Indie-Slasher | Гомотекстуалист.
Автор: La PIOVRA.
Рейтинг: R.
Жанр:дружеский шарж фэнтези.
Размер: миди.
От автора: адресное, заказное, фанюческое
Написано во исполнение двух виш-листов — моего и моего Муза. Небольшой новогодний подарок одному золотисто-радужному дятлику. Муз, спасибо за баронета, за ночи лайи сказочки на ночь и за то, что ты такой есть. Знакомство с тобой стало одним из хайлайтов этого года. Ты — дивный! (с) 
Дисклеймер: семейство барона и мир принадлежат одному восторженно любимому мною творческому дуэту, который пожелал остаться неизвестным и в подарок которому эта история, собственно, и была написана. Я — с разрешения правообладателей — просто взяла поиграть. Что же касается герцога… В этой истории он ОМП, но сведущие читатели без труда распознают, кем вдохновлялся автор
Для всех остальных это оридж, просто оридж.
Саундтрек:
Герцог прибыл в столицу баронства аккурат в полдень.
Постоялого двора, достойного приютить под своей крышей племянника короля, в этой захудалой дыре не нашлось. Но герцог проделал долгий путь и питал на предстоящую ночь большие надежды, а посему, скрепя сердце, отправился на поклон к местному барону. О бароне при дворе всякие слухи ходили — здесь даже в воздухе витало нечто нервное, — но охота была пуще неволи: герцог жаждал приключений и готов был идти на риск.
Замок барона возвышался на холме.
Надвигалась буря, и в замке полным ходом шли приготовления. Приглашённый бароном Ловец до сих пор не явился. Барон рвал и метал.
Так что когда по мощёному двору зацокали конские копыта, навстречу всаднику высыпала целая орава слуг. Но при виде всадника оживление спало. Слуги, едва взглянув на новоприбывшего, потеряли к нему всякий интерес и тут же вернулись к прерванным работам. Остался один мальчишка-конюх. Герцог спешился. Мальчишка принял коня, а церемонный ливрейный слуга — герцога. Слуга бросил на обречённого путника исполненный жалости взгляд.
Затишье перед бурей, все и так на нервах и взводе. И будто этого мало, лайи принесли этого. Здесь и в обычное время гостям не особо-то рады, а незваному гостю, да ещё в такой неурочный час, будь он хоть трижды герцог, можно было только посочувствовать. Помявшись в нерешительности, слуга наконец отважился о нём доложить. Барон алкал свежей крови и велел просить.
Сегодня он решил нарушить один из самых строгих отцовских запретов.
Предоставленный самому себе, достаточно умный, чтобы удовлетвориться обществом кнехтов и челяди, и достаточно гордый, чтобы снизойти до общения с этой, юный баронет находил забытьё и отраду в книгах — благо фамильная библиотека была роскошной, во всех смыслах. Казначей утверждал, что собранные здесь фолианты, особенно старинные трактаты по магии, стоят больше, чем всё остальное имущество в замке, вместе взятое, включая половину самого замка. Библиотека была самым большим сокровищем и неприкосновенным запасом в казне барона. Выносить из неё книги — даже не представлявшие никакой ценности фривольные романчики, слабость к которым питала баронесса, — строжайше воспрещалось.
Но сегодня был особый день и особый случай. Баронет любил книги и не любил шумных застолий — и не только потому, что на них его не приглашали. Книги для баронета были проверенным средством убить время и унять волнение перед бурей, а пьяный гогот и грубые мужланские возгласы за стеной — библиотека соседствовала с обеденной залой — не позволяли с головой погрузиться в волшебные книжные миры, то и дело возвращая к неприглядной действительности, спасения от которой баронет в них, собственно, и искал.
Со двора донёсся цокот конских копыт. Одного взгляда в окно хватило, чтобы разглядеть герцогские регалии на новоприбывшем. Баронет произвёл рекогносцировку и спонтанно созрел для бунта. Слугам сейчас не до него. А пока отец с гостем обменяются положенными по этикету реверансами, он вполне успеет спуститься вниз, стащить книгу и тут же вернуться к себе.
Баронет вожделел свободы и пулей выскочил из комнаты.
Беглый взгляд на новоприбывшего подтвердил худшие предположения барона. Гостю на вид было чуть за двадцать. В провинции мужчина в таком возрасте — серьёзный и ответственный муж, в столице — дитя малое, и не понятно — барон мазнул презрительным взглядом обрамлявшее голову гостя золотисто-кудрявое роскошество, которому позавидовала бы половина дам в баронстве, и обтянутые белыми чулками точёные голени — повод для зависти второй половины, — мужчина ли вообще. Шалопай шалопаем, от герцога — один титул. Один из тех юнцов, годных разве что украшать собой приватные покои тех эксцентричных правителей, которые обычно остаются в истории исключительно благодаря своим нетривиальным пристрастиям. Сразу видно — в детстве мало пороли. А сейчас, — барон усмехнулся, представив себе воспитательный процесс, — такого пороть — только портить. В нечто подобное вырос бы его собственный сын — задатки все налицо, — не получи он надлежащего отцовского воспитания.
Чего-то подобного герцог и ожидал. Посреди добротной, но без излишеств, обстановки в высоком резном кресле на возвышении сидел хозяин, одетый дорого, но без изысков. Барону было, скорее, за сорок, чем под пятьдесят. В облике барона было нечто змеиное: бесстрастное лицо, немигающий взгляд и обманчиво неподвижное тело, в любой миг готовое к молниеносному броску на ничего не подозревающую жертву. Барон, бесспорно, был строгим господином. Герцог, кое-что понимавший в подобных мужчинах, понял это с первого взгляда. Но сейчас перед ним маячила более заманчивая цель, нежели те перспективы, которые сулило ему сделанное открытие, и герцог без промедления перешёл к делу.
— До меня дошли сведения, — начал он, — что сегодня в вашем баронстве ночь лайи.
У герцога был свой, особый, интерес к этому магическому явлению, который он, по понятным причинам, не мог озвучить открыто. Поэтому продолжил витиевато и издалека:
— Я много наслышан о магических бурях. К сожалению, в моих землях они остались только в преданиях.
Барон слушал гостя молча, не отрывая от него тяжёлого застывшего взгляда. Барон знал эту породу. Один из тех беспечных высокородных повес, милость которых, в силу возраста и общей бесполезности, мало что значит, а немилость, ввиду вздорности натуры и особой необъяснимой любви, которую зачастую питают к таким непутёвым сыновьям, племянникам — и прочим неродственным фаворитам — их могущественные и влиятельные отцы, дядюшки — и прочие неродственные покровители, — может значить очень много.
— Я был бы вам очень признателен, — не дождавшись никакой реакции, перешёл к существу вопроса герцог, — если бы вы предоставили мне возможность поприсутствовать при этом явлении.
Вот оно что. Искатель приключений на одно место. Барон, довольный исчерпывающей точностью данной гостю характеристики, позволил себе лёгкую ухмылку, но тут же помрачнел. Не хватало только, чтобы все эти столичные бездельники хлынули сюда на «сезон лайи». А хлынут непременно, это как пить дать. По этому сразу видно — барон окинул презрительным взглядом узкие панталоны, франтоватый камзол и пышное кружевное жабо гостя — законодатель мод и прочих безобразий. И всем предоставить кров и еду. Бесплатно, разумеется. А потом неизвестно где искать служанок — в силу выбывших из строя на год девиц от пятнадцати до сорока. Не говоря уже о том, какую опасность представляет нашествие подобных столичных хлыщей для его юной жены. По сравнению с такой перспективой — барона передёрнуло, — лайи — невинные дети и вообще спасение.
— Приятного в этом мало, — холодно заметил барон.
— Это как кому, — обезоруживающе улыбнулся герцог. Но барон был не так прост.
— Да, действительно. — На узких тонких губах барона зазмеилась улыбка. — Многим… женщинам нравится.
— Именно их я и имел в виду, — отзеркалил улыбку герцог.
— К тому же, — голос барона посерьёзнел — до него, видимо, дошло, чем он рискует, случись что с королевским племянником в его замке, — я пригласил Ловца.
На лице герцога на миг проступило замешательство, но он тут же взял себя в руки:
— Тем интереснее. Всегда мечтал посмотреть на настоящего мага.
— Это я к тому, что во время ритуала от происходящего желательно держаться подальше.
— Обещаю.
Барон терпеть не мог кошек, а в повадках незваного гостя было что-то неуловимо кошачье. У кошек была дурная натура — чем настойчивее отпинываешь их от себя, тем настырнее они к тебе лезут. Барон желал поскорее избавиться от этого золочёного прощелыги, а посему больше пинать не стал.
— Тогда сочту за честь приветствовать вас у себя, ваша светлость. — Туловище барона чуть дёрнулось вперёд, что, видимо, должно было означать почтительный поклон, но в голосе барона не слышалось ни особой почтительности, ни, тем более, радости.
— Благодарю, — промурлыкал герцог. — Моя свита разместится в городе, а я не доставлю вам особых хлопот. У барона на этот счёт были большие сомнения, но от ответа он воздержался.
Барон встал, давая понять, что аудиенция окончена. Герцог направился к выходу. Барон последовал за ним.
Они вышли из залы приёмов, и в этот момент осторожно открылась дверь помещения напротив. Из-за двери появился воровато озирающийся нервный худой подросток с толстым фолиантом под мышкой.
— Я разве не запретил выносить книги из библиотеки? — Вопрос прозвучал спокойно, даже равнодушно — он и вопросом-то не был, — но подросток побледнел так, что вполне мог сойти за фамильное привидение.
— Отец… я… я…
— Молчи.
Короткое слово ничего не выражало, ни раздражения, ни намёка на недовольство, но юный баронет умолк на полувдохе.
— Господин мой… — откуда-то сверху донёсся чарующе низкий грудной голос, и герцог, барон и баронет одновременно повернули головы в направлении его источника. Посреди широкой каменной лестницы стояло дивное юное создание с диадемой баронессы на прелестной головке. Создание было слишком дивным, чтобы быть сестрой баронета, и достаточно юным, чтобы не быть его матерью. Создание с неспешной грацией спустилось по лестнице и, поравнявшись с бароном, мягко коснулось его предплечья затянутой в шёлковую перчатку ручкой. Глаза баронета недобро сузились, на резко очерченных фамильных скулах вспыхнул нездоровый румянец, узкий упрямый подбородок вздёрнулся — настоящий змеёныш, то есть вылитый отец. Был бы, если бы не насупленные брови и намертво впечатанные в очертания рта подростковая, плохо подавляемая злость и вечная неизбывная обида на весь мир, причину которых герцог без труда вычислил, перехватив взгляд барона, которым тот наградил дивное создание. Неудивительно. Третий лишний. Достаточно взрослый, чтобы обойтись без родительской ласки, и слишком юный, чтобы перестать в ней нуждаться. Впрочем, этот неприступно-насупленный вид, странным образом, только добавлял мальчишке очарования.
Барон скупо представил гостю своё семейство.
— Моя жена. Мой сын. От первого брака, — холодно добавил он, заметив недоуменный взгляд, брошенный герцогом на юную баронессу, после чего, так же скупо, представил семейству «его светлость герцога». Баронесса присела в изящном книксене. Юный баронет отвесил почтительный поклон, но у сына, в отличие от отца, почтение было искренним.
— Вы слишком суровы к своему сыну, — с мягким упрёком сказала баронесса мужу. — Мальчик не виноват. Это всё буря. Мы все сегодня немного не в себе. — Баронесса издала короткий нервный смешок.
— Похоже на то, — сухо ответил барон, но в его глазах-льдинках блеснуло нечто похожее на весеннюю оттепель. — Пойдём, тебе нельзя волноваться. А ты, — повернулся к сыну барон, — верни книгу на место и ступай к себе. С тобой я потом поговорю. — И уже герцогу: — Подождите здесь, ваша светлость. К вам подойдут и проводят. Ужин в семь. Не опаздывайте.
Барон, бережно взяв юную супругу под руку, повёл её к лестнице. Герцог хмыкнул: и на барона нашлась управа. Впрочем — герцог знал это не понаслышке, — подлинная чуткость присуща лишь по-настоящему жестоким господам: нельзя в полной мере проявить одно качество, не познав до конца его противоположность.
Баронет опрометью бросился в библиотеку, чтобы мгновение спустя выскочить оттуда уже без злополучного фолианта. При виде герцога на его узком треугольном лице с новой силой вспыхнул погасший уже было лихорадочный румянец. Герцогу искренне стало жаль мальчишку — такое унижение на глазах гостя, да ещё и герцога. Захотелось его как-то подбодрить, дать понять, что отцовская выволочка никак не повлияла на герцогское отношение к нему.
— Увидимся за ужином, баронет, — с ободрительной улыбкой сказал ему герцог. На лице баронета мелькнул испуг, и он побледнел ещё сильнее, чем после отцовской взбучки — хотя, казалось бы, куда уж дальше, — румянец схлынул так же внезапно, как и появился. Да что ж он такой запуганный!
— Вы ведь будете на ужине, баронет? — растерянно уточнил герцог.
— Разумеется, нет, — раздался под замковыми сводами спокойный холодный голос. Герцог поднял голову. На верху лестницы, у входа в галерею, стоял барон. Герцог с недоумением посмотрел на хозяина.
— Баронет не может участвовать в общем застолье. — Барон поморщился — необходимость объяснять столь очевидные вещи вызывала у него досаду. — Баронету ещё не исполнилось шестнадцати.
Баронет, оказавшись между молотом и наковальней, стоял ни живой ни мёртвый, и только лихорадочный румянец, то и дело вспыхивавший на его щеках, выдавал его чувства.
— По виду не скажешь, — заметил герцог. — Сколько вам лет, баронет?
— Через месяц будет шестнадцать, ваша светлость, — едва слышно, пересохшими губами пробормотал тот.
— Будьте великодушны, барон, — герцог постарался вложить в свою улыбку всё имеющееся у него обаяние. — Мне кажется, один месяц — не такая уж критическая разница, чтобы нельзя было закрыть глаза на этикет.
— Как вам будет угодно, герцог. — Разница в титулах была достаточно критической, чтобы отказать гостю в таком пустяке, но равнодушный тон барона не оставлял сомнений, что заступничество герцога баронету ещё аукнется.
Статная фигура барона растворилась в полумраке галереи. Герцог запоздало подумал, что у барона, возможно, были причины не видеть сына за ужином и этикет — это только предлог. Баронет, заверив герцога, что будет присутствовать на вечернем пиру, поспешно раскланялся. Герцог дождался лакея и в его сопровождении поднялся в выделенные ему покои.
После оказанного ему приёма герцог готов был к тому, что его разместят в одной из временно свободных камер пыток — которыми подземелья подобного хозяина наверняка изобилуют, — и был немало удивлён, когда оказалось, что предоставленные ему покои, хоть и дышали строгостью, вполне соответствовали его титулу и положению. Впрочем, ухмыльнулся про себя герцог, у такого строгого господина даже пытка — особая милость, которую ещё заслужить надобно. И если развивать эту мысль, то сейчас — герцог с наслаждением растянулся поперёк устланной в меру мягкими пуховыми перинами кровати под балдахином — хозяин его, скорее, наказал. Но правда, герцог вздохнул, конечно же, намного прозаичнее: в замке, похоже, просто не оказалось свободных камер пыток.
Приставленный к нему бароном слуга — угрюмый согбенный старик, слишком уродливый, чтобы это могло быть случайностью, — пыхтя и кряхтя, приготовил лохань с горячей водой. Герцог сдержанно поблагодарил его, но от помощи с раздеванием и купанием отказался. Старик прошамкал что-то на местном наречии и, хлопнув на прощание дверью — достаточно громко, чтобы дать понять, что он об этом думает, и достаточно осторожно, чтобы виной всему мог оказаться простой сквозняк, — удалился.
Оставшись наедине, герцог разделся — опыт снятия мужской одежды у него имелся — и с наслаждением погрузился по шею в горячую пенную воду. Смыв с себя дорожную грязь, он принялся собираться на ужин. Памятуя данное хозяину обещание не привлекать к себе лишнего внимания, герцог облачился в свой самый скромный наряд — и это была очень изысканная месть: жемчужно-серый шёлковый камзол простого незатейливого покроя наиболее выигрышно оттенял его яркую внешность. Впрочем, прихорашивался герцог не для барона. Оглядев себя напоследок в старинном, покрытом благородной патиной зеркале, герцог остался собой очень доволен и в приподнятом расположении духа спустился вниз.
Обеденный зал был забит до отказа. У стены напротив входа в массивном дубовом кресле во главе стола, стоявшего на небольшом возвышении, восседал барон в окружении семейства — баронет справа, баронесса слева. Похоже, усадив опального сына одесную себя вместо гостя, барон давал последнему понять, что, вмешавшись не в своё дело, тот тем самым лишил места за столом себя. Прочие почётные места тоже были заняты — в чём герцог усмотрел очередной злой умысел, — но его это не сильно задело: у герцога на этот вечер возлагались иные чаяния, нежели сомнительное удовольствие развлекать светской беседой провинциальных матрон.
От стола барона отделился сенешаль.
— Не обессудьте, ваша светлость, — слуга явно был сконфужен столь вопиющим нарушением этикета своим хозяином. — Господин барон очень печётся о вашей безопасности.
Со словами «Господин барон считает, что здесь вам будет безопаснее» сенешаль проводил герцога к боковому столу. Герцог не возражал — определённая доля приватности была ему только на руку — и занял единственное свободное место в полутёмном углу. Сенешаль, лавируя на тонкой грани между желанием угодить гостю и страхом не навлечь на себя гнев хозяина, проследил, чтобы герцога обеспечили едой и питьём.
Упоминание барона о том, что он пригласил Ловца, герцога порядком обеспокоило. Но сейчас, оглянув обеденный зал и не заметив следов присутствия оного, он перевёл дыхание — похоже, барон блефовал, чтобы отвадить его от замка. Герцог усмехнулся — не на того напал — и с воодушевлением приступил к ужину.
Герцог с аппетитом уминал жареную куропатку, запивая местным крепким вином, когда в зал вошли двое. Один, в одеждах степных племён, едва переступив порог, тут же растворился среди челяди, и взгляды всех присутствующих обратились к его спутнику, поджарому мужчине с острыми скулами. По залу прокатился нервный шепоток: «Ловец». Герцог выронил из рук полуобглоданную кость. Ловец же, ни на кого не глядя и не замедляя шаг, подошёл к главному столу и остановился перед бароном. Разговоры тут же стихли, всеобщее возбуждение унялось, но не исчезло — затаилось, и зал на мгновение погрузился в зловещую тишину — воистину затишье перед бурей.
— Мой лекарь сказал, — сказал вместо приветствия барон, — что сегодня будет ночь лайи. Лысина мужчины за соседним столом покрылась капельками пота — лекарь прекрасно осознавал, что его судьба сейчас зависит от ответа пришельца.
— Он прав, — ответил Ловец, и лекарь украдкой смахнул пот со лба. — Сегодня будет буря, и она захватит ваш город.
Зал, взбудораженный словами Ловца, вновь загалдел.
— Ближайшие дни у моей жены благоприятствуют зачатию, — продолжал барон. — Я хочу, чтобы её ребёнок был моим.
Замок был стар, а Ловец — ранен и устал. Барон приказал возводить малый защитный круг. Тут же забегали слуги, освобождая для ритуала середину зала. Несколько мгновений спустя столы были сдвинуты, а покрывавший пол настил — убран. Ловец внимательно изучал открывшиеся взору магические рисунки на каменных плитах, а герцог — лицо Ловца. Хмурое, остроскулое, с запавшими щеками, оно излучало тёмную и опасную привлекательность. Впрочем, — герцог привык быть с собой откровенным, — причина последней наверняка крылась не столько в чертах лица Ловца, сколько в роде его занятий — магов в постели герцога ещё не было.
Ловец, оторвавшись от созерцания глифов, взмахом руки подозвал баронессу. Герцог, проследив за ней взглядом, подумал, что она сейчас очень похожа на своего пасынка — бледное недвижное изваяние, зачарованное злой колдуньей, вернее, злым колдуном. И только нездоровый нервический блеск в глазах выдавал, что в ней ещё теплится жизнь.
Баронессу била дрожь, она плохо держалась на ногах. Мизинец на руке барона едва заметно шевельнулся, баронет тут же вскочил на ноги и, подбежав к мачехе, проводил её до кушетки, которую по знаку Ловца разместили посередине испещрённого магическими глифами круга. Ловец небрежным хозяйским жестом ухватил баронета за подбородок и, развернув его лицом к свету, пытливо на него посмотрел, будто оценивал лошадь на ярмарке. Мальчишка от такой неслыханной наглости побледнел, покраснел, трепыхнулся, рванулся, но Ловец тут же потерял к нему всякий интерес, полностью сосредоточившись на кушетке. Герцог невольно задался вопросом, что больше оскорбило бы его самого, окажись он на месте мальчишки: бесцеремонность Ловца или сменившее её равнодушие. Юный баронет повернулся к отцу, безмолвно взывая к отмщению, но хозяин замка был настолько поглощён юной супругой, что унижение сына вряд ли заметил. Баронет с обречённым видом вернулся за стол.
— Баронессе предстоит провести здесь всю ночь, — сказал Ловец и повернулся к барону: — Вы знаете цену? Вы готовы заплатить?
От улыбки барона повеяло холодом. Его ладонь взметнулась вверх. Баронет неверяще уставился на отца:
— Отец, ты что, отдашь меня… этому?!
— Молчи.
Баронет захлебнулся на полуслове, на герцога накатило ощущение дежавю. Ловец взошёл на возвышение.
Всё внимание герцога было приковано к барону, и он сам не заметил, когда — и главное, откуда — в руке у Ловца появилась золотая игла. И тем сильнее он вздрогнул, когда игла эта, так же внезапно, проткнула ладонь барона. Ловец отнял иглу, и у основания большого пальца барона выступила крупная коралловая капля. Ловец склонился над тонкой холёной рукой барона и, придерживая её за пальцы, языком вобрал кровь.
Герцог перестал дышать. Тишина в зале напоминала натянутую струну, готовую вот-вот взорваться от повисшего в воздухе напряжения. То, что они все сейчас наблюдали, называлось магией крови. Но герцог готов был поклясться, что связь, возникшая между Ловцом и бароном, вышла далеко за пределы формального ритуала. В это мгновение он и сам не смог бы сказать, чего ему хотелось больше: быть Ловцом и слизывать кровь с ладони барона, или быть бароном и чтобы кровь слизывали с него.
— Разденься.
Герцог от неожиданности охнул. Но слова барона предназначались не ему.
— Перчатки ты всё равно снимешь, — продолжал тот, не отрывая взгляда от Ловца, — так покажи заодно и всё остальное.
Герцог покрылся испариной. И почувствовал укол ревности.
— Не всё.
Герцога бросило в озноб. Он с интересом подумал, была ли эта словесная дуэль тоже частью ритуала или же это только этот Ловец осмелился дать отпор его Хозяину. Этому хозяину, поправился герцог. Барон, улыбнувшись, кивнул. Ловец мельком взглянул на баронета.
— Не бойтесь, баронет, вам ничего не угрожает.
Улыбка барона тут же погасла — похоже, он воспринял сказанное на свой счёт.
— Баронету может угрожать только он сам, — слетело с тонких губ барона. — Карающая рука никогда не опустится на невинную спину. — Герцог склонил голову и прикусил улыбку — и всё же его. Баронет зачарованно кивнул — видимо, верил, что Ловец и отец никогда не лгут.
А Ловец уже расстёгивал пряжки.
Первый порыв ветра так естественно вплёлся в ткань его танца, что неискушённому зрителю — навроде герцога — казалось, будто это маг его и вызвал. Витиеватые чувственные движения Ловца наверняка были частью мудрёного магического ритуала, но герцогу разворачивающееся перед его глазами действо навевало мысли о стриптизе. Весьма умелом, надобно заметить — герцогу было с чем сравнить: он к своим двадцати двум годам уже многое испытал и ещё больше повидал. Интересно, в чём состоит его цель? Привлечь внимание лайи — и тем самым принять «удар» на себя? Если так — герцог прислушался к своим ощущениям, — то маг действовал в верном направлении.
За окном стремительно темнело. Воздух вибрировал от магии, готовой слиться со своими избранниками — и пролиться в них силой. Барон, коротко взглянув в окно, забарабанил пальцами по подлокотнику кресла. Баронесса на кушетке не подавала признаков жизни, будто надеялась своей неподвижностью провести приближающихся лайи. Баронет, видимо, не в силах больше противостоять страху перед магическим откатом, вжался в кресло и, закрыв глаза, вцепился руками в подлокотники, так что побелели костяшки пальцев; нездоровый румянец, то и дело вспыхивавший на его бледных щеках, явно имел то же нервическое происхождение, что и блеск в глазах баронессы. Но внимание барона было приковано не к нему. На другой половине зала, наискосок от герцога, застонал и повалился набок молодой солдат, с виду — ровесник герцога. Герцог уловил отчётливый запах крови. И прежде чем лекарь, засуетившись вокруг страдальца, закрыл герцогу обзор, тот успел разглядеть знакомые бледно-голубые глаза и узкий треугольный подбородок. Происшествие не вызвало особого интереса, даже у баронессы. Герцог хмыкнул. Похоже, о первенце-бастарде знали все, кроме законного наследника — баронет, так и не разомкнув глаз, не замечал, что по отцовскому заказу уже расплатились, и хватал ртом воздух, будто пытался надышаться перед смертью.
Куртка Ловца приземлилась на кушетке рядом с баронессой. Герцог сглотнул. Ловец дёрнул шнурок у ворота своей рубашки, стянул её через голову, и вздох герцога потонул в волне изумления, захлестнувшего зал. Всё тело Ловца было покрыто нерукотворными узорами, цветными справа и чёрными — слева. Узоры обвивали пальцы на руках, тянулись по предплечьям, плавно перетекали с плеч на грудь и рёбра и сплетались между собой, не выходя за пределы «своей» половины тела. «Тор'лайи», — подумал герцог, и прокатившийся по залу взволнованный шёпот вторил его мыслям. Только полукровки носили на себе следы магии, зачавшей их. И сейчас один из них, используя силу стихии против неё же самой, пытался предотвратить появление себе подобных.
Барона мало заботила судьба остальных. На кушетке рядом с баронессой вполне могли найти прибежище ещё несколько женщин, но им его не предложили, и герцог с ужасом подумал, что эту защиту барон приберёг для него.
Ловец закончил.
— До рассвета, — глухо сказал он, тряхнув напоследок кистями, — неживое может пересекать круг, живое его разрушит.
У герцога отлегло от сердца. И потяжелело в чреслах.
— Следи за мышами, муж мой. — Судя по иронии в голосе баронессы, в своём защитном кругу она чувствовала себя в безопасности не только от лайи. Барон покосился на герцога. Герцог сжал бёдра и поёрзал на стуле, готовый кончить ещё до того, как начнётся буря.
Сведущие друзья, которым посчастливилось испытать на себе благосклонность лайи, утверждали, что телесные утехи с бестелесными существами — единение магических стихий с венцом проявленного мира — человеком, как поэтично обозвал сиё явление один придворный виршеплёт, — это блаженство особого рода. Ни в какое сравнение с обычным наслаждением. Герцог был любознательным молодым человеком, открытым для познания мира в любых его проявлениях — особенно если это познание сулило телесные удовольствия, — и три дня назад отправился в крохотное баронство на западной окраине королевства. Баронство — помимо своего барона — славилось тем, что здесь, вдали от цивилизации, первозданная дикая магия была особо сильна. Башни магов поблизости тоже не было, так что магической стихии — и духам лайи, которых она приносила — было где разгуляться.
Герцог просидел в обеденной зале до утра, пока буря окончательно не утихла. Всё оказалось напрасно: лайи исчезли, как и появились — не тронув даже волоска на его голове.
О лайи всякое говорили. Говорили, что они предпочитают только ярких незаурядных личностей. Но герцог был достаточно уверен в себе и собственной неотразимости, чтобы обвинить себя в посредственности. В провинции, особенно в таком захолустье, как это, хватало тех, кто считали, что склонности герцога и подобных ему — противоестественны и чужды природе, что они — не что иное, как извращённое порождение оторванных от земли и погрязших в разврате больших городов. А магические бури и лайи, которых они приносят, — естественное явление, не ведающее порока. Это предположение герцога тоже не особо обрадовало, и он отмёл его, как и предыдущее.
А может, он слишком увлёкся Ловцом и бароном, и духам это пришлось не по нраву? Да нет, любовь женщин к своим мужьям для них не преграда.
Похоже, приятели над ним просто подшутили. Тут уж, добавляли они на прощание, как повезёт — не каждый лайи испытывает интерес к мужчинам. Герцог уже видел как наяву ехидные ухмылки, которыми встретят его закадычные дружки по возвращении в столицу.
С мыслью, что в этой глуши даже лайи ничего не смыслят в настоящих утехах, герцог уснул.
Проснулся он далеко за полдень. Солнце уже миновало зенит и плавно приближалось к закату. Герцог с наслаждением потянулся. Может, с развлечениями в этом захолустье совсем беда, но спится здесь просто отменно. Герцог мог бы ещё столько же проспать — даже странно, что так рано проснулся. Прислушавшись к доносившимся со двора звукам, он тут же понял причину внезапного пробуждения.
Герцог встал, подошёл к окну и выглянул во двор. На площадке перед замком упражнялся крохотный гарнизон. Хоть какое-то развлечение. Герцог вышел на балкон. Звучали команды, бряцали мечи, маршировали солдаты. И тут чуткий слух герцога уловил едва различимые, но хорошо знакомые звуки. Прислушавшись, герцог без труда определил, откуда они доносились, и осторожно свесился через перила. Этажом ниже, на таком же балконе, как у него, только густо обвитом плющом, стоял баронет. Прячась за ветками плюща, баронет жадно, не отрываясь, пожирал взглядом отцовских ландскнехтов. С каждым солдатским движением дыхание его учащалось и становилось всё громче, словно он не был пассивным наблюдателем, а проделывал все упражнения наравне с воинами на плацу, — оно-то и привлекло внимание герцога. Блеснули доспехи, взметнулись копья, баронет судорожно вздохнул и, прикрыв глаза, опустил руку между ног. Солдаты стройным рядом двинулись в наступление, рука баронета сжалась, и он, резко повернувшись, исчез в своей комнате.
Герцог присвистнул. Вот тебе и глухая провинция! В памяти всплыли вчерашние события, испуганный голос баронета: «Отец, неужели ты отдашь меня ему?!» А мальчик не промах, попытка — не пытка. Прекрасно зная характер папеньки и его отношение к себе, мальчишка вполне мог рассчитывать на то, что тот, чисто из вредности, возьмёт и отдаст. «Делай со мной, что хочешь, только в куст не бросай!» Ай да баронет! Тут же вспомнилось и предстало в совсем ином свете, каким взглядом смотрел баронет на Ловца и как задрожал всем телом, когда тот к нему прикоснулся. Герцог думал, от страха, а оно вон как выходит. Впрочем, — герцог был с собой честным, — он сам не спускал весь вечер глаз с мага, разрываясь между ним и бароном. Вот только герцог, в отличие от наивного баронета, был достаточно опытным, чтобы понять — ему здесь ничего не светит. А проводив взглядом удаляющегося Ловца и заметив присоединившегося к нему на выходе степняка, герцог понял также, кому этой ночью повезёт больше, чем ему с баронетом, вместе взятым. Последние слова мысли направили его рассуждения во вполне определённое русло. Изначально герцог собирался уехать сразу после обеда — не хотелось оставаться в столь негостеприимном доме ни минуты, — но барона так раздражало его присутствие, что герцог не смог устоять перед искушением продлить своё пребывание здесь ещё хотя бы на день. Сейчас же к этому невинному желанию прибавился более сильный стимул.
Не то чтобы мальчишка был в его вкусе — имей он право выбирать, герцог, скорее, предпочёл бы барона, нежели его сына. Да и баронету, несмотря на его довольно сильный и колючий характер, тоже больше подошёл бы суровый и властный мужчина: если твой отец — барон Фихтнер, склонности определённого рода вбиваются в тебя с детства, и то, что баронет, в прямом смысле слова, неровно дышит к брутальным отцовским воякам — лишнее тому подтверждение. Но мальчишка вызывал у герцога симпатию пополам с сочувствием: если твой отец — барон Фихтнер, толика искреннего участия тебе не помешает.
Герцог нашёл баронета в конюшне. Мальчишка кормил с руки гнедую лошадь яблоками и, наглаживая её свободной рукой по холке, ласково, вполголоса, ей что-то говорил. Лошадь негромко пофыркивала в ответ, норовя вместе с яблоком отхватить кормящую руку, и баронет, от переизбытка чувств, потёрся щекой о её шелковистую шею. Чему тут удивляться — с таким папенькой любой ласке будешь рад.
Эти двое были настолько поглощены друг другом, что не заметили, как герцог подошёл к ним почти вплотную. Герцог некоторое время простоял молча, не желая нарушать своим появлением эту идиллию. Первой его почувствовала лошадь. Она тихо заржала. Герцог в ответ кашлянул и вышел из укрытия. Баронет вздрогнул. Оба — мальчишка и животное — одновременно повернули в его сторону головы.
— Вы уезжаете, ваша светлость? — всполошился мальчишка, видимо, решив, что герцог явился за своей лошадью. — Я позову конюшего.
Мальчишка метнулся к выходу.
— Нет, не надо. — Герцог перехватил его за рукав. — Поначалу у меня действительно были такие намерения. Но потом, — герцог протянул к баронету свободную руку, — у меня появился веский повод их изменить.
Мальчишка отшатнулся, лошадь заржала, громче, чем в первый раз. Теперь в её ржании была скрытая угроза, словно животное предупреждало, что каждый, кто осмелится тронуть его хозяина, будет иметь дело с ним.
— Не бойся, — тихо сказал герцог, коснувшись пальцами мальчишеской скулы. — Я не сделаю тебе больно.
Он осторожно провёл подушечками пальцев по щеке баронета. Мальчишка окаменел, видимо, не в силах поверить, что человеческая рука способна не только на удар, но и на ласку. Герцог, не встретив сопротивления, взял в руку его подбородок, притянул к себе и, склонившись над баронетом, осторожно поцеловал его в губы. Баронет стоял не шевелясь, и только участившееся дыхание свидетельствовало о том, что он скорее живой, чем мёртвый.
— Я дам тебе то, что тебе нужно, — шепнул ему герцог на ухо, касаясь губами мочки.
Кобыла у них за спиной целомудренно отвернулась и, уткнувшись мордой в жёлоб с кормом, с преувеличенной сосредоточенностью принялась жевать овёс.
Герцог осыпал лицо и шею баронета осторожными поцелуями — не столько робкими, сколько изучающими, — готовый в любой момент прекратить, если его отвергнут. Тактика принесла плоды: мальчишка понемногу оттаивал и вот уже сам, несмело и неумело, ответил. Герцог переместил ему руку на поясницу, и мальчишка, выгнувшись в ней, подался ему навстречу. Руки герцога опустились ниже и сжали маленькие округлые ягодицы. Мальчишка тихо простонал ему в рот. Герцог вжался в него всем телом, и оба, нетерпеливо и требовательно, потёрлись друг о друга. Герцог, готовясь перейти к более решительным действиям, разорвал поцелуй.
— Еш-шё, — сорвалось с распухших губ баронета вместе с разочарованным выдохом, но он тут же, испугавшись своей немыслимой дерзости, поправился: — Пожалуйста, ваша светлость.
Слова эти задели герцога. Нестерпимо захотелось, чтобы мальчишка, будучи с ним, забыл самое себя, а не только дурацкий этикет, намертво вбитый в него армейской муштрой барона, растерзай его лайи.
— Вам не кажется, баронет, — хрипло выдохнул он мальчишке на ухо, — что мы уже на той стадии знакомства, когда титулы можно опустить?
Баронет от неожиданности прыснул. Герцог, не выдержав, тоже рассмеялся. Это немного сбило настрой, но зато помогло им прорваться сквозь ту невидимую грань, которая всё это время их незримо, но ощутимо разделяла.
— Идёт, — баронет, задорно тряхнув головой, улыбнулся. Герцог с удивлением отметил, что улыбка у него вовсе не змеиная.
— Ты здесь, строптивец? — В дверях, лёгок на помине, стоял барон. Герцога с баронетом отбросило друг от друга.
— Я знаю, что здесь, — нет смысла прятаться, — продолжал барон, приближаясь к ним уверенным шагом; на бароне были высокие кожаные сапоги, в руке барон держал стек. — Если ты всерьёз вознамерился пойти в конюхи, я могу это устроить.
Минутной задержки, пока глаза барона привыкали к сумраку, а сам он пробирался к стойлу, герцогу с баронетом хватило, чтобы более-менее прийти в себя, благо они не зашли настолько далеко, чтобы их мог выдать беспорядок в одежде.
— Это моя вина, барон, — покаянно сказал герцог, выступая навстречу барону. — Я искал свою лошадь, и баронет любезно…
— …проводил вас в противоположный конец конюшни, — невозмутимо докончил барон.
— Мы с баронетом не были уверены, куда именно её отвели, — нашёлся герцог.
— А у конюхов спросить, я так понимаю, было нельзя? — Барон быстрым цепким взглядом окинул просторное помещение конюшни, в которой, не считая лошадей и их самих, никого больше не было. — Да, вижу, что понимаю я правильно, — резюмировал он. — Впрочем, этого следовало ожидать. С тех пор как мой сын возомнил себя конюшим, эти бездельники совсем от рук отбились.
Баронет кусал губы — видимо, пытался скрыть следы преступления более серьёзного, чем то, в котором его обвиняли. Герцог, не в силах противостоять холодному немигающему взгляду и спокойному размеренному тону барона, заворожённо молчал.
— Не волнуйтесь, герцог. — Барон, поигрывая стеком, повернулся к герцогу. Герцог усилием воли подавил желание склонить голову. — Виновные будут наказаны. — Герцог сглотнул. — Включая моего сына. — Подняв кончиком стека подбородок баронета, барон выразительно на него посмотрел. Баронет затаил дыхание, герцог глубоко вдохнул и шумно выдохнул.
— А что, — барон отнял стек от баронета и повернул голову к герцогу, — вы уже уезжаете, ваша светлость?
— Нет, господин барон, — ответил тот с подчёркнутой почтительностью. — Вы настолько радушный хозяин, — герцог произнёс это слово с особым придыханием, — что я не смог отказать себе в удовольствии задержаться у вас ещё немного.
— Тогда желаю вам приятного пребывания, ваша светлость. — Уголки губ барона едва заметно дёрнулись.
— Благодаря вам, господин барон, оно именно таким и будет. — Герцог, против воли покосившись на стек в руке барона, одарил его своей самой обольстительной улыбкой. Но тот, резко развернувшись, направился к выходу и вряд ли её увидел.
— А лошадь свою вы найдёте в крайнем стойле слева, — сказал барон на ходу, не оборачиваясь и не замедляя шага. — Как видите, ваша светлость, мой сын настолько бездарен, что даже в конюхи не годится.
Властная фигура барона исчезла за дверью. Герцог перевёл дыхание и повернулся к баронету. У баронета подозрительно блестели глаза, и герцог быстро отвёл взгляд.
— Извини, — сказал он, и в голосе его сквозило неподдельное сожаление. — Это всё из-за меня.
— Вы… ты здесь ни при чём, — мальчишеский голос едва заметно дрожал. — Конюшня — единственное место, где я мог хоть ненадолго от него спрятаться. Когда он это понял, он запретил мне здесь появляться. Я ослушался… — Мальчишка сделал красноречивую паузу, давая герцогу возможность самому домыслить остальное.
— За что он так с тобой? — тихо спросил герцог.
— За то, что я сын своей матери, — последовал скупой ответ. Но, заметив недоуменный взгляд герцога, мальчишка неохотно продолжил: — Она была слишком гордой, чтобы безропотно сносить его унижения. Настолько гордой, чтобы осмелиться сбежать от него туда, где он никогда не сможет до неё добраться.
До герцога начало доходить.
— Она… сбежала с более могущественным мужчиной? — Тогда понятно, почему барон так взъярился.
— Можно и так сказать, — губы баронета тронула странная усмешка. — Она умерла. Бросилась с башни.
— Прости. — Герцог чувствовал себя последним мерзавцем — у мальчишки от него одни неприятности.
— Ничего, — сказал тот, и в оттаявшем было голосе вновь прорезались колючие нотки. — Я привык.
Герцог от бессильной злости кусал губы.
— Приходи… — в порыве чувств начал он, и тут же осёкся, вспомнив, чем для мальчишки оборачиваются все его благие намерения. Но слова уже сорвались с языка, мальчишка выжидающе смотрел на него. И герцог решился: — Приходи сегодня ночью ко мне. Если хочешь…
На губах баронета появилось и тут же погасло странное движение.
— Хочу, — без тени промедления ответил он, и в слове этом зазвучал вызов. — Приду.
Решительность и ожесточённость в голосе баронета позволяли герцогу предположить, что решение это принято не столько в его пользу, сколько назло барону.
Близилась полночь.
Герцог ещё раз проверил сделанные приготовления и остался весьма доволен собой и своей работой.
Ставни закрыты наглухо. Дверь открывается и закрывается бесшумно — он сам смазал дверные петли стащенным за ужином куском масла. Масло, — герцог расходовал его экономно — этой ночью оно ему ещё пригодится, — тоже имеется в наличии. Баронет может приходить. Если только барон не выставил у дверей его спальни стражу — с него станется. Впрочем, верно и то, что сын для него не настолько ценное сокровище, чтобы прилагать к его сохранности какие-либо усилия. В отличие от серебряных ложечек, например. После ужина герцог замешкался на лестнице — на освещение барон поскупился — и услышал, как барон внизу наказывал сенешалю запирать на ночь столовое серебро, пока в доме «этот». Барон опоздал: ложечку — из чистого озорства — герцог прихватил ещё за ужином и теперь, в ожидании баронета, развлекался тем, что в красках и подробностях представлял себе, как мог бы наказать его барон, прознай он об этой проказе. «Не волнуйтесь, герцог, — прозвучал в его голове властный голос барона. — Все виновные будут наказаны. Начиная с моего сына».
Герцог резко подорвался в постели. От дрёмы не осталось следа. Но стоило только вернуться к яви, как в памяти тут же всплыли разбудившие его слова, и герцог бессильно взвыл — опять из-за него баронету влетит. Тут даже думать не надо, кого сделают козлом отпущения, едва обнаружат пропажу. Терзаемый угрызениями совести — только закоренелый эгоист способен на чистый, не замутнённый никакими корыстными мотивами альтруизм, — герцог твёрдо вознамерился этой ночью с лихвой искупить свою вину перед мальчишкой.
Часы на главной башне глухо пробили полночь. Дверь спальни герцога неслышно отворилась, и в комнату юркой тенью проскользнул баронет.
Мальчишка ощутимо дрожал: то ли от холода, то ли от страха, то ли от возбуждения, а скорее — от всего вместе.
— Совсем продрог, — пробормотал герцог, помогая ему в потёмках освободиться от одежды. — Давай быстрее в постель. Долго упрашивать мальчишку не пришлось.
Ночь, в отличие от предыдущей, яркой и насыщенной магией, выдалась тёмная и безлунная. Ставни, от греха подальше, герцог закрыл, а свечи, не желая смущать мальчишку, он зажигать не стал. И сейчас, в кромешной тьме, в которой даже собственную руку различить было невозможно, герцог не видел даже намёка на очертания мальчишеского силуэта — чувствовал только гибкое, упругое и горячее тело. И вскоре он уже и сам не был уверен, кто сейчас с ним: забитый и неумелый человеческий мальчишка или искушённый и развратный бесплотный дух, — и всё больше склонялся ко второму: баронет не мог быть человеком — ни один человек не способен на такое. По крайней мере, из тех, кого знал герцог. А знал он лучших. Казалось, что это сейчас сама Тьма извивается под ним, стонет, вздрагивает от его толчков — и подаётся ему навстречу, чтобы поглотить его без остатка. И последней мыслью герцога — прежде чем Тьма поглотила его без остатка, чтобы мгновение спустя взорваться ослепительным сполохом, — было: «Я подумаю об этом завтра».
Когда герцог проснулся, было позднее утро — серый свет сочился в комнату сквозь щели в запертых ставнях и проникал под прикрытые веки герцога. Герцог потянулся и сдавленно, сквозь зубы, застонал. У герцога ныли все мышцы — словно он три дня провёл в седле без передышки, — и болело всё тело — как будто возмездие барона за шалость с ложечкой обрушилось на него со всей неотвратимой суровостью. Но это были приятная боль и блаженная усталость — как если бы барон наказанием не ограничился. Едва в голове пронеслась мысль о бароне, герцог вспомнил события прошлой ночи. А с памятью вернулись вопросы.
Парней, моложе его самого, и даже сверстников у герцога никогда не было — он предпочитал искушённых и властных, а посему взрослых старших мужчин. Памятуя о сдержанности баронета в конюшне, герцог не питал на эту ночь особых иллюзий и был почти уверен, что до «масла» дело вряд ли дойдёт. До масла действительно не дошло — баронет в нём не нуждался. Недюжинные пыл и сноровка баронета герцога немало удивили — чтобы не сказать обескуражили. Впрочем, с первым всё понятно — возраст и врождённый темперамент, а вот насчёт второго… Интересно, с кем мальчишка, в таком возрасте, при таком отце и в такой глуши, успел набраться такого опыта? Не иначе, какая-нибудь особо ретивая служанка сочла за честь просветить юного господина. Но в некоторых нюансах набраться опыта юный баронет вряд ли мог со служанкой. Как и с любой другой женщиной.
То, что с ним случилось этой ночью, не было простыми, пусть и изощрёнными, плотскими утехами. Виршеплёт оказался прав. По всему выходило, что под видом баронета в его постель пробрался истый лайи.
Некоторое время герцог лежал, не шевелясь, не в силах решить, чего он боится больше: обнаружить рядом с собой пустоту или живое мальчишеское тело из плоти и крови. Нечто само избавило его от дилеммы — оно пошевелилось, и сонный мальчишеский голос пробормотал: «Доброе утро, ваша светлость». Герцог осторожно скосил глаза, а рука опасливо ощупала лежащее рядом нечто. Все члены единодушно сошлись во мнении, что рядом — слишком тощий, но вполне себе обычный человеческий детёныш.
Герцог по натуре своей был собственником. Даже в отношении того, что ему не принадлежало. Поэтому спросил напрямик:
— А твой мужчина не возражает, что эту ночь ты провёл со мной?
Баронет смутился.
— У меня нет мужчины.
— Расстались?
— Никогда не было.
— А женщины?
— Тем более.
Герцога наконец осенило.
— Лайи?! — неверяще уставился он на баронета. Баронет кивнул. И неожиданно покраснел.
— И давно ты с ними?
— Не очень. Три года. С тех пор как здесь появилась она.
Баронет умолк, собираясь с мыслями.
Матушку свою — мысленно он называл её только так — баронет не помнил: она умерла, когда ему едва исполнилось три года. А отца у него, по сути, и не было никогда. На каждый несправедливый упрёк сварливой няньки и незаслуженную взбучку сурового отца у маленького баронета было одно утешение: «Была бы матушка жива, она бы защитила, не допустила». К тому времени, когда десять лет спустя барон повторно женился, покойная матушка обросла такими мыслимыми и немыслимыми добродетелями, что превратилась в глазах сына в святую. Юная мачеха — немногим старше своего пасынка, безобидная и неплохая, по сути, девица — стала воплощением кощунства и обрела врага ещё до того, как переступила порог их дома. Чтобы не навлекать на себя лишний раз немилость отца, баронет вёл себя с мачехой предупредительно-вежливо, но каждый год, едва луга за крепостными стенами, окружавшими замок, покрывались яркими цветными узорами, баронет отправлялся за пределы замка и собирал на лугу огромный букет первых весенних цветов. Дурочка умилялась и радовалась, как дурочка. Юная дурочка была слишком красива, чтобы догадаться сосчитать количество цветов в букете — оно всегда было чётным.
— Они и раньше… приходили, — с видимым усилием преодолевая себя, начал свой рассказ баронет. — Но я… не хотел. Боялся. Не их — отца. От него ничего не утаишь — рано или поздно узнал бы.
Баронет опять умолк, герцог, видя, как тяжело даётся мальчишке, не привыкшему к душевной близости, откровенность, тоже ничего не сказал, опасаясь спугнуть его.
— Но потом появилась она, и у меня возник другой, куда более сильный повод для страха. — Мальчишка опять прервался, а потом зачастил, будто оправдываясь, а может, просто решившись наконец выговориться. — Я сын от первого брака. Все говорят, что я лицом весь в отца, а характером — в мать. А отец никогда не любил мою мать, ну и меня, соответственно, тоже. Впрочем, меня это не очень волновало — у нас здесь нежности не особо приняты. — Мальчишеский голос сделался хриплым: то ли от волнения, то ли от непривычки к столь долгим беседам. — Отец совсем голову потерял. И твёрдо вознамерился заиметь от неё ребёнка. Он очень старается, — губы баронета тронула тонкая едкая усмешка, не оставлявшая сомнений в том, чей он сын, — но, как видишь, пока что его усилия успехом не увенчались. — Усмешка погасла так же внезапно, как и появилась. — Но он не успокоится, пока не добьётся своего. Мне кажется, он скорее смирится с ребёнком лайи от неё, чем со мной как я есть — от него. И до меня вдруг дошло, что если у него родится сын, то… В общем, я решил, что сын у него родиться не должен. Раз она сразу не зачала, то надежда у меня была, но…
— …но бури случаются регулярно, — задумчиво вставил герцог.
— Вот именно. Поэтому…
— …вместо мачехи ты решил предложить им себя, — докончил за баронета герцог, заметив его смущение.
Мальчишка кивнул.
— Я прибегнул к Праву младшего, — сказал он.
Герцог вопросительно выгнул бровь. Баронет молчал, видимо, решая, стоит ли раскрывать свою тайну, а решившись, сказал:
— Самый младший в роду может всё… — мальчишка густо покраснел, — то есть всех, взять на себя. Тогда никого другого из семьи, неважно, кровный или некровный он родственник, лайи не тронут. Отцу не было смысла приглашать Ловца — они бы к ней даже не прикоснулись.
— Самый младший?
— Ну, условно, разумеется. О младенцах речь не идёт. Чтобы всё сработало, нужно сознательное и добровольное решение — они это чувствуют, — а это предусматривает определённые возрастные ограничения. Получается, самый младший, но не совершеннолетний, который готов к этому.
— А почему непременно несовершеннолетний?
— Всем по вкусу юность, лайи не исключение, — философски заметил баронет. — Если ты понимаешь, о чём я.
Герцог понимал.
— Это древняя традиция, — продолжал баронет. — Настолько древняя, что о ней уже мало кто помнит. Здесь — так точно никто. Даже отец.
— А сам ты откуда узнал?
— В одном древнем магическом манускрипте вычитал. У нас библиотека одна из лучших в королевстве, полно редких книг. Но их здесь по назначению только я использую, — в голосе мальчишки засквозило интеллектуальное превосходство, но он тут же обуздал гордыню и сменил тему: — Я так испугался, когда этот Ловец ко мне прицепился.
Герцог вспомнил движение Ловца, плавное и стремительное одновременно, которым он взял баронета за подбородок и повернул его лицо к свету. Мальчишка дёрнулся, отшатнулся, вспыхнул, вскинулся, но Ловец уже стоял боком к нему, проверяя, стоят ли ножки кушетки в круге рисунков, и возмущение баронета разбилось об это видимое безразличие, как ветер о башню.
— Он сразу всё понял. Я думал, он тут же всё отцу выложит. Но обошлось. — Мальчишка усмехнулся. — Что он, враг себе? Лишать себя заказа. Его наняли для защиты, а не расследования.
Герцог хмыкнул — до него дошло, что происходило с баронетом на пиру на самом деле.
— Так вот почему ты не мог присутствовать на ужине.
Баронет кивнул.
— Всё складывалось как нельзя лучше. Мне ещё нет шестнадцати, поэтому к застольям меня не допускают. Я собирался переждать бурю у себя наверху. — Мальчишка покраснел ещё больше, хотя, казалось бы, куда дальше. — Никто бы ничего не узнал.
— …не появись я со своим приглашением, от которого нельзя отказаться.
— Ну, в общем, да, — кивнул баронет и тут же поспешно поправился: — Но я не жалею. Что всё так обернулось.
Баронет успокоился, и краска с его лица схлынула так же внезапно, как и появилась.
— Расскажи мне о них, — попросил герцог. — Какие они?
— Они… очень сильные. — Высокие скулы баронета вновь порозовели, словно он нечаянно сболтнул лишнее, и он тут же торопливо добавил: — Но главное — с ними очень хорошо. — Баронет мечтательно улыбнулся, и герцог невольно улыбнулся в ответ. — Они… хорошо ко мне относятся. Как отец — к ней. — В мальчишеском голосе засквозили нотки мужской гордости вперемешку с детским хвастовством. — И всегда выбирают только меня!
Герцога осенило: так вот почему лайи обделили его вниманием!
— Это называется любовь, — заметил он.
Теперь порозовели уже баронетовы уши.
— С тобой мне тоже хорошо, — запоздало спохватился он. — Просто…
— …по-другому.
— Да. — Мальчишка явно это сказал, чтобы сменить заметно смущавшую его тему любви, но в его признании не чувствовалось фальши. — «Плоть сладостна», — развил он свою мысль цитатой, украдкой подсмотренной в одном из «запретных» мачехиных романов. — Лайи это тоже понимают — иначе зачем они добивались бы так неистово близости с людьми?
На это возразить было нечего.
— А ты их видишь?
— Да, то есть нет, — баронет запутался. — Это сложно объяснить. Скорее, чувствую. Они… — мальчишка опять замялся, подбирая нужное слово, — радужно-золотистые. Чем-то на тебя похожи, — вконец смутившись, он быстро добавил: — Ну, по ощущениям. Они заботятся обо мне и часто меня навещают — не только в бурю. Просто в такие дни мы…
— …не занимаетесь тем, чем славятся бури, — пришёл баронету на выручку герцог — мальчишка явно испытывал затруднения с облечением телесного опыта в слова. Оно и неудивительно — в этих суровых краях этим привыкли заниматься, а не обсуждать.
— Да. — Баронет опять зарделся. — Им нужна сила стихии, чтобы… чтобы…
— …чтобы «быть сильными», — поддел герцог — его забавляло это редкое сочетание мужской раскрепощённости в постели и почти девичьей стыдливости в беседе.
Баронет кивнул.
— А когда бури нет, мы просто общаемся.
— Они могут разговаривать?!
— Ну, не в прямом смысле. Это, скорее, на уровне ощущений… и вовсе не тех, о которых подумал ты, — быстро добавил баронет, заметив, что губы герцога уже готовы расплыться в похабной ухмылке. — Видения разные, фантазии. После них мне всегда снятся волшебные сны. Даже просыпаться не хочется. Впрочем, — мальчишка тяжко вздохнул, — просыпаться здесь даже после кошмаров не хочется.
— Верю, — герцог сочувственно хмыкнул.
Некоторое время лежали молча.
— Я сегодня уезжаю, — сказал герцог.
— Знаю. — Баронет наверняка ограничился столь скупым ответом, чтобы скрыть свои чувства, но герцог без труда расслышал пробивавшиеся сквозь ломкий юношеский голос нотки грусти. Было приятно. А когда герцогу бывало приятно, ему в голову приходили шальные идеи.
— Я могу забрать тебя с собой. Если хочешь.
Баронет от неожиданности даже дышать перестал, но тут же пришёл в себя, возвращаясь к неприглядной действительности, — закалка в отцовском доме мечтам и надеждам не способствовала.
— Это… невозможно. Отец никогда не согласится.
— У тебя нет выбора. Ты здесь не выживешь.
Баронет некоторое время молчал.
— А это правда… что в столице с этим проще?
— Не проще. Но на это закрывают глаза. Особенно если ты герцог. Или друг герцога, — подмигнул он мальчишке.
— Есть ещё одна причина. — На этот раз баронет даже не пытался скрыть свою грусть.
— Знаю. Твои лайи.
Мальчишка кивнул. Герцог промолчал.
— Отец говорит, — продолжил, будто извиняясь за отказ, баронет, — что в твоих землях бурь не бывает.
— Ты же не навсегда уезжаешь. Мы будем приезжать. На время бурь.
— Но… ты разве не будешь против? Ну, что я… с ними…
— Ничуть. И потом… может, я им тоже приглянусь? — шутливо сказал герцог, и только некоторая напряжённость во взгляде свидетельствовала о том, что это не шутка. — Если ты, конечно, не против.
— Это… — мальчишка на миг даже глаза прикрыл, не в силах поверить в такую возможность. — Это было бы здорово!
— Это называется ménage à trois, — добавил с ухмылкой герцог, предвкушая очередное смущение баронета. Но лицо мальчишки озарило такое непередаваемое счастье, словно сейчас, в один миг, вырвался наружу весь не использованный им в детстве запас радости. Этот прилив счастья, видно, окончательно придал ему смелости и решительности.
— А если даже отец не согласится, я сам сбегу. Всё равно мне здесь житья нет и не будет.
— Это значит «да»?
— Да.
— Вот и договорились. А с отцом говорить буду я.
— И речи быть не может, ваша светлость!
Барон от такого несусветного предложения даже вскочил на ноги.
— Знаю. — Герцог примирительно вскинул руки. — Я понимаю, о чём вы подумали. Шестнадцатилетний мальчишка, никакого присмотра, соблазн и разврат столицы. Я, разумеется, осознаю всю степень своей ответственности и готов взять её на себя.
Барон молчал.
— Я не дам ему наделать глупостей. Он будет жить в моём доме, под моим присмотром.
Барон молчал, но его холодный скептический взгляд без слов говорил о том, что герцогу самому не помешал бы присмотр, коим барон, ввиду особой сложности задачи, охотно занялся бы самолично.
— Мальчик он смышлёный, с характером и амбициями, — продолжал герцог. — Весь в отца, — добавил он льстиво.
Если комплимент барону и польстил, виду он не подал.
— Я выведу его в свет. Он сделает блестящую придворную карьеру.
Барон скептически выгнул бровь.
— Если вам безразлично будущее вашего первого сына, подумайте о втором, — вкрадчиво озвучил свой последний аргумент герцог. — Вы ещё так молоды, у вас молодая жена. А ваш замок слишком тесен для двух наследников.
На бесстрастном лице барона впервые проступило нечто похожее на человеческое чувство — плохо скрываемое облегчение, — будто впереди вдруг замаячил выход из безнадёжного тупика, в котором он давно и безнадёжно потерялся.
— Забирайте, — сухо промолвил он и, не глядя на герцога, направился к выходу.
Собрался баронет на удивление быстро — заплечную холщовую сумку с поклажей приземистый слуга снёс вниз чуть ли не сразу после окончания разговора герцога с бароном. Вслед за слугой спустился одетый в простое дорожное платье баронет.
— Там не много, — сказал он герцогу, словно извиняясь за столь скромные пожитки. — Смена белья, пара книг… моих личных, — торопливо добавил он, видимо, опасаясь, чтобы герцог не заподозрил его в хищении отцовской библиотеки, — и… кое-что от матушки. Герцог кивнул и принялся пристраивать нехитрую кладь рядом с лукой седла уже знакомой ему по конюшне баронетовой лошади.
Барон к сыну на прощание не притронулся, баронесса украдкой смахнула слезу, а баронет — к немалому изумлению герцога, — также украдкой, сунул ей в руку сорванные у крепостной стены три ромашки и неуклюже клюнул в щеку.
— Барон, баронесса. — Герцог отвесил лёгкий поклон. — Благодарю за оказанное гостеприимство. — Герцог поцеловал ручку баронессы и — в знак особой признательности — перстень на руке барона. Судя по каменному выражению лица последнего, намёк он понял. — Мы будем вас навещать, барон. — Судя по тому, как дёрнулось у барона веко, «угроза» попала в яблочко.
— Надеюсь на это, — голос барона свидетельствовал об обратном.
Герцог с баронетом вскочили в сёдла. Лошади тронулись с места. Баронет вырвался вперёд — навстречу новой жизни. Герцог поотстал и обернулся. Баронесса больше не сдерживала слёз и махала пасынку вслед тонким батистовым платочком. Барон задумчиво потирал подушечкой большого пальца камень на перстне, к которому приложился герцог. Их глаза на мгновение встретились. Барон хлестнул его колким взглядом. Герцог вздрогнул и опустил глаза.
Оба прекрасно поняли друг друга. Похоже, это было начало связанного особыми узами союза вассала и сюзерена.
Рейтинг: R.
Жанр:
Размер: миди.
От автора: адресное, заказное, фанюческое
Написано во исполнение двух виш-листов — моего и моего Муза. Небольшой новогодний подарок одному золотисто-радужному дятлику. Муз, спасибо за баронета, за Дисклеймер: семейство барона и мир принадлежат одному восторженно любимому мною творческому дуэту, который пожелал остаться неизвестным и в подарок которому эта история, собственно, и была написана. Я — с разрешения правообладателей — просто взяла поиграть. Что же касается герцога… В этой истории он ОМП, но сведущие читатели без труда распознают, кем вдохновлялся автор
Для всех остальных это оридж, просто оридж.Саундтрек:
Часть 1.
Часть 1.
Герцог
Герцог
Герцог прибыл в столицу баронства аккурат в полдень.
Постоялого двора, достойного приютить под своей крышей племянника короля, в этой захудалой дыре не нашлось. Но герцог проделал долгий путь и питал на предстоящую ночь большие надежды, а посему, скрепя сердце, отправился на поклон к местному барону. О бароне при дворе всякие слухи ходили — здесь даже в воздухе витало нечто нервное, — но охота была пуще неволи: герцог жаждал приключений и готов был идти на риск.
Барон
Замок барона возвышался на холме.
Надвигалась буря, и в замке полным ходом шли приготовления. Приглашённый бароном Ловец до сих пор не явился. Барон рвал и метал.
Так что когда по мощёному двору зацокали конские копыта, навстречу всаднику высыпала целая орава слуг. Но при виде всадника оживление спало. Слуги, едва взглянув на новоприбывшего, потеряли к нему всякий интерес и тут же вернулись к прерванным работам. Остался один мальчишка-конюх. Герцог спешился. Мальчишка принял коня, а церемонный ливрейный слуга — герцога. Слуга бросил на обречённого путника исполненный жалости взгляд.
Затишье перед бурей, все и так на нервах и взводе. И будто этого мало, лайи принесли этого. Здесь и в обычное время гостям не особо-то рады, а незваному гостю, да ещё в такой неурочный час, будь он хоть трижды герцог, можно было только посочувствовать. Помявшись в нерешительности, слуга наконец отважился о нём доложить. Барон алкал свежей крови и велел просить.
Баронет
Сегодня он решил нарушить один из самых строгих отцовских запретов.
Предоставленный самому себе, достаточно умный, чтобы удовлетвориться обществом кнехтов и челяди, и достаточно гордый, чтобы снизойти до общения с этой, юный баронет находил забытьё и отраду в книгах — благо фамильная библиотека была роскошной, во всех смыслах. Казначей утверждал, что собранные здесь фолианты, особенно старинные трактаты по магии, стоят больше, чем всё остальное имущество в замке, вместе взятое, включая половину самого замка. Библиотека была самым большим сокровищем и неприкосновенным запасом в казне барона. Выносить из неё книги — даже не представлявшие никакой ценности фривольные романчики, слабость к которым питала баронесса, — строжайше воспрещалось.
Но сегодня был особый день и особый случай. Баронет любил книги и не любил шумных застолий — и не только потому, что на них его не приглашали. Книги для баронета были проверенным средством убить время и унять волнение перед бурей, а пьяный гогот и грубые мужланские возгласы за стеной — библиотека соседствовала с обеденной залой — не позволяли с головой погрузиться в волшебные книжные миры, то и дело возвращая к неприглядной действительности, спасения от которой баронет в них, собственно, и искал.
Со двора донёсся цокот конских копыт. Одного взгляда в окно хватило, чтобы разглядеть герцогские регалии на новоприбывшем. Баронет произвёл рекогносцировку и спонтанно созрел для бунта. Слугам сейчас не до него. А пока отец с гостем обменяются положенными по этикету реверансами, он вполне успеет спуститься вниз, стащить книгу и тут же вернуться к себе.
Баронет вожделел свободы и пулей выскочил из комнаты.
Часть 2.
Часть 2.
Перед бурей
Перед бурей
Беглый взгляд на новоприбывшего подтвердил худшие предположения барона. Гостю на вид было чуть за двадцать. В провинции мужчина в таком возрасте — серьёзный и ответственный муж, в столице — дитя малое, и не понятно — барон мазнул презрительным взглядом обрамлявшее голову гостя золотисто-кудрявое роскошество, которому позавидовала бы половина дам в баронстве, и обтянутые белыми чулками точёные голени — повод для зависти второй половины, — мужчина ли вообще. Шалопай шалопаем, от герцога — один титул. Один из тех юнцов, годных разве что украшать собой приватные покои тех эксцентричных правителей, которые обычно остаются в истории исключительно благодаря своим нетривиальным пристрастиям. Сразу видно — в детстве мало пороли. А сейчас, — барон усмехнулся, представив себе воспитательный процесс, — такого пороть — только портить. В нечто подобное вырос бы его собственный сын — задатки все налицо, — не получи он надлежащего отцовского воспитания.
Чего-то подобного герцог и ожидал. Посреди добротной, но без излишеств, обстановки в высоком резном кресле на возвышении сидел хозяин, одетый дорого, но без изысков. Барону было, скорее, за сорок, чем под пятьдесят. В облике барона было нечто змеиное: бесстрастное лицо, немигающий взгляд и обманчиво неподвижное тело, в любой миг готовое к молниеносному броску на ничего не подозревающую жертву. Барон, бесспорно, был строгим господином. Герцог, кое-что понимавший в подобных мужчинах, понял это с первого взгляда. Но сейчас перед ним маячила более заманчивая цель, нежели те перспективы, которые сулило ему сделанное открытие, и герцог без промедления перешёл к делу.
— До меня дошли сведения, — начал он, — что сегодня в вашем баронстве ночь лайи.
У герцога был свой, особый, интерес к этому магическому явлению, который он, по понятным причинам, не мог озвучить открыто. Поэтому продолжил витиевато и издалека:
— Я много наслышан о магических бурях. К сожалению, в моих землях они остались только в преданиях.
Барон слушал гостя молча, не отрывая от него тяжёлого застывшего взгляда. Барон знал эту породу. Один из тех беспечных высокородных повес, милость которых, в силу возраста и общей бесполезности, мало что значит, а немилость, ввиду вздорности натуры и особой необъяснимой любви, которую зачастую питают к таким непутёвым сыновьям, племянникам — и прочим неродственным фаворитам — их могущественные и влиятельные отцы, дядюшки — и прочие неродственные покровители, — может значить очень много.
— Я был бы вам очень признателен, — не дождавшись никакой реакции, перешёл к существу вопроса герцог, — если бы вы предоставили мне возможность поприсутствовать при этом явлении.
Вот оно что. Искатель приключений на одно место. Барон, довольный исчерпывающей точностью данной гостю характеристики, позволил себе лёгкую ухмылку, но тут же помрачнел. Не хватало только, чтобы все эти столичные бездельники хлынули сюда на «сезон лайи». А хлынут непременно, это как пить дать. По этому сразу видно — барон окинул презрительным взглядом узкие панталоны, франтоватый камзол и пышное кружевное жабо гостя — законодатель мод и прочих безобразий. И всем предоставить кров и еду. Бесплатно, разумеется. А потом неизвестно где искать служанок — в силу выбывших из строя на год девиц от пятнадцати до сорока. Не говоря уже о том, какую опасность представляет нашествие подобных столичных хлыщей для его юной жены. По сравнению с такой перспективой — барона передёрнуло, — лайи — невинные дети и вообще спасение.
— Приятного в этом мало, — холодно заметил барон.
— Это как кому, — обезоруживающе улыбнулся герцог. Но барон был не так прост.
— Да, действительно. — На узких тонких губах барона зазмеилась улыбка. — Многим… женщинам нравится.
— Именно их я и имел в виду, — отзеркалил улыбку герцог.
— К тому же, — голос барона посерьёзнел — до него, видимо, дошло, чем он рискует, случись что с королевским племянником в его замке, — я пригласил Ловца.
На лице герцога на миг проступило замешательство, но он тут же взял себя в руки:
— Тем интереснее. Всегда мечтал посмотреть на настоящего мага.
— Это я к тому, что во время ритуала от происходящего желательно держаться подальше.
— Обещаю.
Барон терпеть не мог кошек, а в повадках незваного гостя было что-то неуловимо кошачье. У кошек была дурная натура — чем настойчивее отпинываешь их от себя, тем настырнее они к тебе лезут. Барон желал поскорее избавиться от этого золочёного прощелыги, а посему больше пинать не стал.
— Тогда сочту за честь приветствовать вас у себя, ваша светлость. — Туловище барона чуть дёрнулось вперёд, что, видимо, должно было означать почтительный поклон, но в голосе барона не слышалось ни особой почтительности, ни, тем более, радости.
— Благодарю, — промурлыкал герцог. — Моя свита разместится в городе, а я не доставлю вам особых хлопот. У барона на этот счёт были большие сомнения, но от ответа он воздержался.
Барон встал, давая понять, что аудиенция окончена. Герцог направился к выходу. Барон последовал за ним.
Они вышли из залы приёмов, и в этот момент осторожно открылась дверь помещения напротив. Из-за двери появился воровато озирающийся нервный худой подросток с толстым фолиантом под мышкой.
— Я разве не запретил выносить книги из библиотеки? — Вопрос прозвучал спокойно, даже равнодушно — он и вопросом-то не был, — но подросток побледнел так, что вполне мог сойти за фамильное привидение.
— Отец… я… я…
— Молчи.
Короткое слово ничего не выражало, ни раздражения, ни намёка на недовольство, но юный баронет умолк на полувдохе.
— Господин мой… — откуда-то сверху донёсся чарующе низкий грудной голос, и герцог, барон и баронет одновременно повернули головы в направлении его источника. Посреди широкой каменной лестницы стояло дивное юное создание с диадемой баронессы на прелестной головке. Создание было слишком дивным, чтобы быть сестрой баронета, и достаточно юным, чтобы не быть его матерью. Создание с неспешной грацией спустилось по лестнице и, поравнявшись с бароном, мягко коснулось его предплечья затянутой в шёлковую перчатку ручкой. Глаза баронета недобро сузились, на резко очерченных фамильных скулах вспыхнул нездоровый румянец, узкий упрямый подбородок вздёрнулся — настоящий змеёныш, то есть вылитый отец. Был бы, если бы не насупленные брови и намертво впечатанные в очертания рта подростковая, плохо подавляемая злость и вечная неизбывная обида на весь мир, причину которых герцог без труда вычислил, перехватив взгляд барона, которым тот наградил дивное создание. Неудивительно. Третий лишний. Достаточно взрослый, чтобы обойтись без родительской ласки, и слишком юный, чтобы перестать в ней нуждаться. Впрочем, этот неприступно-насупленный вид, странным образом, только добавлял мальчишке очарования.
Барон скупо представил гостю своё семейство.
— Моя жена. Мой сын. От первого брака, — холодно добавил он, заметив недоуменный взгляд, брошенный герцогом на юную баронессу, после чего, так же скупо, представил семейству «его светлость герцога». Баронесса присела в изящном книксене. Юный баронет отвесил почтительный поклон, но у сына, в отличие от отца, почтение было искренним.
— Вы слишком суровы к своему сыну, — с мягким упрёком сказала баронесса мужу. — Мальчик не виноват. Это всё буря. Мы все сегодня немного не в себе. — Баронесса издала короткий нервный смешок.
— Похоже на то, — сухо ответил барон, но в его глазах-льдинках блеснуло нечто похожее на весеннюю оттепель. — Пойдём, тебе нельзя волноваться. А ты, — повернулся к сыну барон, — верни книгу на место и ступай к себе. С тобой я потом поговорю. — И уже герцогу: — Подождите здесь, ваша светлость. К вам подойдут и проводят. Ужин в семь. Не опаздывайте.
Барон, бережно взяв юную супругу под руку, повёл её к лестнице. Герцог хмыкнул: и на барона нашлась управа. Впрочем — герцог знал это не понаслышке, — подлинная чуткость присуща лишь по-настоящему жестоким господам: нельзя в полной мере проявить одно качество, не познав до конца его противоположность.
Баронет опрометью бросился в библиотеку, чтобы мгновение спустя выскочить оттуда уже без злополучного фолианта. При виде герцога на его узком треугольном лице с новой силой вспыхнул погасший уже было лихорадочный румянец. Герцогу искренне стало жаль мальчишку — такое унижение на глазах гостя, да ещё и герцога. Захотелось его как-то подбодрить, дать понять, что отцовская выволочка никак не повлияла на герцогское отношение к нему.
— Увидимся за ужином, баронет, — с ободрительной улыбкой сказал ему герцог. На лице баронета мелькнул испуг, и он побледнел ещё сильнее, чем после отцовской взбучки — хотя, казалось бы, куда уж дальше, — румянец схлынул так же внезапно, как и появился. Да что ж он такой запуганный!
— Вы ведь будете на ужине, баронет? — растерянно уточнил герцог.
— Разумеется, нет, — раздался под замковыми сводами спокойный холодный голос. Герцог поднял голову. На верху лестницы, у входа в галерею, стоял барон. Герцог с недоумением посмотрел на хозяина.
— Баронет не может участвовать в общем застолье. — Барон поморщился — необходимость объяснять столь очевидные вещи вызывала у него досаду. — Баронету ещё не исполнилось шестнадцати.
Баронет, оказавшись между молотом и наковальней, стоял ни живой ни мёртвый, и только лихорадочный румянец, то и дело вспыхивавший на его щеках, выдавал его чувства.
— По виду не скажешь, — заметил герцог. — Сколько вам лет, баронет?
— Через месяц будет шестнадцать, ваша светлость, — едва слышно, пересохшими губами пробормотал тот.
— Будьте великодушны, барон, — герцог постарался вложить в свою улыбку всё имеющееся у него обаяние. — Мне кажется, один месяц — не такая уж критическая разница, чтобы нельзя было закрыть глаза на этикет.
— Как вам будет угодно, герцог. — Разница в титулах была достаточно критической, чтобы отказать гостю в таком пустяке, но равнодушный тон барона не оставлял сомнений, что заступничество герцога баронету ещё аукнется.
Статная фигура барона растворилась в полумраке галереи. Герцог запоздало подумал, что у барона, возможно, были причины не видеть сына за ужином и этикет — это только предлог. Баронет, заверив герцога, что будет присутствовать на вечернем пиру, поспешно раскланялся. Герцог дождался лакея и в его сопровождении поднялся в выделенные ему покои.
Буря
После оказанного ему приёма герцог готов был к тому, что его разместят в одной из временно свободных камер пыток — которыми подземелья подобного хозяина наверняка изобилуют, — и был немало удивлён, когда оказалось, что предоставленные ему покои, хоть и дышали строгостью, вполне соответствовали его титулу и положению. Впрочем, ухмыльнулся про себя герцог, у такого строгого господина даже пытка — особая милость, которую ещё заслужить надобно. И если развивать эту мысль, то сейчас — герцог с наслаждением растянулся поперёк устланной в меру мягкими пуховыми перинами кровати под балдахином — хозяин его, скорее, наказал. Но правда, герцог вздохнул, конечно же, намного прозаичнее: в замке, похоже, просто не оказалось свободных камер пыток.
Приставленный к нему бароном слуга — угрюмый согбенный старик, слишком уродливый, чтобы это могло быть случайностью, — пыхтя и кряхтя, приготовил лохань с горячей водой. Герцог сдержанно поблагодарил его, но от помощи с раздеванием и купанием отказался. Старик прошамкал что-то на местном наречии и, хлопнув на прощание дверью — достаточно громко, чтобы дать понять, что он об этом думает, и достаточно осторожно, чтобы виной всему мог оказаться простой сквозняк, — удалился.
Оставшись наедине, герцог разделся — опыт снятия мужской одежды у него имелся — и с наслаждением погрузился по шею в горячую пенную воду. Смыв с себя дорожную грязь, он принялся собираться на ужин. Памятуя данное хозяину обещание не привлекать к себе лишнего внимания, герцог облачился в свой самый скромный наряд — и это была очень изысканная месть: жемчужно-серый шёлковый камзол простого незатейливого покроя наиболее выигрышно оттенял его яркую внешность. Впрочем, прихорашивался герцог не для барона. Оглядев себя напоследок в старинном, покрытом благородной патиной зеркале, герцог остался собой очень доволен и в приподнятом расположении духа спустился вниз.
Обеденный зал был забит до отказа. У стены напротив входа в массивном дубовом кресле во главе стола, стоявшего на небольшом возвышении, восседал барон в окружении семейства — баронет справа, баронесса слева. Похоже, усадив опального сына одесную себя вместо гостя, барон давал последнему понять, что, вмешавшись не в своё дело, тот тем самым лишил места за столом себя. Прочие почётные места тоже были заняты — в чём герцог усмотрел очередной злой умысел, — но его это не сильно задело: у герцога на этот вечер возлагались иные чаяния, нежели сомнительное удовольствие развлекать светской беседой провинциальных матрон.
От стола барона отделился сенешаль.
— Не обессудьте, ваша светлость, — слуга явно был сконфужен столь вопиющим нарушением этикета своим хозяином. — Господин барон очень печётся о вашей безопасности.
Со словами «Господин барон считает, что здесь вам будет безопаснее» сенешаль проводил герцога к боковому столу. Герцог не возражал — определённая доля приватности была ему только на руку — и занял единственное свободное место в полутёмном углу. Сенешаль, лавируя на тонкой грани между желанием угодить гостю и страхом не навлечь на себя гнев хозяина, проследил, чтобы герцога обеспечили едой и питьём.
Упоминание барона о том, что он пригласил Ловца, герцога порядком обеспокоило. Но сейчас, оглянув обеденный зал и не заметив следов присутствия оного, он перевёл дыхание — похоже, барон блефовал, чтобы отвадить его от замка. Герцог усмехнулся — не на того напал — и с воодушевлением приступил к ужину.
Герцог с аппетитом уминал жареную куропатку, запивая местным крепким вином, когда в зал вошли двое. Один, в одеждах степных племён, едва переступив порог, тут же растворился среди челяди, и взгляды всех присутствующих обратились к его спутнику, поджарому мужчине с острыми скулами. По залу прокатился нервный шепоток: «Ловец». Герцог выронил из рук полуобглоданную кость. Ловец же, ни на кого не глядя и не замедляя шаг, подошёл к главному столу и остановился перед бароном. Разговоры тут же стихли, всеобщее возбуждение унялось, но не исчезло — затаилось, и зал на мгновение погрузился в зловещую тишину — воистину затишье перед бурей.
— Мой лекарь сказал, — сказал вместо приветствия барон, — что сегодня будет ночь лайи. Лысина мужчины за соседним столом покрылась капельками пота — лекарь прекрасно осознавал, что его судьба сейчас зависит от ответа пришельца.
— Он прав, — ответил Ловец, и лекарь украдкой смахнул пот со лба. — Сегодня будет буря, и она захватит ваш город.
Зал, взбудораженный словами Ловца, вновь загалдел.
— Ближайшие дни у моей жены благоприятствуют зачатию, — продолжал барон. — Я хочу, чтобы её ребёнок был моим.
Замок был стар, а Ловец — ранен и устал. Барон приказал возводить малый защитный круг. Тут же забегали слуги, освобождая для ритуала середину зала. Несколько мгновений спустя столы были сдвинуты, а покрывавший пол настил — убран. Ловец внимательно изучал открывшиеся взору магические рисунки на каменных плитах, а герцог — лицо Ловца. Хмурое, остроскулое, с запавшими щеками, оно излучало тёмную и опасную привлекательность. Впрочем, — герцог привык быть с собой откровенным, — причина последней наверняка крылась не столько в чертах лица Ловца, сколько в роде его занятий — магов в постели герцога ещё не было.
Ловец, оторвавшись от созерцания глифов, взмахом руки подозвал баронессу. Герцог, проследив за ней взглядом, подумал, что она сейчас очень похожа на своего пасынка — бледное недвижное изваяние, зачарованное злой колдуньей, вернее, злым колдуном. И только нездоровый нервический блеск в глазах выдавал, что в ней ещё теплится жизнь.
Баронессу била дрожь, она плохо держалась на ногах. Мизинец на руке барона едва заметно шевельнулся, баронет тут же вскочил на ноги и, подбежав к мачехе, проводил её до кушетки, которую по знаку Ловца разместили посередине испещрённого магическими глифами круга. Ловец небрежным хозяйским жестом ухватил баронета за подбородок и, развернув его лицом к свету, пытливо на него посмотрел, будто оценивал лошадь на ярмарке. Мальчишка от такой неслыханной наглости побледнел, покраснел, трепыхнулся, рванулся, но Ловец тут же потерял к нему всякий интерес, полностью сосредоточившись на кушетке. Герцог невольно задался вопросом, что больше оскорбило бы его самого, окажись он на месте мальчишки: бесцеремонность Ловца или сменившее её равнодушие. Юный баронет повернулся к отцу, безмолвно взывая к отмщению, но хозяин замка был настолько поглощён юной супругой, что унижение сына вряд ли заметил. Баронет с обречённым видом вернулся за стол.
— Баронессе предстоит провести здесь всю ночь, — сказал Ловец и повернулся к барону: — Вы знаете цену? Вы готовы заплатить?
От улыбки барона повеяло холодом. Его ладонь взметнулась вверх. Баронет неверяще уставился на отца:
— Отец, ты что, отдашь меня… этому?!
— Молчи.
Баронет захлебнулся на полуслове, на герцога накатило ощущение дежавю. Ловец взошёл на возвышение.
Всё внимание герцога было приковано к барону, и он сам не заметил, когда — и главное, откуда — в руке у Ловца появилась золотая игла. И тем сильнее он вздрогнул, когда игла эта, так же внезапно, проткнула ладонь барона. Ловец отнял иглу, и у основания большого пальца барона выступила крупная коралловая капля. Ловец склонился над тонкой холёной рукой барона и, придерживая её за пальцы, языком вобрал кровь.
Герцог перестал дышать. Тишина в зале напоминала натянутую струну, готовую вот-вот взорваться от повисшего в воздухе напряжения. То, что они все сейчас наблюдали, называлось магией крови. Но герцог готов был поклясться, что связь, возникшая между Ловцом и бароном, вышла далеко за пределы формального ритуала. В это мгновение он и сам не смог бы сказать, чего ему хотелось больше: быть Ловцом и слизывать кровь с ладони барона, или быть бароном и чтобы кровь слизывали с него.
— Разденься.
Герцог от неожиданности охнул. Но слова барона предназначались не ему.
— Перчатки ты всё равно снимешь, — продолжал тот, не отрывая взгляда от Ловца, — так покажи заодно и всё остальное.
Герцог покрылся испариной. И почувствовал укол ревности.
— Не всё.
Герцога бросило в озноб. Он с интересом подумал, была ли эта словесная дуэль тоже частью ритуала или же это только этот Ловец осмелился дать отпор его Хозяину. Этому хозяину, поправился герцог. Барон, улыбнувшись, кивнул. Ловец мельком взглянул на баронета.
— Не бойтесь, баронет, вам ничего не угрожает.
Улыбка барона тут же погасла — похоже, он воспринял сказанное на свой счёт.
— Баронету может угрожать только он сам, — слетело с тонких губ барона. — Карающая рука никогда не опустится на невинную спину. — Герцог склонил голову и прикусил улыбку — и всё же его. Баронет зачарованно кивнул — видимо, верил, что Ловец и отец никогда не лгут.
А Ловец уже расстёгивал пряжки.
Первый порыв ветра так естественно вплёлся в ткань его танца, что неискушённому зрителю — навроде герцога — казалось, будто это маг его и вызвал. Витиеватые чувственные движения Ловца наверняка были частью мудрёного магического ритуала, но герцогу разворачивающееся перед его глазами действо навевало мысли о стриптизе. Весьма умелом, надобно заметить — герцогу было с чем сравнить: он к своим двадцати двум годам уже многое испытал и ещё больше повидал. Интересно, в чём состоит его цель? Привлечь внимание лайи — и тем самым принять «удар» на себя? Если так — герцог прислушался к своим ощущениям, — то маг действовал в верном направлении.
За окном стремительно темнело. Воздух вибрировал от магии, готовой слиться со своими избранниками — и пролиться в них силой. Барон, коротко взглянув в окно, забарабанил пальцами по подлокотнику кресла. Баронесса на кушетке не подавала признаков жизни, будто надеялась своей неподвижностью провести приближающихся лайи. Баронет, видимо, не в силах больше противостоять страху перед магическим откатом, вжался в кресло и, закрыв глаза, вцепился руками в подлокотники, так что побелели костяшки пальцев; нездоровый румянец, то и дело вспыхивавший на его бледных щеках, явно имел то же нервическое происхождение, что и блеск в глазах баронессы. Но внимание барона было приковано не к нему. На другой половине зала, наискосок от герцога, застонал и повалился набок молодой солдат, с виду — ровесник герцога. Герцог уловил отчётливый запах крови. И прежде чем лекарь, засуетившись вокруг страдальца, закрыл герцогу обзор, тот успел разглядеть знакомые бледно-голубые глаза и узкий треугольный подбородок. Происшествие не вызвало особого интереса, даже у баронессы. Герцог хмыкнул. Похоже, о первенце-бастарде знали все, кроме законного наследника — баронет, так и не разомкнув глаз, не замечал, что по отцовскому заказу уже расплатились, и хватал ртом воздух, будто пытался надышаться перед смертью.
Куртка Ловца приземлилась на кушетке рядом с баронессой. Герцог сглотнул. Ловец дёрнул шнурок у ворота своей рубашки, стянул её через голову, и вздох герцога потонул в волне изумления, захлестнувшего зал. Всё тело Ловца было покрыто нерукотворными узорами, цветными справа и чёрными — слева. Узоры обвивали пальцы на руках, тянулись по предплечьям, плавно перетекали с плеч на грудь и рёбра и сплетались между собой, не выходя за пределы «своей» половины тела. «Тор'лайи», — подумал герцог, и прокатившийся по залу взволнованный шёпот вторил его мыслям. Только полукровки носили на себе следы магии, зачавшей их. И сейчас один из них, используя силу стихии против неё же самой, пытался предотвратить появление себе подобных.
Барона мало заботила судьба остальных. На кушетке рядом с баронессой вполне могли найти прибежище ещё несколько женщин, но им его не предложили, и герцог с ужасом подумал, что эту защиту барон приберёг для него.
Ловец закончил.
— До рассвета, — глухо сказал он, тряхнув напоследок кистями, — неживое может пересекать круг, живое его разрушит.
У герцога отлегло от сердца. И потяжелело в чреслах.
— Следи за мышами, муж мой. — Судя по иронии в голосе баронессы, в своём защитном кругу она чувствовала себя в безопасности не только от лайи. Барон покосился на герцога. Герцог сжал бёдра и поёрзал на стуле, готовый кончить ещё до того, как начнётся буря.
После бури
Сведущие друзья, которым посчастливилось испытать на себе благосклонность лайи, утверждали, что телесные утехи с бестелесными существами — единение магических стихий с венцом проявленного мира — человеком, как поэтично обозвал сиё явление один придворный виршеплёт, — это блаженство особого рода. Ни в какое сравнение с обычным наслаждением. Герцог был любознательным молодым человеком, открытым для познания мира в любых его проявлениях — особенно если это познание сулило телесные удовольствия, — и три дня назад отправился в крохотное баронство на западной окраине королевства. Баронство — помимо своего барона — славилось тем, что здесь, вдали от цивилизации, первозданная дикая магия была особо сильна. Башни магов поблизости тоже не было, так что магической стихии — и духам лайи, которых она приносила — было где разгуляться.
Герцог просидел в обеденной зале до утра, пока буря окончательно не утихла. Всё оказалось напрасно: лайи исчезли, как и появились — не тронув даже волоска на его голове.
О лайи всякое говорили. Говорили, что они предпочитают только ярких незаурядных личностей. Но герцог был достаточно уверен в себе и собственной неотразимости, чтобы обвинить себя в посредственности. В провинции, особенно в таком захолустье, как это, хватало тех, кто считали, что склонности герцога и подобных ему — противоестественны и чужды природе, что они — не что иное, как извращённое порождение оторванных от земли и погрязших в разврате больших городов. А магические бури и лайи, которых они приносят, — естественное явление, не ведающее порока. Это предположение герцога тоже не особо обрадовало, и он отмёл его, как и предыдущее.
А может, он слишком увлёкся Ловцом и бароном, и духам это пришлось не по нраву? Да нет, любовь женщин к своим мужьям для них не преграда.
Похоже, приятели над ним просто подшутили. Тут уж, добавляли они на прощание, как повезёт — не каждый лайи испытывает интерес к мужчинам. Герцог уже видел как наяву ехидные ухмылки, которыми встретят его закадычные дружки по возвращении в столицу.
С мыслью, что в этой глуши даже лайи ничего не смыслят в настоящих утехах, герцог уснул.
Проснулся он далеко за полдень. Солнце уже миновало зенит и плавно приближалось к закату. Герцог с наслаждением потянулся. Может, с развлечениями в этом захолустье совсем беда, но спится здесь просто отменно. Герцог мог бы ещё столько же проспать — даже странно, что так рано проснулся. Прислушавшись к доносившимся со двора звукам, он тут же понял причину внезапного пробуждения.
Герцог встал, подошёл к окну и выглянул во двор. На площадке перед замком упражнялся крохотный гарнизон. Хоть какое-то развлечение. Герцог вышел на балкон. Звучали команды, бряцали мечи, маршировали солдаты. И тут чуткий слух герцога уловил едва различимые, но хорошо знакомые звуки. Прислушавшись, герцог без труда определил, откуда они доносились, и осторожно свесился через перила. Этажом ниже, на таком же балконе, как у него, только густо обвитом плющом, стоял баронет. Прячась за ветками плюща, баронет жадно, не отрываясь, пожирал взглядом отцовских ландскнехтов. С каждым солдатским движением дыхание его учащалось и становилось всё громче, словно он не был пассивным наблюдателем, а проделывал все упражнения наравне с воинами на плацу, — оно-то и привлекло внимание герцога. Блеснули доспехи, взметнулись копья, баронет судорожно вздохнул и, прикрыв глаза, опустил руку между ног. Солдаты стройным рядом двинулись в наступление, рука баронета сжалась, и он, резко повернувшись, исчез в своей комнате.
Герцог присвистнул. Вот тебе и глухая провинция! В памяти всплыли вчерашние события, испуганный голос баронета: «Отец, неужели ты отдашь меня ему?!» А мальчик не промах, попытка — не пытка. Прекрасно зная характер папеньки и его отношение к себе, мальчишка вполне мог рассчитывать на то, что тот, чисто из вредности, возьмёт и отдаст. «Делай со мной, что хочешь, только в куст не бросай!» Ай да баронет! Тут же вспомнилось и предстало в совсем ином свете, каким взглядом смотрел баронет на Ловца и как задрожал всем телом, когда тот к нему прикоснулся. Герцог думал, от страха, а оно вон как выходит. Впрочем, — герцог был с собой честным, — он сам не спускал весь вечер глаз с мага, разрываясь между ним и бароном. Вот только герцог, в отличие от наивного баронета, был достаточно опытным, чтобы понять — ему здесь ничего не светит. А проводив взглядом удаляющегося Ловца и заметив присоединившегося к нему на выходе степняка, герцог понял также, кому этой ночью повезёт больше, чем ему с баронетом, вместе взятым. Последние слова мысли направили его рассуждения во вполне определённое русло. Изначально герцог собирался уехать сразу после обеда — не хотелось оставаться в столь негостеприимном доме ни минуты, — но барона так раздражало его присутствие, что герцог не смог устоять перед искушением продлить своё пребывание здесь ещё хотя бы на день. Сейчас же к этому невинному желанию прибавился более сильный стимул.
Часть 3.
Часть 3.
Свидание
Свидание
Не то чтобы мальчишка был в его вкусе — имей он право выбирать, герцог, скорее, предпочёл бы барона, нежели его сына. Да и баронету, несмотря на его довольно сильный и колючий характер, тоже больше подошёл бы суровый и властный мужчина: если твой отец — барон Фихтнер, склонности определённого рода вбиваются в тебя с детства, и то, что баронет, в прямом смысле слова, неровно дышит к брутальным отцовским воякам — лишнее тому подтверждение. Но мальчишка вызывал у герцога симпатию пополам с сочувствием: если твой отец — барон Фихтнер, толика искреннего участия тебе не помешает.
Герцог нашёл баронета в конюшне. Мальчишка кормил с руки гнедую лошадь яблоками и, наглаживая её свободной рукой по холке, ласково, вполголоса, ей что-то говорил. Лошадь негромко пофыркивала в ответ, норовя вместе с яблоком отхватить кормящую руку, и баронет, от переизбытка чувств, потёрся щекой о её шелковистую шею. Чему тут удивляться — с таким папенькой любой ласке будешь рад.
Эти двое были настолько поглощены друг другом, что не заметили, как герцог подошёл к ним почти вплотную. Герцог некоторое время простоял молча, не желая нарушать своим появлением эту идиллию. Первой его почувствовала лошадь. Она тихо заржала. Герцог в ответ кашлянул и вышел из укрытия. Баронет вздрогнул. Оба — мальчишка и животное — одновременно повернули в его сторону головы.
— Вы уезжаете, ваша светлость? — всполошился мальчишка, видимо, решив, что герцог явился за своей лошадью. — Я позову конюшего.
Мальчишка метнулся к выходу.
— Нет, не надо. — Герцог перехватил его за рукав. — Поначалу у меня действительно были такие намерения. Но потом, — герцог протянул к баронету свободную руку, — у меня появился веский повод их изменить.
Мальчишка отшатнулся, лошадь заржала, громче, чем в первый раз. Теперь в её ржании была скрытая угроза, словно животное предупреждало, что каждый, кто осмелится тронуть его хозяина, будет иметь дело с ним.
— Не бойся, — тихо сказал герцог, коснувшись пальцами мальчишеской скулы. — Я не сделаю тебе больно.
Он осторожно провёл подушечками пальцев по щеке баронета. Мальчишка окаменел, видимо, не в силах поверить, что человеческая рука способна не только на удар, но и на ласку. Герцог, не встретив сопротивления, взял в руку его подбородок, притянул к себе и, склонившись над баронетом, осторожно поцеловал его в губы. Баронет стоял не шевелясь, и только участившееся дыхание свидетельствовало о том, что он скорее живой, чем мёртвый.
— Я дам тебе то, что тебе нужно, — шепнул ему герцог на ухо, касаясь губами мочки.
Кобыла у них за спиной целомудренно отвернулась и, уткнувшись мордой в жёлоб с кормом, с преувеличенной сосредоточенностью принялась жевать овёс.
Герцог осыпал лицо и шею баронета осторожными поцелуями — не столько робкими, сколько изучающими, — готовый в любой момент прекратить, если его отвергнут. Тактика принесла плоды: мальчишка понемногу оттаивал и вот уже сам, несмело и неумело, ответил. Герцог переместил ему руку на поясницу, и мальчишка, выгнувшись в ней, подался ему навстречу. Руки герцога опустились ниже и сжали маленькие округлые ягодицы. Мальчишка тихо простонал ему в рот. Герцог вжался в него всем телом, и оба, нетерпеливо и требовательно, потёрлись друг о друга. Герцог, готовясь перейти к более решительным действиям, разорвал поцелуй.
— Еш-шё, — сорвалось с распухших губ баронета вместе с разочарованным выдохом, но он тут же, испугавшись своей немыслимой дерзости, поправился: — Пожалуйста, ваша светлость.
Слова эти задели герцога. Нестерпимо захотелось, чтобы мальчишка, будучи с ним, забыл самое себя, а не только дурацкий этикет, намертво вбитый в него армейской муштрой барона, растерзай его лайи.
— Вам не кажется, баронет, — хрипло выдохнул он мальчишке на ухо, — что мы уже на той стадии знакомства, когда титулы можно опустить?
Баронет от неожиданности прыснул. Герцог, не выдержав, тоже рассмеялся. Это немного сбило настрой, но зато помогло им прорваться сквозь ту невидимую грань, которая всё это время их незримо, но ощутимо разделяла.
— Идёт, — баронет, задорно тряхнув головой, улыбнулся. Герцог с удивлением отметил, что улыбка у него вовсе не змеиная.
— Ты здесь, строптивец? — В дверях, лёгок на помине, стоял барон. Герцога с баронетом отбросило друг от друга.
— Я знаю, что здесь, — нет смысла прятаться, — продолжал барон, приближаясь к ним уверенным шагом; на бароне были высокие кожаные сапоги, в руке барон держал стек. — Если ты всерьёз вознамерился пойти в конюхи, я могу это устроить.
Минутной задержки, пока глаза барона привыкали к сумраку, а сам он пробирался к стойлу, герцогу с баронетом хватило, чтобы более-менее прийти в себя, благо они не зашли настолько далеко, чтобы их мог выдать беспорядок в одежде.
— Это моя вина, барон, — покаянно сказал герцог, выступая навстречу барону. — Я искал свою лошадь, и баронет любезно…
— …проводил вас в противоположный конец конюшни, — невозмутимо докончил барон.
— Мы с баронетом не были уверены, куда именно её отвели, — нашёлся герцог.
— А у конюхов спросить, я так понимаю, было нельзя? — Барон быстрым цепким взглядом окинул просторное помещение конюшни, в которой, не считая лошадей и их самих, никого больше не было. — Да, вижу, что понимаю я правильно, — резюмировал он. — Впрочем, этого следовало ожидать. С тех пор как мой сын возомнил себя конюшим, эти бездельники совсем от рук отбились.
Баронет кусал губы — видимо, пытался скрыть следы преступления более серьёзного, чем то, в котором его обвиняли. Герцог, не в силах противостоять холодному немигающему взгляду и спокойному размеренному тону барона, заворожённо молчал.
— Не волнуйтесь, герцог. — Барон, поигрывая стеком, повернулся к герцогу. Герцог усилием воли подавил желание склонить голову. — Виновные будут наказаны. — Герцог сглотнул. — Включая моего сына. — Подняв кончиком стека подбородок баронета, барон выразительно на него посмотрел. Баронет затаил дыхание, герцог глубоко вдохнул и шумно выдохнул.
— А что, — барон отнял стек от баронета и повернул голову к герцогу, — вы уже уезжаете, ваша светлость?
— Нет, господин барон, — ответил тот с подчёркнутой почтительностью. — Вы настолько радушный хозяин, — герцог произнёс это слово с особым придыханием, — что я не смог отказать себе в удовольствии задержаться у вас ещё немного.
— Тогда желаю вам приятного пребывания, ваша светлость. — Уголки губ барона едва заметно дёрнулись.
— Благодаря вам, господин барон, оно именно таким и будет. — Герцог, против воли покосившись на стек в руке барона, одарил его своей самой обольстительной улыбкой. Но тот, резко развернувшись, направился к выходу и вряд ли её увидел.
— А лошадь свою вы найдёте в крайнем стойле слева, — сказал барон на ходу, не оборачиваясь и не замедляя шага. — Как видите, ваша светлость, мой сын настолько бездарен, что даже в конюхи не годится.
Властная фигура барона исчезла за дверью. Герцог перевёл дыхание и повернулся к баронету. У баронета подозрительно блестели глаза, и герцог быстро отвёл взгляд.
— Извини, — сказал он, и в голосе его сквозило неподдельное сожаление. — Это всё из-за меня.
— Вы… ты здесь ни при чём, — мальчишеский голос едва заметно дрожал. — Конюшня — единственное место, где я мог хоть ненадолго от него спрятаться. Когда он это понял, он запретил мне здесь появляться. Я ослушался… — Мальчишка сделал красноречивую паузу, давая герцогу возможность самому домыслить остальное.
— За что он так с тобой? — тихо спросил герцог.
— За то, что я сын своей матери, — последовал скупой ответ. Но, заметив недоуменный взгляд герцога, мальчишка неохотно продолжил: — Она была слишком гордой, чтобы безропотно сносить его унижения. Настолько гордой, чтобы осмелиться сбежать от него туда, где он никогда не сможет до неё добраться.
До герцога начало доходить.
— Она… сбежала с более могущественным мужчиной? — Тогда понятно, почему барон так взъярился.
— Можно и так сказать, — губы баронета тронула странная усмешка. — Она умерла. Бросилась с башни.
— Прости. — Герцог чувствовал себя последним мерзавцем — у мальчишки от него одни неприятности.
— Ничего, — сказал тот, и в оттаявшем было голосе вновь прорезались колючие нотки. — Я привык.
Герцог от бессильной злости кусал губы.
— Приходи… — в порыве чувств начал он, и тут же осёкся, вспомнив, чем для мальчишки оборачиваются все его благие намерения. Но слова уже сорвались с языка, мальчишка выжидающе смотрел на него. И герцог решился: — Приходи сегодня ночью ко мне. Если хочешь…
На губах баронета появилось и тут же погасло странное движение.
— Хочу, — без тени промедления ответил он, и в слове этом зазвучал вызов. — Приду.
Решительность и ожесточённость в голосе баронета позволяли герцогу предположить, что решение это принято не столько в его пользу, сколько назло барону.
Признание
Близилась полночь.
Герцог ещё раз проверил сделанные приготовления и остался весьма доволен собой и своей работой.
Ставни закрыты наглухо. Дверь открывается и закрывается бесшумно — он сам смазал дверные петли стащенным за ужином куском масла. Масло, — герцог расходовал его экономно — этой ночью оно ему ещё пригодится, — тоже имеется в наличии. Баронет может приходить. Если только барон не выставил у дверей его спальни стражу — с него станется. Впрочем, верно и то, что сын для него не настолько ценное сокровище, чтобы прилагать к его сохранности какие-либо усилия. В отличие от серебряных ложечек, например. После ужина герцог замешкался на лестнице — на освещение барон поскупился — и услышал, как барон внизу наказывал сенешалю запирать на ночь столовое серебро, пока в доме «этот». Барон опоздал: ложечку — из чистого озорства — герцог прихватил ещё за ужином и теперь, в ожидании баронета, развлекался тем, что в красках и подробностях представлял себе, как мог бы наказать его барон, прознай он об этой проказе. «Не волнуйтесь, герцог, — прозвучал в его голове властный голос барона. — Все виновные будут наказаны. Начиная с моего сына».
Герцог резко подорвался в постели. От дрёмы не осталось следа. Но стоило только вернуться к яви, как в памяти тут же всплыли разбудившие его слова, и герцог бессильно взвыл — опять из-за него баронету влетит. Тут даже думать не надо, кого сделают козлом отпущения, едва обнаружат пропажу. Терзаемый угрызениями совести — только закоренелый эгоист способен на чистый, не замутнённый никакими корыстными мотивами альтруизм, — герцог твёрдо вознамерился этой ночью с лихвой искупить свою вину перед мальчишкой.
Часы на главной башне глухо пробили полночь. Дверь спальни герцога неслышно отворилась, и в комнату юркой тенью проскользнул баронет.
Мальчишка ощутимо дрожал: то ли от холода, то ли от страха, то ли от возбуждения, а скорее — от всего вместе.
— Совсем продрог, — пробормотал герцог, помогая ему в потёмках освободиться от одежды. — Давай быстрее в постель. Долго упрашивать мальчишку не пришлось.
Ночь, в отличие от предыдущей, яркой и насыщенной магией, выдалась тёмная и безлунная. Ставни, от греха подальше, герцог закрыл, а свечи, не желая смущать мальчишку, он зажигать не стал. И сейчас, в кромешной тьме, в которой даже собственную руку различить было невозможно, герцог не видел даже намёка на очертания мальчишеского силуэта — чувствовал только гибкое, упругое и горячее тело. И вскоре он уже и сам не был уверен, кто сейчас с ним: забитый и неумелый человеческий мальчишка или искушённый и развратный бесплотный дух, — и всё больше склонялся ко второму: баронет не мог быть человеком — ни один человек не способен на такое. По крайней мере, из тех, кого знал герцог. А знал он лучших. Казалось, что это сейчас сама Тьма извивается под ним, стонет, вздрагивает от его толчков — и подаётся ему навстречу, чтобы поглотить его без остатка. И последней мыслью герцога — прежде чем Тьма поглотила его без остатка, чтобы мгновение спустя взорваться ослепительным сполохом, — было: «Я подумаю об этом завтра».
Когда герцог проснулся, было позднее утро — серый свет сочился в комнату сквозь щели в запертых ставнях и проникал под прикрытые веки герцога. Герцог потянулся и сдавленно, сквозь зубы, застонал. У герцога ныли все мышцы — словно он три дня провёл в седле без передышки, — и болело всё тело — как будто возмездие барона за шалость с ложечкой обрушилось на него со всей неотвратимой суровостью. Но это были приятная боль и блаженная усталость — как если бы барон наказанием не ограничился. Едва в голове пронеслась мысль о бароне, герцог вспомнил события прошлой ночи. А с памятью вернулись вопросы.
Парней, моложе его самого, и даже сверстников у герцога никогда не было — он предпочитал искушённых и властных, а посему взрослых старших мужчин. Памятуя о сдержанности баронета в конюшне, герцог не питал на эту ночь особых иллюзий и был почти уверен, что до «масла» дело вряд ли дойдёт. До масла действительно не дошло — баронет в нём не нуждался. Недюжинные пыл и сноровка баронета герцога немало удивили — чтобы не сказать обескуражили. Впрочем, с первым всё понятно — возраст и врождённый темперамент, а вот насчёт второго… Интересно, с кем мальчишка, в таком возрасте, при таком отце и в такой глуши, успел набраться такого опыта? Не иначе, какая-нибудь особо ретивая служанка сочла за честь просветить юного господина. Но в некоторых нюансах набраться опыта юный баронет вряд ли мог со служанкой. Как и с любой другой женщиной.
То, что с ним случилось этой ночью, не было простыми, пусть и изощрёнными, плотскими утехами. Виршеплёт оказался прав. По всему выходило, что под видом баронета в его постель пробрался истый лайи.
Некоторое время герцог лежал, не шевелясь, не в силах решить, чего он боится больше: обнаружить рядом с собой пустоту или живое мальчишеское тело из плоти и крови. Нечто само избавило его от дилеммы — оно пошевелилось, и сонный мальчишеский голос пробормотал: «Доброе утро, ваша светлость». Герцог осторожно скосил глаза, а рука опасливо ощупала лежащее рядом нечто. Все члены единодушно сошлись во мнении, что рядом — слишком тощий, но вполне себе обычный человеческий детёныш.
Герцог по натуре своей был собственником. Даже в отношении того, что ему не принадлежало. Поэтому спросил напрямик:
— А твой мужчина не возражает, что эту ночь ты провёл со мной?
Баронет смутился.
— У меня нет мужчины.
— Расстались?
— Никогда не было.
— А женщины?
— Тем более.
Герцога наконец осенило.
— Лайи?! — неверяще уставился он на баронета. Баронет кивнул. И неожиданно покраснел.
— И давно ты с ними?
— Не очень. Три года. С тех пор как здесь появилась она.
Баронет умолк, собираясь с мыслями.
Матушку свою — мысленно он называл её только так — баронет не помнил: она умерла, когда ему едва исполнилось три года. А отца у него, по сути, и не было никогда. На каждый несправедливый упрёк сварливой няньки и незаслуженную взбучку сурового отца у маленького баронета было одно утешение: «Была бы матушка жива, она бы защитила, не допустила». К тому времени, когда десять лет спустя барон повторно женился, покойная матушка обросла такими мыслимыми и немыслимыми добродетелями, что превратилась в глазах сына в святую. Юная мачеха — немногим старше своего пасынка, безобидная и неплохая, по сути, девица — стала воплощением кощунства и обрела врага ещё до того, как переступила порог их дома. Чтобы не навлекать на себя лишний раз немилость отца, баронет вёл себя с мачехой предупредительно-вежливо, но каждый год, едва луга за крепостными стенами, окружавшими замок, покрывались яркими цветными узорами, баронет отправлялся за пределы замка и собирал на лугу огромный букет первых весенних цветов. Дурочка умилялась и радовалась, как дурочка. Юная дурочка была слишком красива, чтобы догадаться сосчитать количество цветов в букете — оно всегда было чётным.
— Они и раньше… приходили, — с видимым усилием преодолевая себя, начал свой рассказ баронет. — Но я… не хотел. Боялся. Не их — отца. От него ничего не утаишь — рано или поздно узнал бы.
Баронет опять умолк, герцог, видя, как тяжело даётся мальчишке, не привыкшему к душевной близости, откровенность, тоже ничего не сказал, опасаясь спугнуть его.
— Но потом появилась она, и у меня возник другой, куда более сильный повод для страха. — Мальчишка опять прервался, а потом зачастил, будто оправдываясь, а может, просто решившись наконец выговориться. — Я сын от первого брака. Все говорят, что я лицом весь в отца, а характером — в мать. А отец никогда не любил мою мать, ну и меня, соответственно, тоже. Впрочем, меня это не очень волновало — у нас здесь нежности не особо приняты. — Мальчишеский голос сделался хриплым: то ли от волнения, то ли от непривычки к столь долгим беседам. — Отец совсем голову потерял. И твёрдо вознамерился заиметь от неё ребёнка. Он очень старается, — губы баронета тронула тонкая едкая усмешка, не оставлявшая сомнений в том, чей он сын, — но, как видишь, пока что его усилия успехом не увенчались. — Усмешка погасла так же внезапно, как и появилась. — Но он не успокоится, пока не добьётся своего. Мне кажется, он скорее смирится с ребёнком лайи от неё, чем со мной как я есть — от него. И до меня вдруг дошло, что если у него родится сын, то… В общем, я решил, что сын у него родиться не должен. Раз она сразу не зачала, то надежда у меня была, но…
— …но бури случаются регулярно, — задумчиво вставил герцог.
— Вот именно. Поэтому…
— …вместо мачехи ты решил предложить им себя, — докончил за баронета герцог, заметив его смущение.
Мальчишка кивнул.
— Я прибегнул к Праву младшего, — сказал он.
Герцог вопросительно выгнул бровь. Баронет молчал, видимо, решая, стоит ли раскрывать свою тайну, а решившись, сказал:
— Самый младший в роду может всё… — мальчишка густо покраснел, — то есть всех, взять на себя. Тогда никого другого из семьи, неважно, кровный или некровный он родственник, лайи не тронут. Отцу не было смысла приглашать Ловца — они бы к ней даже не прикоснулись.
— Самый младший?
— Ну, условно, разумеется. О младенцах речь не идёт. Чтобы всё сработало, нужно сознательное и добровольное решение — они это чувствуют, — а это предусматривает определённые возрастные ограничения. Получается, самый младший, но не совершеннолетний, который готов к этому.
— А почему непременно несовершеннолетний?
— Всем по вкусу юность, лайи не исключение, — философски заметил баронет. — Если ты понимаешь, о чём я.
Герцог понимал.
— Это древняя традиция, — продолжал баронет. — Настолько древняя, что о ней уже мало кто помнит. Здесь — так точно никто. Даже отец.
— А сам ты откуда узнал?
— В одном древнем магическом манускрипте вычитал. У нас библиотека одна из лучших в королевстве, полно редких книг. Но их здесь по назначению только я использую, — в голосе мальчишки засквозило интеллектуальное превосходство, но он тут же обуздал гордыню и сменил тему: — Я так испугался, когда этот Ловец ко мне прицепился.
Герцог вспомнил движение Ловца, плавное и стремительное одновременно, которым он взял баронета за подбородок и повернул его лицо к свету. Мальчишка дёрнулся, отшатнулся, вспыхнул, вскинулся, но Ловец уже стоял боком к нему, проверяя, стоят ли ножки кушетки в круге рисунков, и возмущение баронета разбилось об это видимое безразличие, как ветер о башню.
— Он сразу всё понял. Я думал, он тут же всё отцу выложит. Но обошлось. — Мальчишка усмехнулся. — Что он, враг себе? Лишать себя заказа. Его наняли для защиты, а не расследования.
Герцог хмыкнул — до него дошло, что происходило с баронетом на пиру на самом деле.
— Так вот почему ты не мог присутствовать на ужине.
Баронет кивнул.
— Всё складывалось как нельзя лучше. Мне ещё нет шестнадцати, поэтому к застольям меня не допускают. Я собирался переждать бурю у себя наверху. — Мальчишка покраснел ещё больше, хотя, казалось бы, куда дальше. — Никто бы ничего не узнал.
— …не появись я со своим приглашением, от которого нельзя отказаться.
— Ну, в общем, да, — кивнул баронет и тут же поспешно поправился: — Но я не жалею. Что всё так обернулось.
Баронет успокоился, и краска с его лица схлынула так же внезапно, как и появилась.
— Расскажи мне о них, — попросил герцог. — Какие они?
— Они… очень сильные. — Высокие скулы баронета вновь порозовели, словно он нечаянно сболтнул лишнее, и он тут же торопливо добавил: — Но главное — с ними очень хорошо. — Баронет мечтательно улыбнулся, и герцог невольно улыбнулся в ответ. — Они… хорошо ко мне относятся. Как отец — к ней. — В мальчишеском голосе засквозили нотки мужской гордости вперемешку с детским хвастовством. — И всегда выбирают только меня!
Герцога осенило: так вот почему лайи обделили его вниманием!
— Это называется любовь, — заметил он.
Теперь порозовели уже баронетовы уши.
— С тобой мне тоже хорошо, — запоздало спохватился он. — Просто…
— …по-другому.
— Да. — Мальчишка явно это сказал, чтобы сменить заметно смущавшую его тему любви, но в его признании не чувствовалось фальши. — «Плоть сладостна», — развил он свою мысль цитатой, украдкой подсмотренной в одном из «запретных» мачехиных романов. — Лайи это тоже понимают — иначе зачем они добивались бы так неистово близости с людьми?
На это возразить было нечего.
— А ты их видишь?
— Да, то есть нет, — баронет запутался. — Это сложно объяснить. Скорее, чувствую. Они… — мальчишка опять замялся, подбирая нужное слово, — радужно-золотистые. Чем-то на тебя похожи, — вконец смутившись, он быстро добавил: — Ну, по ощущениям. Они заботятся обо мне и часто меня навещают — не только в бурю. Просто в такие дни мы…
— …не занимаетесь тем, чем славятся бури, — пришёл баронету на выручку герцог — мальчишка явно испытывал затруднения с облечением телесного опыта в слова. Оно и неудивительно — в этих суровых краях этим привыкли заниматься, а не обсуждать.
— Да. — Баронет опять зарделся. — Им нужна сила стихии, чтобы… чтобы…
— …чтобы «быть сильными», — поддел герцог — его забавляло это редкое сочетание мужской раскрепощённости в постели и почти девичьей стыдливости в беседе.
Баронет кивнул.
— А когда бури нет, мы просто общаемся.
— Они могут разговаривать?!
— Ну, не в прямом смысле. Это, скорее, на уровне ощущений… и вовсе не тех, о которых подумал ты, — быстро добавил баронет, заметив, что губы герцога уже готовы расплыться в похабной ухмылке. — Видения разные, фантазии. После них мне всегда снятся волшебные сны. Даже просыпаться не хочется. Впрочем, — мальчишка тяжко вздохнул, — просыпаться здесь даже после кошмаров не хочется.
— Верю, — герцог сочувственно хмыкнул.
Некоторое время лежали молча.
— Я сегодня уезжаю, — сказал герцог.
— Знаю. — Баронет наверняка ограничился столь скупым ответом, чтобы скрыть свои чувства, но герцог без труда расслышал пробивавшиеся сквозь ломкий юношеский голос нотки грусти. Было приятно. А когда герцогу бывало приятно, ему в голову приходили шальные идеи.
— Я могу забрать тебя с собой. Если хочешь.
Баронет от неожиданности даже дышать перестал, но тут же пришёл в себя, возвращаясь к неприглядной действительности, — закалка в отцовском доме мечтам и надеждам не способствовала.
— Это… невозможно. Отец никогда не согласится.
— У тебя нет выбора. Ты здесь не выживешь.
Баронет некоторое время молчал.
— А это правда… что в столице с этим проще?
— Не проще. Но на это закрывают глаза. Особенно если ты герцог. Или друг герцога, — подмигнул он мальчишке.
— Есть ещё одна причина. — На этот раз баронет даже не пытался скрыть свою грусть.
— Знаю. Твои лайи.
Мальчишка кивнул. Герцог промолчал.
— Отец говорит, — продолжил, будто извиняясь за отказ, баронет, — что в твоих землях бурь не бывает.
— Ты же не навсегда уезжаешь. Мы будем приезжать. На время бурь.
— Но… ты разве не будешь против? Ну, что я… с ними…
— Ничуть. И потом… может, я им тоже приглянусь? — шутливо сказал герцог, и только некоторая напряжённость во взгляде свидетельствовала о том, что это не шутка. — Если ты, конечно, не против.
— Это… — мальчишка на миг даже глаза прикрыл, не в силах поверить в такую возможность. — Это было бы здорово!
— Это называется ménage à trois, — добавил с ухмылкой герцог, предвкушая очередное смущение баронета. Но лицо мальчишки озарило такое непередаваемое счастье, словно сейчас, в один миг, вырвался наружу весь не использованный им в детстве запас радости. Этот прилив счастья, видно, окончательно придал ему смелости и решительности.
— А если даже отец не согласится, я сам сбегу. Всё равно мне здесь житья нет и не будет.
— Это значит «да»?
— Да.
— Вот и договорились. А с отцом говорить буду я.
— И речи быть не может, ваша светлость!
Барон от такого несусветного предложения даже вскочил на ноги.
— Знаю. — Герцог примирительно вскинул руки. — Я понимаю, о чём вы подумали. Шестнадцатилетний мальчишка, никакого присмотра, соблазн и разврат столицы. Я, разумеется, осознаю всю степень своей ответственности и готов взять её на себя.
Барон молчал.
— Я не дам ему наделать глупостей. Он будет жить в моём доме, под моим присмотром.
Барон молчал, но его холодный скептический взгляд без слов говорил о том, что герцогу самому не помешал бы присмотр, коим барон, ввиду особой сложности задачи, охотно занялся бы самолично.
— Мальчик он смышлёный, с характером и амбициями, — продолжал герцог. — Весь в отца, — добавил он льстиво.
Если комплимент барону и польстил, виду он не подал.
— Я выведу его в свет. Он сделает блестящую придворную карьеру.
Барон скептически выгнул бровь.
— Если вам безразлично будущее вашего первого сына, подумайте о втором, — вкрадчиво озвучил свой последний аргумент герцог. — Вы ещё так молоды, у вас молодая жена. А ваш замок слишком тесен для двух наследников.
На бесстрастном лице барона впервые проступило нечто похожее на человеческое чувство — плохо скрываемое облегчение, — будто впереди вдруг замаячил выход из безнадёжного тупика, в котором он давно и безнадёжно потерялся.
— Забирайте, — сухо промолвил он и, не глядя на герцога, направился к выходу.
Прощание
Собрался баронет на удивление быстро — заплечную холщовую сумку с поклажей приземистый слуга снёс вниз чуть ли не сразу после окончания разговора герцога с бароном. Вслед за слугой спустился одетый в простое дорожное платье баронет.
— Там не много, — сказал он герцогу, словно извиняясь за столь скромные пожитки. — Смена белья, пара книг… моих личных, — торопливо добавил он, видимо, опасаясь, чтобы герцог не заподозрил его в хищении отцовской библиотеки, — и… кое-что от матушки. Герцог кивнул и принялся пристраивать нехитрую кладь рядом с лукой седла уже знакомой ему по конюшне баронетовой лошади.
Барон к сыну на прощание не притронулся, баронесса украдкой смахнула слезу, а баронет — к немалому изумлению герцога, — также украдкой, сунул ей в руку сорванные у крепостной стены три ромашки и неуклюже клюнул в щеку.
— Барон, баронесса. — Герцог отвесил лёгкий поклон. — Благодарю за оказанное гостеприимство. — Герцог поцеловал ручку баронессы и — в знак особой признательности — перстень на руке барона. Судя по каменному выражению лица последнего, намёк он понял. — Мы будем вас навещать, барон. — Судя по тому, как дёрнулось у барона веко, «угроза» попала в яблочко.
— Надеюсь на это, — голос барона свидетельствовал об обратном.
Герцог с баронетом вскочили в сёдла. Лошади тронулись с места. Баронет вырвался вперёд — навстречу новой жизни. Герцог поотстал и обернулся. Баронесса больше не сдерживала слёз и махала пасынку вслед тонким батистовым платочком. Барон задумчиво потирал подушечкой большого пальца камень на перстне, к которому приложился герцог. Их глаза на мгновение встретились. Барон хлестнул его колким взглядом. Герцог вздрогнул и опустил глаза.
Оба прекрасно поняли друг друга. Похоже, это было начало связанного особыми узами союза вассала и сюзерена.
@темы: Вторчество
-
-
19.01.2015 в 21:46Вы с Музом заодно! Это сговор!
В ожидании вбоквела к Корпорации и Алхимией как раз успею перечесть начало...))
Похвальное решение
я тоже перечитывала))Корпорация в фэнтезийном антураже это... На этом месте фантазия трусливо отключилась, но выглядит вкусно!
Irit,
как совладелец "первоисточника" считаю долгом пердупердить, что помянутые полторы тысячи комментов по большей части - разнообразный (часто вкусный, но все-тки) флуд.
Вот видишь
а я пердупреждала: всегда надо быть готовым - слава нечаянно нагрянет-
-
20.01.2015 в 03:21я пишу и редактирую быстрее, чем ты читаешь
С потреблядской точки зрения это хорошо - больше вкусного накапливается, когда таки добираешься до. )))
А это идея: переписать "Корпорацию" в тор'лаевском антураже - тогда уж точно не отвертишься
Тебя ловить на слове?
Вот видишь
а я пердупреждала: всегда надо быть готовым - слава нечаянно нагрянетНу вот подожду, пока нагрянет. ))) А то пока из всех направленных тобой "в первоисточник" все же и промолчали. )))
T-K.Grimm
А в стройную кучку может сложить только автор, или помощь добровольцев тоже может пригодиться?)
Эээто, пожалуй, к соавтору вопрос. ))
-
-
21.01.2015 в 19:33пытался похвалить.
Тогда спасибо!
С потреблядской точки зрения это хорошо - больше вкусного накапливается, когда таки добираешься до. )))
Это да
Тебя ловить на слове?
Лучше нинада
А то пока из всех направленных тобой "в первоисточник" все же и промолчали. )))
Дык они же ещё не дочитали! У тебя ж там Монументальный ТрудЪ о 100500-х страницах
мой дрочефанфигГромыко какая-нибудь, которую можно асилить за 20 мин. перебежек в метро, здесь надобны время, внимание, самоотдача, чтобы в полной мере оценить и насладиться творением, а это для современного читателя редкость и роскошь-
-
21.01.2015 в 19:44Судя по отсутствию ников в статистике, они даже и пытались.
Но взаимный реверанс оценил,
заразка ты чудесная )))))-
-
21.01.2015 в 19:53Судя по отсутствию ников в статистике, они даже и пытались.
Не всякий ник отображается в
зеркалестатистикеНо взаимный реверанс оценил, заразка ты чудесная )))))
Шоб знал, как это видится со стороны