полного самозабвения и слияния со стихией, дикость, самость и первозданность — с лордом: слишком сильным было его уважение и преклонение перед наставником, чтобы забыть рядом с ним своё место. Седрика переполняла благодарность к Марку за то, что тот пробудил в нём и позволил испытать с ним это. Но и Марк точно так же имел право на свободу — свободу воли и самовыражения. Ему было важно, чтобы — по крайней мере, самые близкие люди — приняли его таким, какой он есть. И ещё — всего на миг — Седрику стало очень страшно, что лорд обидит Марка — не поймёт, оттолкнёт. Седрик неслышно вздохнул. Лорд ван дер Меер был невероятно самодостаточен и совершенно равнодушен к любым «цацкам», ласкающим эго: красивой одежде, мебели, слугам, — и в постели предпочитал «здоровый естественный секс» — он наслаждался партнёром, а не декорациями. Лорд не испытывал ни малейшего интереса к ролевым играм и сексуальным игрушкам — ему с лихвой хватало корпоративных.
— Не знаю, Марки, — просто сказал он. — Но если не попробуешь, никогда не узнаешь.
Марк, вопреки своей тяге к экстравагантности и эпатажу, оделся подчёркнуто строго: тёмный деловой костюм, классическая рубашка, сдержанный галстук, лаковые туфли, волосы гладко зачёсаны и собраны в тугой хвост, из украшений — лишь неброские матовые запонки в тон кольцу баронета, — чем вызвал ещё больший фурор, чем обычно. Суровый маскулинный облик не смягчал даже насыщенно-розовый цвет рубашки.
Лорд ван дер Меер вопросительно посмотрел на Седрика. Седрик молча пожал плечами. А в душе чертыхнулся: похоже, так некстати сорвавшаяся с его губ «Мирабель» задела Марка гораздо сильнее, чем он хотел это признавать, и теперь Марк, со свойственным ему упрямством, будет старательно культивировать образ «настоящего мачо». Ну и пусть — Седрик невольно улыбнулся, любуясь стройной фигурой в безупречном костюме, — Маркизу всё к лицу, а этот образ — особенно: он лучше любого другого передавал истинную суть Марка — непередаваемый сплав жёсткости и нежности, брутальности и ранимости, твёрдости и чувствительности. Впрочем, не исключено, что всё намного проще и прозаичнее: защита докторской диссертации, тем более старшим советником Второго лорда, — серьёзное событие, на которое приглашены серьёзные люди, — и Марк, в кои-то веки одевшись «прилично», просто решил сделать лорду ван дер Мееру приятно.
В банкетном зале, который лорд снял для празднования своей успешной защиты, всё уже было готово для фуршета: вдоль центральной стены тянулся длинный стол, уставленный фарфором и серебром и блюдами с всевозможными изысканными закусками, а в центре зала, как островок посреди моря, красовался хромированный, открытый со всех сторон бар, за опоясывавшей его стойкой уже ждали бармены, готовые исполнить любое пожелание гостей.
Гости — пунктуальные, как лорды — не заставили себя долго ждать — лорд ван дер Меер едва успевал приветствовать входящих. Пять минут спустя все были в сборе. Фуршет открыл Второй лорд, подняв короткий искромётный тост от имени Корпорации, — от Седрика не укрылся одобрительный взгляд, которым он при этом окинул Марка, — видно, вид своего строптивого подопечного он тоже приписал заслугам свежеиспечённого доктора философии. Второго лорда сменил Третий. Третьим выступил лорд Эверс. Лорд ван дер Меер поблагодарил собравшихся и пригласил всех к столу.
Лорды с бокалами в руках прогуливались по залу, собирались в стихийные кучки за высокими, обтянутыми белоснежными скатертями столиками, в избытке раскиданными по залу, — лорды всегда и везде лорды, и, едва оказавшись вместе, они никогда не упускали случая обсудить дела. К лорду ван дер Мееру то и дело кто-то подходил, чтобы поздравить лично, и Седрик, не желая торчать при наставнике неприкаянным истуканом, направился к Марку, но тот с виртуозностью светского льва быстро и умело от него ускользнул. Седрик больше навязываться не стал — Маркиз сегодня явно гуляет сам по себе — Седрик уже инстинктом распознавал в нём подобные настроения и удалялся своевременно: набиваться Марку — себе дороже. Но ум был слишком заинтригован непривычным амплуа Марка, и Седрик, пристроившись в углу у шведского стола — устрицы там были отменны, — принялся с интересом за ним наблюдать. У Марка редко бывают дни, когда он действительно нуждается в одиночестве. Гораздо чаще он просто освобождает пространство для выступления. Сейчас явно был такой случай.
Марк, с присущей ему небрежно-ленивой грацией, взобрался на барный стул и достал из кармана плоский серебряный портсигар, а из него — тонкую длинную сигарету, так удивительно гармонировавшую с его — длинными и худыми — пальцами. К сигарете тут же взметнулись три руки, синхронно щёлкнули три зажигалки — любой официант в любом заведении почитал за хайлайт карьеры услужить Марку. Марк, поблагодарив рассеянным кивком удостоившегося подобной чести счастливчика, затянулся, и выражение его прищуренных глаз тут же скрыла тонкая пелена дыма. Седрик почувствовал, что полку зрителей прибыло. Похоже, Марк добился, чего хотел, — лорды наконец увидели в нём мужчину, более того — подобного — и равного — себе.
Всё переменилось в одночасье. В зале повисла оглушительная тишина — словно время внезапно остановилось, — и тут же возникло нездоровое оживление — будто время ускорило своё движение, чтобы наверстать столь непозволительный простой: гости загалдели с удвоенной силой, музыка заиграла бравурней, и даже официанты, казалось, сновали сейчас в два раза быстрее, как при ускоренной перемотке плёнки. Один Марк хранил безмятежность, с предельной сосредоточенностью стряхивая с сигареты пепел. И один Седрик, полностью поглощённый его пантомимой, никак не мог взять в толк, что же произошло. Окинув растерянным взглядом зал в надежде на подсказку, он без труда определил, куда смотрели уже все лорды: неявно, исподтишка — так смотрят на то, что поглощает всё внимание, открыто проявить которое в приличном обществе — не комильфо. Марк сидел на стуле, небрежно забросив ногу на ногу. Штанина на его правой ноге задралась, открыв добрую треть голени. Седрик вполголоса чертыхнулся — от восхищения и потрясения разом: голень была обтянута чёрным ажурным чулком с алым выпуклым швом сзади, вызывавшим недвусмысленные ассоциации с набрякшей на члене веной. Марк подал едва уловимый знак официанту, и перед ним тут же возник высокий узкий бокал. Повернувшись вполоборота к стойке, Марк отсалютовал виновнику торжества бокалом и пригубил шампанское.
Лорды повели себя как лорды — не подали виду. Но хуже всего было то, что так же отреагировал лорд ван дер Меер. Судя по преувеличенно бесстрастному выражению его лица, он наверняка догадался, что спектакль задумывался для одного зрителя, но предпочёл сделать вид, что этот зритель — не он.
Домой возвращались молча. Марк поехал к ним — видно, молчаливое неодобрение лорда ван дер Меера страшило его меньше, чем неизбежное объяснение с лордом Коэном — уж лорд Коэн молчать не будет. С другой стороны, если исходить из того, что Марк задумывал этот «сюрприз», чтобы узнать мнение о нём лорда ван дер Меера, то молчание последнего должно было ранить Марка гораздо сильнее. Впрочем, причина могла крыться и в том, что в доме лорда ван дер Меера у Марка был Седрик, а в доме лорда Коэна — никого.
Седрик злился на обоих: на Марка за его выходку, испортившую настроение и праздник лорду ван дер Мееру, и на самого лорда, который даже в честь своего торжества не счёл возможным снизойти до «амнистии» для Марка. Накануне они с Марком решили поздравить лорда по-своему, «по-нашему», устроив ему феерическую «афтерпати», но теперь было ясно, что «подарку» не бывать.
Седрика не покидало ощущение, что Марк, при всём его презрении к корпоративным авторитетам, робеет перед лордом ван дер Меером, но робость эта была, скорее, из разряда трепета, а не страха — Марк, видно, чувствовал в нём силу совершенно другой природы, чем та, с которой он привык иметь дело, — ту, на чьей стороне правда, — и, опасаясь не справиться с ней, признавал её, не решаясь пойти на сближение. Гораздо больше Седрика удивляло то, что и лорд ван дер Меер держал с Марком непонятную дистанцию — особенно учитывая то, что между ними было. После Маркового оммажа эти двое избегали друг друга и никогда не оставались наедине. Всё общение между ними, включая интимное, происходило только в присутствии и с участием Седрика и им же, собственно, и инициировалось. После того как Марк принёс клятву воспитанника лорду ван дер Мееру, прошло уже полгода. До второго оммажа, насколько Седрик знал, дело так и не дошло: наверное, Марк и сам понимал, насколько нелепым был бы этот обряд в его случае, — он и сам, с его-то прошлым, кого угодно научит тому, «что должно знать и уметь мужчине», — а лорд ван дер Меер, с его упрямой принципиальностью и незыблемой приверженностью кодексу наставничества, не отступит от него ни на букву и в жизни не сделает первый шаг, хотя, безусловно, и понимает, насколько это для Марка важно. Теперь же, Седрик вздохнул, этот искусственный лёд между ними превратится в настоящую ледяную глыбу.
По комнатам разошлись так же молча, скупо пожелав друг другу спокойной ночи, прекрасно при этом осознавая, что ночь эта для всех троих будет какой угодно, но только не спокойной.
Когда в дверь постучали, Марк уже снял ботинки, костюм и галстук и стоял посреди комнаты в одних чулках и рубашке. Прежде чем ответить, он эффектно выгнул бедро — Седрик от этого шалеет, — и, бросив короткий взгляд в зеркало, крикнул: «Да!» Дверь отворилась, и вошёл лорд ван дер Меер. Марк замер, но тут же, опомнившись, убрал позу.
— Простите, мой лорд, — пробормотал он, избегая взгляда лорда и хватаясь рукой за брюки, так что не вполне было ясно, за что же он извиняется: за свою выходку или за свой вид. Лорд перехватил его руку, рука разжалась, брюки упали к ногам лорда. Марк уткнулся глазами в пол.
— Я зашёл, чтобы выразить вам своё восхищение, баронет, — сказал лорд. — Это был блестящий перформанс.
Марк медленно, с недоверием поднял взгляд.
— Вам… понравилось?
— Мне… — лорд сделал шаг вперёд, — нравится. — Рука лорда легла на бедро Марка. — Мне нравитесь вы, баронет. И то, как вы проявляетесь. Вы умеете носить чулки — и я сейчас не о чулках.
Марк несмело положил ладонь поверх руки лорда на своём бедре и осторожно провёл ею по резинке чулка.
— Хотите… снять?
— Хочу вас. — Ладони лорда, сухие и горячие, нырнули под рубашку Марка, скользнули по ягодицам, на которых ничего не было, и огладили худые бока. — Если это взаимно, конечно.
— Вы же знаете ответ, мой лорд.
Лорд, лаская, освободил его от рубашки. Чулки снимать не стал — они были такой же неотъемлемой частью Марка, как его волосы или кожа.
В ту ночь Седрик так и не уснул. Когда стало ясно, что ни лорд, ни Марк к нему не придут, он поначалу испытал облегчение: кто бы из них ни пришёл, это означало бы, что он выбирает его и тем самым — отказывается от третьего. Но потом — самое тёмное время перед рассветом — его обуяла паника: а что если это навсегда? Оставаться в постели было невыносимо, да и не было смысла — уже светало. Седрик встал — на час раньше, пробежался — в два раза дольше. От нечего делать приготовил завтрак. И сейчас, глядя, как невыспавшиеся, но явно довольные лорд с Марком его уплетают, Седрик с облегчением выдохнул: тонкий и невидимый, как шёлковые чулки, но ощутимый, как резинка на них, барьер между ними исчез. И — что гораздо важнее — не встал теперь между ним и лордом с Марком. Теперь они действительно были триедины, без каких-либо тайн и недомолвок с третьим, кто бы этим третьим из них ни был.
Окончательно триединство было восстановлено, когда лорд после завтрака пригласил их на «афтерпати» в «узком» кругу.
Рейтинг: NC-17.
Жанр: гей-утопия, роман воспитания, детектив отношений.
Размер: макси (68.000 слов).
Саммари: цели они достигнут, но достижение цели так их изменит, что сама цель перестанет быть для них актуальной.
Рекомендуемый порядок чтенияТрилогия «Корпорация»:
I. Книга первая. «Бизнес».
1. «Сага о власти» (основная история):
1.1. Власть красоты. Друг семьи.
1.2. Власть идеи. We Control the World!
1.3. Власть несбывшегося.
1.4. Власть свободы. Гепард и Лев.
1.5. Власть крови. Стилисты.
II. Книга вторая. «Секс».
2. «Межвременье. Дудочник из Гамбурга» (сайд-стори по вселенной «Саги о власти»):
2.1. Забор и вишни.
2.2. Открой глаза и забудь об Англии.
2.3. Дудочник из Гамбурга.
III. Книга третья. «Игра».
3. «Вопрос цены» (сиквел к «Саге о власти»):
3.1. Дебют.
3.2. Гамбит.
3.3. Миттельшпиль.
3.4. Комбинация.
3.5. Эндшпиль.
| Часть 1.1. | Часть 1.2. | Часть 1.3. |
| Часть 2.1. | Часть 2.2. | Часть 2.3. |
| Часть 3.1. | Часть 3.2. | Часть 3.3. | Часть 3.4. | Часть 3.5. |
| Часть 2.1. | Часть 2.2. | Часть 2.3. |
| Часть 3.1. | Часть 3.2. | Часть 3.3. | Часть 3.4. | Часть 3.5. |
Часть 4.1.
Часть 4. Комбинация.
1.
1.
Седрик переступил порог своей комнаты, и внутри у него всё оборвалось. Ощущение кошмарного, уже однажды пережитого дежавю захлестнуло с головой, и он застыл в дверях, не в силах сдвинуться с места. Седрик на миг прикрыл глаза — невольно, непроизвольно, вопреки всякой логике, исключительно в иррациональной бессмысленной надежде, что когда он их откроет, жуткое видение исчезнет. И тут же, поборов шок, рванул с места и в два шага пересёк комнату. И едва не выругался в голос от облегчения, когда неподвижный и бездыханный — каким он показался ему на первый взгляд, — распластанный посреди кровати Марк повернул в его сторону голову. Теперь, когда самое страшное было позади — и неправда, — Седрик перевёл дыхание. А беглого взгляда на Марка хватило, чтобы понять, чем была вызвана его бледность и окаменелость, — так подсудимые смотрят на судью, который вот-вот огласит приговор. Ноги от потрясения сделались ватными, подкосились, Седрик безвольно опустился на край кровати, неотрывно глядя на Марка.
На смуглом обнажённом теле Марка не было ни волоска. Тем сильнее привлекали к себе внимание его длинные, разметавшиеся по подушке, смоляные волосы и густые чёрные брови вразлёт. Но даже им было сложно соперничать с небрежно повязанным вокруг шеи, тонким строгим чёрным галстуком с ослабленным узлом до груди и… тончайшими чёрными шёлковыми чулками до середины бедра. Марк не уставал его поражать, но это… это было немыслимо — не «недопустимо», а «и в голову не приходило».
— Hey! — Седрик, вновь обретя дар речи, тихо присвистнул: от восхищения и облегчения разом. — Sexy, sexy!
— Нравится? — в повисшей тишине было слышно, как Марк сглотнул.
— Не то слово! — Седрик осторожно коснулся обтянутой тончайшим, как паутина, чулком ноги Марка, словно боялся неосторожным движением развеять волшебное видение, и легонько провёл ладонью по бедру, не отрывая взгляда от лица Марка, на котором застыло непривычно испуганное, затравленное выражение, так не вязавшееся с гордым Маркизом. Если бы не плотный ободок резинки, переход от чулка к коже он бы на ощупь, наверное, не ощутил — настолько гладкой и шелковистой была нога Марка.
— Не бойся, — неожиданно резко сказал Марк, отодвигаясь и отворачиваясь. — До рюшечек и кружавчиков не опущусь.
— А зря, — ухмыльнулся Седрик, притягивая его за галстук обратно. Он понимал причину внезапного ожесточения друга: в ожидании его приговора Марк успел уже себя так накрутить, что его собственные страхи, не получив ожидаемого подтверждения со стороны, тут же направили свою энергию на самобичевание. — Тебе бы пошло. Лорд Вальберг, говорят, тоже этим, вернее, в этом грешил. А кто я такой, чтобы осуждать второго Второго лорда?
Марк, слабо улыбнувшись, пихнул его локтем под бок.
— Мне… только чулки нравятся, — тут же посерьёзнев, выдавил из себя он.
— Не только тебе, — хрипловато ответил Седрик, не отрывая взгляда от длинных узких ступней, которые в непривычном облачении казались ещё изящней и филигранней; рука его при этом словно зажила собственной жизнью и не переставая гладила ноги. — Не только тебе.
Поглаживания становились всё настойчивее.
— И чтобы не быть голословным… — Седрик, в два счёта освободившись от одежды, резким ловким движением забросил ноги Марка себе на плечи.
…Седрик тонул и растворялся в шёлке: распалённое тело холодил шёлк простыней; меж пальцев мягко струились шелковистые волосы Марка; губы и нос щекотал и дразнил плотный шёлк галстука Марка; слух обжигали сдавленные, тихие, как шорох шёлка, стоны и шёпот Марка; а руки ласкал шёлк чулок. Но телу этого отчаянно не хватало, и Седрик, от неутолимой жажды и в обречённой на поражение попытке насытиться, вжимался всем телом в распластанного под ним Маркиза, всеми порами впитывая шёлковую гладь его кожи. Текучий, тягучий, по-мужски плотный и по-женски податливый, он был слишком гладким, слишком… безупречным. Хотелось разрушить эту идиллию — не со зла, а из глубоко скрытого в подсознании стремления к первопроходству: так в детстве безудержно тянуло первым выбежать в сад, чтобы первым оставить на первом выпавшем за ночь снегу свои следы. И Седрик оставлял их, где только мог: кусал мягкие шелковистые губы Марка, сминал в кулаке его шёлковый галстук, а другой рукой ласкал такой же шелковистый и гладкий ствол. С губ его слетали грязные стыдные словечки — впервые в жизни: лорду такое даже в мыслях не скажешь, а Марку… Марку тем более. Седрик боготворил Марка — Маркиз был идолом, божеством, осквернить которое — даже неосторожным словом — было смертным грехом. И тем большим было наслаждение от святотатства, которому он сейчас так безудержно предавался. На французском эти словечки приобретали особый, сакральный смысл — не только в силу неоспоримого первенства этого языка в домене любви, и не потому, что даже самое сокровенное бесстыдство на этом языке звучит не пошло и вульгарно, а страстно и чувственно. Для Марка, родившегося и выросшего в Женеве, французский тоже был родным, и сейчас оба возвращались к истокам. Где-то, в глубине чего-то, чему Седрик и названия-то не знал, он был уверен, что он не кощунствует, а возносит хвалу своему божеству — не потому, что так хочет он, а потому, что так хочет он — само божество. Он исполнял сейчас его волю, в которой они оба были едины. Его бог был язычником, а значит, не был ханжой — он знал, чего жаждут его поклонники, знал их естественные и самые сокровенные желания — даже — и особенно! — те, в которых они сами себе не признавались, — и готов был их исполнить. Потому что сам хотел того же. Седрик всем своим естеством совершал первозданную молитву, а его бог так же, всем собой, её принимал. То, что искренне, то не грех. Грех — то, что без любви, а с любовью всё свято. Его молитва была услышана, его бог был удовлетворён, взамен даровав и ему блаженство.
— Мирабель… Ты оху… — языческая мистерия завершилась, и сакральные заклинания больше не были к месту. Седрик вовремя прикусил язык. — …офигенный, — тут же поправился он.
Марк дёрнулся, как от пощёчины.
— Откуда ты знаешь?!
— Но ведь это же очевидно! — Седрик ещё пытается перевести всё в шутку, но неприятный холодок на спине ошибаться не может: он — опять — сделал что-то не так. Таинство ушло безвозвратно. Седрик приподнялся на локте и непонимающе уставился на Марка.
— Я… про имя. — Марк, похоже, и сам понял, что его занесло, и откинулся на подушку, избегая взгляда Седрика. — Я не мог проговориться.
До Седрика только сейчас дошло, что он сказал — вернее, как он его назвал. Прозвище родилось само собой — Седрик никогда его так не называл, даже в мыслях не было, а тут вдруг захотелось получить свой личный «код доступа», «пометить территорию», «заявить и утвердить права». Для возникшей между ними близости нужно было новое, интимное, имя.
— Прости, — пробормотал он, готовый убить себя за это невольное оскорбление того, кто был ему дороже всего на свете, — Марк теперь никогда ему не простит: ни этой женской клички, ни того унижения, которое Марку в ней померещилось. — Я имел в виду… вовсе не это. — Седрик осторожно коснулся рукой чулок на ногах Марка, сползших в неистовстве ритуала до самых лодыжек, и натянул их до упора на бёдра — сначала левый, потом правый. И сбивчиво затараторил, когда Марк его не оттолкнул: — Оно… само сорвалось. По аналогии, по ассоциации. Miracle… Mirabaud… belle… Mirabelle… Ничего… такого, что ты, наверное, подумал.
Марк заметно расслабился. И тут же напрягся — настала его очередь объясняться.
— Это… моё тайное имя, — запинаясь и взвешивая каждое слово, начал он. — Тогда… — Марк не стал уточнять, а Седрик — переспрашивать: и так было ясно, что тот имеет в виду. — Я просто отключался… отстранялся от происходящего. Представлял себе, что всё это происходит с Марком, а я — Мирабель, и меня это никак не касается. Мне тогда казалось, что, будь я девочкой, ничего из этого бы не случилось. По отцовским счетам платили бы братья, а я был бы «принцессой», любимой папиной дочкой, как моя подружка детства — соседка. Глупо, да? — приступ сентиментальной откровенности миновал так же внезапно, как и накатил. Часы пробили полночь, волшебство развеялось, «Мирабель» опять превратилась в Марка — желчного, циничного, с неизменной кривой усмешкой на узких тонких губах, которые не портила даже она.
— Ничуть. — Седрик обнял его и осторожно коснулся губами его виска. — Оно тебе очень идёт. — Седрик не лукавил и не заглаживал провинность — так необдуманно сорвавшееся с его губ слово и вправду было похоже на настоящее, сакральное, имя Марка, потому что отражало его настоящую суть — чудо и красоту, а подобные вещи, как и всё истинное и подлинное, пола не имеют.
— Теперь ты знаешь моё настоящее имя, — промолвил Марк. — А значит, имеешь полную власть надо мной.
— А вот тут вы ошибаетесь, господин Маркиз. — Седрик безошибочно почувствовал, что прощён. — Потому что это вам принадлежит полная и безраздельная власть надо мной.
— Как думаешь?.. — Марк умолк, то ли не зная, как сформулировать вопрос, то ли опасаясь услышать ответ. — Лорду… понравится?
Впервые Седрик почувствовал приступ ревности. Он не ревновал Марка к лорду, как не ревновал лорда к Марку, — оба были ему слишком близки и дороги, чтобы выбрать кого-то одного, и Седрик был только рад, что и Марк с лордом относились к их странному союзу так же и не принуждали к выбору его. Но то, что случилось только что между ними… хотелось, чтобы это осталось только между ними. То, что было с лордом — вдвоём и втроём, — было «естественным цивилизованным сексом». То, что случилось только что, было сексом диким и первозданным. У первого в анамнезе было лет сто, у второго — в тысячу раз больше. Первый свою подростковую неуверенность прикрывал развязным: «Мы взрослые современные люди, цивилизованно удовлетворяющие свои естественные потребности». Второй, взрослый и самодостаточный, в ярлыках и оправданиях не нуждался — он был намертво прошит в подкорке и являл собой неотъемлемое основополагающее право, такое же, как право на жизнь и свободу. Разница была та же, что и между обедом в изысканном французском ресторане с дюжиной хитромудрых приборов с обеих сторон тарелки и дружеской посиделкой у костра на природе с обгладыванием костей собственноручно пойманной и запечённой на огне дичи: цивилизованное удовлетворение естественных потребностей versus естественное удовлетворение. И то и другое утоляло первичную потребность, и то и другое доставляло удовольствие. Вот только наслаждение от вгрызания в сочное мясо на зажатой в руках кости, от стекающего по подбородку и рукам жира было настолько же сильней, насколько и древней. Седрик понимал, что никогда не сможет почувствовать такую же полноту жизни и безграничную свободу — свободу полного самозабвения и слияния со стихией, дикость, самость и первозданность — с лордом: слишком сильным было его уважение и преклонение перед наставником, чтобы забыть рядом с ним своё место. Седрика переполняла благодарность к Марку за то, что тот пробудил в нём и позволил испытать с ним это. Но и Марк точно так же имел право на свободу — свободу воли и самовыражения. Ему было важно, чтобы — по крайней мере, самые близкие люди — приняли его таким, какой он есть. И ещё — всего на миг — Седрику стало очень страшно, что лорд обидит Марка — не поймёт, оттолкнёт. Седрик неслышно вздохнул. Лорд ван дер Меер был невероятно самодостаточен и совершенно равнодушен к любым «цацкам», ласкающим эго: красивой одежде, мебели, слугам, — и в постели предпочитал «здоровый естественный секс» — он наслаждался партнёром, а не декорациями. Лорд не испытывал ни малейшего интереса к ролевым играм и сексуальным игрушкам — ему с лихвой хватало корпоративных.
— Не знаю, Марки, — просто сказал он. — Но если не попробуешь, никогда не узнаешь.
***
Марк, вопреки своей тяге к экстравагантности и эпатажу, оделся подчёркнуто строго: тёмный деловой костюм, классическая рубашка, сдержанный галстук, лаковые туфли, волосы гладко зачёсаны и собраны в тугой хвост, из украшений — лишь неброские матовые запонки в тон кольцу баронета, — чем вызвал ещё больший фурор, чем обычно. Суровый маскулинный облик не смягчал даже насыщенно-розовый цвет рубашки.
Лорд ван дер Меер вопросительно посмотрел на Седрика. Седрик молча пожал плечами. А в душе чертыхнулся: похоже, так некстати сорвавшаяся с его губ «Мирабель» задела Марка гораздо сильнее, чем он хотел это признавать, и теперь Марк, со свойственным ему упрямством, будет старательно культивировать образ «настоящего мачо». Ну и пусть — Седрик невольно улыбнулся, любуясь стройной фигурой в безупречном костюме, — Маркизу всё к лицу, а этот образ — особенно: он лучше любого другого передавал истинную суть Марка — непередаваемый сплав жёсткости и нежности, брутальности и ранимости, твёрдости и чувствительности. Впрочем, не исключено, что всё намного проще и прозаичнее: защита докторской диссертации, тем более старшим советником Второго лорда, — серьёзное событие, на которое приглашены серьёзные люди, — и Марк, в кои-то веки одевшись «прилично», просто решил сделать лорду ван дер Мееру приятно.
В банкетном зале, который лорд снял для празднования своей успешной защиты, всё уже было готово для фуршета: вдоль центральной стены тянулся длинный стол, уставленный фарфором и серебром и блюдами с всевозможными изысканными закусками, а в центре зала, как островок посреди моря, красовался хромированный, открытый со всех сторон бар, за опоясывавшей его стойкой уже ждали бармены, готовые исполнить любое пожелание гостей.
Гости — пунктуальные, как лорды — не заставили себя долго ждать — лорд ван дер Меер едва успевал приветствовать входящих. Пять минут спустя все были в сборе. Фуршет открыл Второй лорд, подняв короткий искромётный тост от имени Корпорации, — от Седрика не укрылся одобрительный взгляд, которым он при этом окинул Марка, — видно, вид своего строптивого подопечного он тоже приписал заслугам свежеиспечённого доктора философии. Второго лорда сменил Третий. Третьим выступил лорд Эверс. Лорд ван дер Меер поблагодарил собравшихся и пригласил всех к столу.
Лорды с бокалами в руках прогуливались по залу, собирались в стихийные кучки за высокими, обтянутыми белоснежными скатертями столиками, в избытке раскиданными по залу, — лорды всегда и везде лорды, и, едва оказавшись вместе, они никогда не упускали случая обсудить дела. К лорду ван дер Мееру то и дело кто-то подходил, чтобы поздравить лично, и Седрик, не желая торчать при наставнике неприкаянным истуканом, направился к Марку, но тот с виртуозностью светского льва быстро и умело от него ускользнул. Седрик больше навязываться не стал — Маркиз сегодня явно гуляет сам по себе — Седрик уже инстинктом распознавал в нём подобные настроения и удалялся своевременно: набиваться Марку — себе дороже. Но ум был слишком заинтригован непривычным амплуа Марка, и Седрик, пристроившись в углу у шведского стола — устрицы там были отменны, — принялся с интересом за ним наблюдать. У Марка редко бывают дни, когда он действительно нуждается в одиночестве. Гораздо чаще он просто освобождает пространство для выступления. Сейчас явно был такой случай.
Марк, с присущей ему небрежно-ленивой грацией, взобрался на барный стул и достал из кармана плоский серебряный портсигар, а из него — тонкую длинную сигарету, так удивительно гармонировавшую с его — длинными и худыми — пальцами. К сигарете тут же взметнулись три руки, синхронно щёлкнули три зажигалки — любой официант в любом заведении почитал за хайлайт карьеры услужить Марку. Марк, поблагодарив рассеянным кивком удостоившегося подобной чести счастливчика, затянулся, и выражение его прищуренных глаз тут же скрыла тонкая пелена дыма. Седрик почувствовал, что полку зрителей прибыло. Похоже, Марк добился, чего хотел, — лорды наконец увидели в нём мужчину, более того — подобного — и равного — себе.
Всё переменилось в одночасье. В зале повисла оглушительная тишина — словно время внезапно остановилось, — и тут же возникло нездоровое оживление — будто время ускорило своё движение, чтобы наверстать столь непозволительный простой: гости загалдели с удвоенной силой, музыка заиграла бравурней, и даже официанты, казалось, сновали сейчас в два раза быстрее, как при ускоренной перемотке плёнки. Один Марк хранил безмятежность, с предельной сосредоточенностью стряхивая с сигареты пепел. И один Седрик, полностью поглощённый его пантомимой, никак не мог взять в толк, что же произошло. Окинув растерянным взглядом зал в надежде на подсказку, он без труда определил, куда смотрели уже все лорды: неявно, исподтишка — так смотрят на то, что поглощает всё внимание, открыто проявить которое в приличном обществе — не комильфо. Марк сидел на стуле, небрежно забросив ногу на ногу. Штанина на его правой ноге задралась, открыв добрую треть голени. Седрик вполголоса чертыхнулся — от восхищения и потрясения разом: голень была обтянута чёрным ажурным чулком с алым выпуклым швом сзади, вызывавшим недвусмысленные ассоциации с набрякшей на члене веной. Марк подал едва уловимый знак официанту, и перед ним тут же возник высокий узкий бокал. Повернувшись вполоборота к стойке, Марк отсалютовал виновнику торжества бокалом и пригубил шампанское.
Лорды повели себя как лорды — не подали виду. Но хуже всего было то, что так же отреагировал лорд ван дер Меер. Судя по преувеличенно бесстрастному выражению его лица, он наверняка догадался, что спектакль задумывался для одного зрителя, но предпочёл сделать вид, что этот зритель — не он.
Домой возвращались молча. Марк поехал к ним — видно, молчаливое неодобрение лорда ван дер Меера страшило его меньше, чем неизбежное объяснение с лордом Коэном — уж лорд Коэн молчать не будет. С другой стороны, если исходить из того, что Марк задумывал этот «сюрприз», чтобы узнать мнение о нём лорда ван дер Меера, то молчание последнего должно было ранить Марка гораздо сильнее. Впрочем, причина могла крыться и в том, что в доме лорда ван дер Меера у Марка был Седрик, а в доме лорда Коэна — никого.
Седрик злился на обоих: на Марка за его выходку, испортившую настроение и праздник лорду ван дер Мееру, и на самого лорда, который даже в честь своего торжества не счёл возможным снизойти до «амнистии» для Марка. Накануне они с Марком решили поздравить лорда по-своему, «по-нашему», устроив ему феерическую «афтерпати», но теперь было ясно, что «подарку» не бывать.
Седрика не покидало ощущение, что Марк, при всём его презрении к корпоративным авторитетам, робеет перед лордом ван дер Меером, но робость эта была, скорее, из разряда трепета, а не страха — Марк, видно, чувствовал в нём силу совершенно другой природы, чем та, с которой он привык иметь дело, — ту, на чьей стороне правда, — и, опасаясь не справиться с ней, признавал её, не решаясь пойти на сближение. Гораздо больше Седрика удивляло то, что и лорд ван дер Меер держал с Марком непонятную дистанцию — особенно учитывая то, что между ними было. После Маркового оммажа эти двое избегали друг друга и никогда не оставались наедине. Всё общение между ними, включая интимное, происходило только в присутствии и с участием Седрика и им же, собственно, и инициировалось. После того как Марк принёс клятву воспитанника лорду ван дер Мееру, прошло уже полгода. До второго оммажа, насколько Седрик знал, дело так и не дошло: наверное, Марк и сам понимал, насколько нелепым был бы этот обряд в его случае, — он и сам, с его-то прошлым, кого угодно научит тому, «что должно знать и уметь мужчине», — а лорд ван дер Меер, с его упрямой принципиальностью и незыблемой приверженностью кодексу наставничества, не отступит от него ни на букву и в жизни не сделает первый шаг, хотя, безусловно, и понимает, насколько это для Марка важно. Теперь же, Седрик вздохнул, этот искусственный лёд между ними превратится в настоящую ледяную глыбу.
По комнатам разошлись так же молча, скупо пожелав друг другу спокойной ночи, прекрасно при этом осознавая, что ночь эта для всех троих будет какой угодно, но только не спокойной.
Когда в дверь постучали, Марк уже снял ботинки, костюм и галстук и стоял посреди комнаты в одних чулках и рубашке. Прежде чем ответить, он эффектно выгнул бедро — Седрик от этого шалеет, — и, бросив короткий взгляд в зеркало, крикнул: «Да!» Дверь отворилась, и вошёл лорд ван дер Меер. Марк замер, но тут же, опомнившись, убрал позу.
— Простите, мой лорд, — пробормотал он, избегая взгляда лорда и хватаясь рукой за брюки, так что не вполне было ясно, за что же он извиняется: за свою выходку или за свой вид. Лорд перехватил его руку, рука разжалась, брюки упали к ногам лорда. Марк уткнулся глазами в пол.
— Я зашёл, чтобы выразить вам своё восхищение, баронет, — сказал лорд. — Это был блестящий перформанс.
Марк медленно, с недоверием поднял взгляд.
— Вам… понравилось?
— Мне… — лорд сделал шаг вперёд, — нравится. — Рука лорда легла на бедро Марка. — Мне нравитесь вы, баронет. И то, как вы проявляетесь. Вы умеете носить чулки — и я сейчас не о чулках.
Марк несмело положил ладонь поверх руки лорда на своём бедре и осторожно провёл ею по резинке чулка.
— Хотите… снять?
— Хочу вас. — Ладони лорда, сухие и горячие, нырнули под рубашку Марка, скользнули по ягодицам, на которых ничего не было, и огладили худые бока. — Если это взаимно, конечно.
— Вы же знаете ответ, мой лорд.
Лорд, лаская, освободил его от рубашки. Чулки снимать не стал — они были такой же неотъемлемой частью Марка, как его волосы или кожа.
В ту ночь Седрик так и не уснул. Когда стало ясно, что ни лорд, ни Марк к нему не придут, он поначалу испытал облегчение: кто бы из них ни пришёл, это означало бы, что он выбирает его и тем самым — отказывается от третьего. Но потом — самое тёмное время перед рассветом — его обуяла паника: а что если это навсегда? Оставаться в постели было невыносимо, да и не было смысла — уже светало. Седрик встал — на час раньше, пробежался — в два раза дольше. От нечего делать приготовил завтрак. И сейчас, глядя, как невыспавшиеся, но явно довольные лорд с Марком его уплетают, Седрик с облегчением выдохнул: тонкий и невидимый, как шёлковые чулки, но ощутимый, как резинка на них, барьер между ними исчез. И — что гораздо важнее — не встал теперь между ним и лордом с Марком. Теперь они действительно были триедины, без каких-либо тайн и недомолвок с третьим, кто бы этим третьим из них ни был.
Окончательно триединство было восстановлено, когда лорд после завтрака пригласил их на «афтерпати» в «узком» кругу.
@темы: Вторчество
-
-
28.11.2014 в 08:02-
-
28.11.2014 в 12:56Марку аплодирую за блестящий спектакль на банкете!
Лорд, конечно, снова переиграл своих воспитанников, нервы стальные
Глава такая... ммм... элегантно-чувственная..
Спасибо, La PIOVRA,
-
-
28.11.2014 в 13:46Ну... Марк! Хулиган он, вот)))
Не то слово!)) Степень и размах его хулиганства лучше всего отображает тот факт, что я довольно прохладно (чтобы не сказать - негативно) отношусь к женским шмоткам на мужиках, но Марк... что ему авторские кинки и сквики))) Он такой, какой есть, и на авторские (как и чьи-либо другие предпочтения) ему глубоко наплевать)) Очень независимый персонаж, люблюнимагу
А в ван дер Меере я и не сомневалась)))) Даже если бы эти чулки не снесли ему крышу - что невозможно - он бы все равно не стал осуждать Марка)))
Ну, по логике характера - да, но я вот тоже очень долго вынашивала сцену его реакции на эту выходку Марка - прошла, такскать, все стадии вандермееровских внутренних сомнений и мучений
Седрик такая маленькая, мнительная пуська временами)))
Проблема Седрика в том, что у него слишком много идеалов и иллюзий и преклонения перед наставником, вот и рисует себе недостижимый образ этакого лорда без страха и упрёка, которому всё человеческое чуждо)
dreizler,
Марку аплодирую за блестящий спектакль на банкете
Да, фурор получился знатный
Лорд, конечно, снова переиграл своих воспитанников, нервы стальные
Лорд повёл себя как лорд))
Глава такая... ммм... элегантно-чувственная..
Очень рада, коли так) У самой такие же ощущения при написании были
Kettilina, dreizler, спасибо, что читаете и радуете!