Открой глаза и забудь об Англии. Часть 3.

[La PIOVRA]

| Часть 1. Итон. | Часть 2. Кеймтон. |

Часть 3. Гамбург.

1.

Узнав от герцога о том, что его сын тоже учится в Итоне, Алистер на следующий день после памятного обеда в школьной столовой навёл о юном маркизе справки и заочно с ним «познакомился». Вскоре он опытным путём разузнал и график посещений герцога, который оказался на удивление неизменным — каждую неделю по вторникам и пятницам, — и часто шпионил за отцом с сыном, сам не понимая зачем. Благо в старинном школьном городке, с его узкими извилистыми улочками и закоулками, затеряться в толпе учеников, напоминавших своими форменными чёрными фраками с длинными фалдами стаю галчат, было несложно. И каждый раз при виде герцога с юным маркизом сердце Алистера наполнялось детской обидой и ревностью — даже на расстоянии бросалось в глаза, насколько эти двое любят друг друга и как они счастливы вместе. Гуляли они всегда, несмотря на далеко не детский возраст маркиза, взявшись за руки, мальчишка что-то болтал взахлёб без умолку, а потом с восхищением смотрел на отца и внимал каждому его слову, пока герцог неторопливо и обстоятельно ему отвечал. Слов Алистер, разумеется, слышать не мог, но это было без надобности — глаза обоих сияли, а с лиц не сходили улыбки, и этого было достаточно, чтобы понять: речь шла о счастье, даже если говорили о школьных оценках.

С сыном герцог полностью преображался. С породистого лица исчезала родовая спесь, между бровей распрямлялась хмурая упрямая складка, а сам герцог, казалось, молодел лет на десять, так что со стороны выглядел таким же мальчишкой, как собственный сын, и скорее походил на его старшего брата, чем на отца.

На прощание герцог неизменно целовал сына в высокий выпуклый лоб, который развеивал все подозрения в отношении герцогини Бедфордской, если таковые у кого-либо имелись — а у Алистера, до того, как он увидел сына герцога и воочию убедился в том, что юный маркиз был полной копией своего отца, они имелись. И в этот момент сердце Алистера всегда сжималось — у него никогда такого не было: ни долгих задушевных разговоров с отцом, ни отца, с которым можно было бы гордо фланировать на глазах у всего Итона, ни вот такой возвышенной и безусловной родительской любви. Хуже всего было то, что отец его любил — глупой телячьей любовью, как называл это Алистер: он любил его как копию и продолжение себя, но при этом совсем не интересовался его внутренним миром и жизнью. Отец не понимал его, и всё их «общение» сводилось к: «Как дела в школе?» — «Нормально».

Глядя на чужую семейную идиллию, Алистер особенно остро осознавал, что жизнь обделила его чем-то очень важным, и этим важным был отнюдь не герцогский титул.

Герцогини Бедфорд с ними никогда не было. Как позже узнал Алистер, она появлялась с герцогом только там, где того требовали этикет и протокол. В Итоне это были открытие и закрытие учебного года, школьные спектакли и спортивные соревнования, в которых участвовал их сын. В свободное от протокола время яркая тридцатипятилетняя светская львица предпочитала блистать на раутах и тусовках, в чём без труда можно было убедиться, раскрыв наугад любую из светских хроник.

Герцог больше не искал с ним встреч, а сам Алистер теперь боялся попасться ему на глаза. Боялся до такой степени, что даже свою регулярную слежку за знатным семейством он оправдывал для себя тем, что пока он следит за герцогом, ситуация под контролем и случайная и тем более неслучайная встреча с ним исключена. Алистер и сам толком не понимал, чего он страшился. Уж точно не неловкости из-за ссоры. Возможно, он просто боялся, что герцог прочтёт в его глазах зависть к простому детскому счастью своего высокородного сына.

***

Занятия закончились в четверть второго.

Вернувшись в Уорр-хаус, Алистер по пути привычно открыл почтовый ящик и выгреб оттуда стопку писем. Бегло просмотрев имена отправителей, он тут же треть из них отправил в мусорную корзину. Оставшиеся полдюжины забрал с собой в комнату и, удобно устроившись с ногами на кровати, принялся их перебирать, решая, с которого начать. Его внимание сразу привлёк продолговатый конверт из плотной кремовой бумаги с логотипом художественной галереи «Белый куб» — такой даже на ощупь был респектабельным. Надпись на конверте, гласившая: «Сэру Алистеру Уинфилду, баронету», Алистеру польстила.

Внутри оказалось приглашение на вечеринку, посвящённую открытию выставки молодого художника Гэри Траута. Имя художника Алистеру ничего не говорило, в отличие от примечания «Открытие года» во вложенном рекламном буклете.

Алистер не удивился. С тех пор как он начал появляться в свете с Кристианом, на него постоянно сыпались билеты и приглашения на всевозможные званые ужины, благотворительные балы, торжественные приёмы и закрытые вечеринки. Приглашения неизменно были «на двоих». И хотя имя Кристиана в них никогда не фигурировало, он-то и был конечной целью хозяев. Алистер понял это довольно быстро. Если они приходили вдвоём, хозяева и гости тут же принимались обихаживать Кристиана. Если Алистер появлялся один, все выражали неподдельное сожаление, что «лорд Кейм не смог прийти».

Приглашение, которое Алистер держал сейчас в руках, тоже, разумеется, гласило, что его будут рады видеть со спутницей или спутником. Вечеринка обещала быть пафосной — среди приглашённых значился весь лондонский, а значит, и мировой бомонд. Алистер с воодушевлением набрал номер Кристиана.

— Мальчик, и речи быть не может. Во-первых, в этот день у меня совет директоров. Во-вторых, я не поклонник живописи, особенно в её современном варианте.
— Кристиан, на подобные мероприятия люди ходят не ради живописи.
— И вот тебе третий аргумент против. Мне не нравятся выставки, роль главного экспоната на которых отводится мне.

Обычно, если Кристиан отказывался идти с ним, Алистер отклонял приглашение, потому что оно теряло смысл и для него, и для приглашающей стороны. Но в этот раз Алистер решил идти сам. Во-первых, он уже настроился на эту вечеринку. А во-вторых, современная живопись, в отличие от Кристиана, ему нравилась.

В назначенный день он отправился в Лондон и ровно в семь вечера вошёл в большое, знаменитое далеко за пределами артистической среды здание на Хокстон-сквер.

Художника, виновника вечеринки, Алистер узнал сразу — билборд с огромным портретом Гэри Траута красовался у входа, зазывая посетителей. Алистер цинично подумал, что если картины хотя бы наполовину так же прекрасны, как их создатель, то время будет потрачено не зря. Гэри стоял посреди фойе и вместе с хозяином галереи и его женой приветствовал гостей. Алистер чуть замедлил шаг, приготовившись к обмену любезностями и оправданию за Кристиана, но Траут не удостоил его даже взгляда, а галеристы снизошли только до скупого приветствия и дежурных улыбок, после чего все трое с подобострастным радушием набросились на известного политика-лейбориста, вошедшего вслед за Алистером. Алистера это задело. Понятно, что ждали здесь не его, но так открыто это ещё никто не позволял себе демонстрировать. И ладно бы, художник — что взять с мазилы, впервые попавшего в высшее общество? Он может узнать только тех, кого видел по телевизору, того же лейбористского демагога, например. А вот Джоплинг, владелец галереи, мог бы быть и полюбезнее — на прошлогоднем рождественском благотворительном балу Алистер был представлен ему как «большой друг лорда Кейма».

Перебросившись несколькими общими фразами с парой знакомых, Алистер, предоставленный самому себе, принялся слоняться по битком набитым галдящим залам, то и дело задаваясь вопросом, что он здесь забыл. Всё было как всегда: публика упивалась дармовым шампанским, козыряла туалетами и охотилась за «главными экспонатами выставки», к коим Алистер никак не относился. Никто не обращал на него внимания, и чтобы хоть чем-то себя занять, Алистер принялся рассматривать картины, до которых здесь, как и до него, никому не было дела. Картины, надо отдать должное, были свежи и необычны, и вскоре Алистер с головой ушёл в абстрактный мир авангардного художника.

— Добрый вечер, сэр Алистер!
В воздухе пахнуло смутно знакомым горьковатым парфюмом. Алистер вздрогнул и, на миг прикрыв глаза, медленно обернулся.
— Я рад, что вы смогли прийти, — сказал герцог, протягивая ему бокал с шампанским. — Без вас эта вечеринка много потеряла бы.
В образе богемного тусовщика: узкие клетчатые брюки, небрежно повязанный галстук-аскот в божьих коровках — герцог смотрелся так же естественно и органично, как и в облике аристократичного денди. В его тоне и выражении лица не было и намёка на затаённую обиду из-за их давешней ссоры, и Алистер перевёл дыхание.
— Так это вы меня сюда пригласили? — Алистер принял бокал и тут же пригубил, пряча улыбку. После того унизительного приёма и полного игнорирования, которое ему здесь устроили, внимание герцога ему польстило. Вернее, реакция посетителей на его проявление. Внешне ничего не изменилось: публика всё так же галдела, шумела, фланировала и потягивала шампанское, — но всё её внимание — Алистер чувствовал это очень хорошо — теперь было приковано к ним — похоже, герцога здесь прекрасно знали. Это был достойный реванш. Алистер с мстительным злорадством представил себе, как это надменное сборище кусает сейчас локти, что не обращало внимания на человека, у которого, оказывается, такие знакомые. Но радовался он недолго: мысли о реванше тут же свернули на подозрения об истинных намерениях герцога — после того как он так грубо отшил герцога в итонской столовой, Алистер всё время опасался, что герцог этого так не оставит, и постоянно ожидал мести.
— Я подумал, — развёл руками герцог, — что корзины цветов и карточки с извинениями будет явно недостаточно, чтобы загладить мою провинность.
Алистер внутренне весь подобрался, ожидая подвоха: чтобы такой человек, как герцог, просил прощения у него, который ему в слуги годился и который, к тому же, его оскорбил?! Как бы не так. Алистер был одновременно раздосадован: любезность герцога — всего лишь смена тактики, а не искренняя благосклонность, — но и доволен собой, что сумел его раскусить: предупреждён — значит вооружён. План действий ясен: не вестись, не верить, нападать первым.
— Я мог прийти не один.
— Но ведь пришли. Простите, сэр Алистер, но я достаточно хорошо знаю лорда Кейма и то, какие мероприятия он предпочитает.
— Я мог вообще не прийти.
— Но пришли же! — герцог подмигнул. — Это потому, что за время нашего непродолжительного знакомства я также успел составить себе представление о том, какие мероприятия способны заинтересовать вас, сэр Алистер. Лучший ученик итонского курса «Истории искусств» просто не мог пропустить такое событие.
— Ну что ж, вынужден признать, — сделал ещё один глоток Алистер, — с выбором вы не ошиблись — выставка и вправду очень интересна.
— Выбором?! — герцог от души рассмеялся. — Мой дорогой сэр Алистер, эту выставку я устроил исключительно ради того, чтобы пригласить на неё вас.
— Её устроили вы?!
— Я довольно известный меценат, — небрежно заметил герцог. — Покровительствую искусствам. Ради этого я в своё время даже отказался от многообещающей политической карьеры. Джей, владелец галереи, мой хороший друг, а Гэри, как вы уже сами могли убедиться, подающий большие надежды художник. Вот я и решил убить двух зайцев: и с вами повидаться, и юному дарованию помочь.
— Вы всем дарованиям так помогаете? Или только юным и смазливым?
— А вы никак ревнуете, сэр Алистер? — В уголках герцогских глаз пролегли лучики-морщинки: тень не то усмешки, не то насмешки. — Не стану утверждать, что мне это неприятно.
— Нет, я просто небезразличен к одарённым личностям и их судьбе.
— Тогда вам, наверное, будет интересно узнать, что я и сам пишу весьма недурственные картины, если верить критикам. — Герцог бросил беглый взгляд на внушительное полотно, у которого они стояли, будто мысленно сравнивал себя с Мастером.
— …которых вы кормите.
Герцог рассмеялся.
— Иногда у меня самого закрадываются подобные подозрения. Но мне только что пришла в голову блестящая мысль, как проверить искренность их отзывов. — Герцог, загадочно улыбнувшись, сощурился и, подняв свой бокал, принялся рассматривать на свет его содержимое, будто в нём, как в магическом кристалле, можно было прочесть ответы на терзающие его вопросы. — У вас прекрасный вкус, сэр Алистер, к тому же, мне вы уж точно не станете льстить. Как вы смотрите на то, чтобы приехать ко мне в гости и оценить мои работы? Лорда Кейма с собой, думаю, брать не стоит — ему будет скучно.
Скептик внутри Алистера торжествующе потёр ручки. Этого и следовало ожидать.
— Увы, герцог, с понедельника по субботу у меня занятия, а выходные и каникулы распланированы на год вперёд.
— Из Итона в Уобурн около часа езды. Я заеду за вами после занятий, вы посмотрите мои картины, переночуете у меня, а утром я отвезу вас обратно.
— Отчаянный вы человек, герцог, — делать подобные предложения.
— Почему же? — герцог обезоруживающе улыбнулся. — Я ничем не рискую. В лучшем случае вы согласитесь. В худшем — я разозлю вас ещё больше. Но даже в этом случае я ничего не теряю, ибо смогу ещё раз полюбоваться на вас, сэр Алистер, в гневе — вы в ярости чудо как хороши. Тогда в Итоне я чувствовал себя коварным герцогом на дуэли с прекрасным юным рыцарем без страха и упрёка. Честное слово, сэр Алистер, в вашей гневной обличительной речи я слышал звон клинков и скрежет металла. Вы делаете честь своему сословию.
— А вы поэт, герцог. При дворе все дамы были бы ваши.
— Что мне дамы? Если мне нужен один-единственный баронет…
— Мне пора, герцог. Спасибо за приглашение. Но в будущем не утруждайте себя подобными уловками — впредь без Кристиана я не стану больше никуда ходить.
— Так это просто замечательно, сэр Алистер! — воскликнул герцог. Если бы не контекст, Алистер готов был бы поклясться, что герцог и вправду обрадовался. Это от герцога, видимо, не укрылось, потому что он склонился к уху Алистера и, доверительно понизив голос, сказал: — Это значит, сэр Алистер, что мне удалось несколько поколебать ваши убеждения, раз вы решили, от греха подальше, больше не рисковать и не оставаться наедине с соблазном. А соблазн, который подавляют, — подмигнул герцог, — от этого только крепнет.
Алистер против воли улыбнулся. Герцог этим тут же воспользовался.
— И вот ещё одно прекрасное событие за этот вечер, — герцог ликовал. — Вы улыбаетесь, сэр Алистер! Даже не знаю, каким вы мне нравитесь больше: когда гневаетесь или когда радуетесь. Думаю, когда мы будем вместе, я буду чередовать эти состояния у вас. Раз в неделю злить, а потом всячески искупать свою вину. Уверен, нам обоим это очень понравится.
— А вам точно нужен я? Может, вам лучше воспользоваться услугами профессиональной госпожи?
— О, можете быть уверены, сэр Алистер. В этой роли вы вне конкуренции.
— Не стану спорить, — усмехнулся Алистер. — Похоже, мсье знает в этом толк не понаслышке.

Дерзость герцогу на грани фола приятно будоражила, но при этом ничем не грозила — он был под защитой более могущественного «сюзерена».

Лорд Кейм был хозяином — пришёл и спокойно взял то, что считал своим по праву. И пользовался своей собственностью так, как надлежало хозяину: бережно, с любовью, заботой и полным осознанием того, обладателем какого сокровища он является, — так относятся к фарфоровым вазам династии Мин и полотнам пера Рафаэля. Герцог Бедфорд был мальчишкой-хулиганом, дерзким с виду и трусливым внутри, который позволял себе ровно столько, сколько ему позволяли другие. Алистер это хорошо чувствовал, потому что сам был таким. И предпочитал держаться хозяина — с хозяином он и сам становился хозяином.

Герцог красиво ухаживал. Это было приятно и льстило самолюбию. Но совершенно не возбуждало. Куртуазность герцога, вполне возможно, могла вскружить голову герцогине Бедфордской. Но не баронету Уинфилду. Потому что баронет Уинфилд не был женщиной и не вёлся на красивые слова и эффектные жесты — его возбуждали сила и власть. Не те, что декларировались на визитной карточке или в книге британских пэров, а те, что в незапамятные времена позволили предкам этих пэров убедить своих соплеменников в своём неоспоримом превосходстве и должны были быть заложены в генах — как гарант сохранности в веках однажды завоёванной власти. Титул не давал власти. Титул прилагался к власти. От герцога требовалась способность в любой момент подтвердить права на унаследованные привилегии, иначе он их тут же лишался. От обладателя герцогского титула простой баронет был вправе ожидать большей… решительности. Генетическая память потомственного аристократа: вассал мог покориться только тому сюзерену, который в случае необходимости мог его защитить.

Каждая дорогая картина мечтает быть украденной, а беспомощный вассал — завоёванным.

И если бы герцог сейчас, вместо того чтобы упражняться в изысканном словоблудии, молча затащил его в какой-нибудь укромный уголок… Разумеется, Алистер дал бы ему отпор. Но у герцога появился бы… шанс. А прояви герцог особую настойчивость, Алистер дал бы ему… не только отпор.

Кристиану не было смысла ревновать. Картина сбежать не может, а украсть её никто не решится, потому что защитой ей служит имя владельца. Кристиан знал это всегда, Алистер понял это только сейчас.

— Прощайте, герцог! — Алистер повернул к выходу.
— Но я хотя бы прощён, сэр Алистер? — донёсся до него негромкий и, несмотря ни на что, приятный голос герцога.
После улыбки кулаками не машут. Алистер обернулся.
— Да, герцог. Хотелось бы расстаться с вами по-хорошему.
— Тогда до встречи, сэр Алистер!

***

— Как выставка? — спросил во время ежевечернего созвона Кристиан.
— Так себе. — Алистер, по обыкновению рассказывавший Кристиану в красках и подробностях обо всех мало-мальски значимых событиях своей жизни, на этот раз был лаконичен: — Картины были превосходны, а публика явно недотягивала. Ты ничего не потерял.

2.

Близились выпускные экзамены, но все мысли Алистера занимало другое, куда более серьёзное испытание — ссора с отцом и последовавший за ней уход из дома. Он так гордился и кичился своей связью с Кристианом, не минуя случая намекнуть на неё окружающим, что кого-то, видимо, задушила жаба. Отцу донесли. Отец поставил вопрос ребром: или Кристиан, или наследство. Подобная дилемма для Алистера не существовала — он уже не мыслил себе жизни без Кристиана и готов был заплатить за это любую цену. Алистер был напуган и растерян, но в то же время глубоко убеждён, что сделал правильный выбор. Кристиан дал ему всё то, к чему он так страстно стремился с пелёнок, и поэтому был достоин любви, верности и преданности. И Алистер любил его — верно и преданно, как и подобает настоящему аристократу.

Оправившись от удара, он с удивлением понял, что не только ничего не потерял, но даже приобрёл то, о чём раньше мог только мечтать. После «очной ставки» в Четвуде, которую им устроил его отец, Кристиан снял дом в окрестностях Виндзора и перебрался на время в Англию, чтобы поддержать его в это нелёгкое для него время, так что они теперь могли видеться каждый день. Несмотря на то, что он лишился отцовской помощи, Алистер ни в чём не нуждался — Кристиан полностью взял на себя всё его содержание и в тратах не ограничивал. Кроме того, он выписал ему чек на миллион фунтов, который Алистер отверг так же решительно, как и отцовское наследство — его покоробила формулировка, с которой Кристиан его предложил: «Не хочу, чтобы ты хоть как-то от меня зависел. Можешь уйти в любой момент, если сочтёшь нужным». Тогда Кристиан, в качестве компромисса, открыл на его имя специальный счёт и перевёл отказные деньги туда. К счёту Алистер демонстративно не прикасался, но его наличие успокаивало и грело душу.

В прошлое, которое так тяготило, возврата не было. Суровое итонское заточение подходило к концу. Впереди маячила свободная и беззаботная студенческая жизнь, в которой они с Кристианом наконец-то будут вместе. Окрылённый надеждами, движимый честолюбием и поощряемый всесторонней поддержкой Кристиана, Алистер всецело отдался учёбе. Кристиан должен гордиться им. Алистер докажет ему, что он в нём не ошибся.

Дни его были полны самоотверженной работы, а ночи — страсти и заслуженного удовольствия.

И только одно омрачало жизнь Алистера.

Если ты ради кого-то жертвуешь всем, этот кто-то заменяет тебе всё. Влечение к Кристиану превратилось в одержимость, а одержимость требовала взаимности. Жизненно важно было свести с ума своего кумира — было в этом что-то от первобытной магии: съесть сердце вождя, чтобы перенять его качества. Если раньше, ощущая себя недостойным Кристиана, Алистер готов был играть на его условиях, лишь бы не потерять его, то после такого самопожертвования у него появилась внутренняя уверенность в том, что теперь они квиты. Алистер, разумеется, не ожидал от Кристиана неведомо каких ответных жертв, но уж на простую верность он вправе был рассчитывать.

Алистер знал, что у Кристиана были любовники помимо него, — он сам ему об этом говорил.

Поначалу это только добавляло ему азарта и упорства — хотелось расти, развиваться и совершенствоваться, и когда-нибудь Кристиан всё увидит, поймёт и оценит. И сделает окончательный выбор. Алистер рос, развивался и совершенствовался. Кристиан всё видел, понимал и ценил. Но определяться не спешил.

— Зачем я тебе? — донимал он Кристиана в моменты особо сильных приступов ревности и самобичевания.
— Затем, что мне хорошо с тобой.
— Зачем тогда тебе другие?
— А ты попробуй хотя бы месяц пить один «Дом Периньон», а потом поговорим, — отвечал Кристиан и добавлял, заговорщически понизив голос: — А ещё лучше — просто попробуй. И все вопросы сразу отпадут.

Алистер пробовал — в компании Кристиана и за компанию с ним. Не сказать, чтобы ему не нравилось. Но нравилось ровно до тех пор, пока рядом был Кристиан: пока они развлекались заодно, их совместные оргии казались Алистеру забавами пресыщенных патрициев, освежавших пресной водой вкусовые рецепторы, чтобы после ещё лучше ощутить вкус благородного напитка. Невыносимо становилось, когда он был с ними. Лондон — город самых смелых фантазий и неограниченных возможностей, здесь можно найти мальчиков на любой вкус. Но без Кристиана даже лучшие из них становились блёклыми и пресными. И Алистер изводил себя удвоенной ревностью: если бы Кристиан точно так же ничего не чувствовал во время таких механических потрахушек, они бы ему давным-давно наскучили. Значит, было что-то ещё, помимо секса, что влекло его к ним.

Алистер не знал своих соперников в лицо, а посему наделял их всеми мыслимыми и немыслимыми достоинствами, отчего ещё сильнее чувствовал собственную ущербность. Воображение неизменно рисовало ему ослепительных недосягаемых соперников: красивее, страстнее и, уж конечно, умнее и интереснее, чем сам Алистер, иначе Кристиан бы на них никогда не клюнул. Маркизы, герцоги, кто-то из принцев, а возможно, и оба, дававшие пресыщенному лорду то, чего не мог дать ему он, простой баронет Алистер.

После нашумевшего скандала с принцем Гарри Гай Пелли, его лучший друг, шепнул Алистеру «по секрету», что скандал обещал быть куда более пикантным, но королевская семья вовремя подсуетилась и из двух зол выбрала меньшее, предпочтя увидеть своего «wild child» на страницах бульварной прессы обкуренным, нежели в мужских объятиях. Алистера это сразу насторожило: что это Пелли так разоткровенничался? Даже не так: почему он откровенничает об этом с ним? Алистер тогда сразу подумал, что Гарри застукали с Кристианом, — в конце концов, кому ещё трахать наследного принца, если не лорду Кейму? Впрочем, по трезвом размышлении он решил, что это бред, — вряд ли принц Соединённого Королевства стал бы терпеть измены Кристиана. Будь Алистер третьим в очереди на британский престол, уж он бы сумел поставить лорда Кейма на место и добиться безоговорочной верности. Впрочем, принц о гареме падишаха мог и не знать и с венценосной самоуверенностью мнить себя единственным…

Принц Гарри и его свита — enfants terribles Итона — всегда были страстно желаемой, но недосягаемой компанией для Алистера. Но после того как по Итону поползли слухи о его «дружбе» с председателем правления школы — чему Алистер сам всячески способствовал, — свита принца наконец заметила его существование. Сам Гарри к нему, правда, так и не снизошёл, но на него вышли его ближайшие дружки, Том ван Страубензее и Гай Пелли.

Случилось это незадолго до выпускных экзаменов. Посланники явились вечером, вдвоём и не с пустыми руками. Угощали портвейном из королевских подвалов. Говорили о том, какой он, Алистер, классный чувак, и никак не могли взять в толк, как это так получилось, что учёба подошла к концу, а они, проучившись пять лет на одной параллели, познакомились только сейчас. Впрочем, лучше поздно, чем никогда: настоящая жизнь только начинается, впереди университет, и уж там они наверстают всё, что так непозволительно упустили в школе. Просили за себя и за принца. После полуночи вино сменилось травкой — «подарок Гарри, сам принц, к сожалению, не смог прийти, о чём очень сожалеет, но он обязательно отблагодарит лично». У Алистера кружилась голова — не от выпивки и не от дурмана: принц Гарри не просто станет его другом, принц будет ему обязан. И the last but not the least — неожиданное посольство от принца полностью снимало подозрения с Кристиана: будь у него что-либо с Гарри, тот сам попросил бы его замолвить словечко перед экзаменационной комиссией.

Проснулся Алистер поздним утром, в объятиях своих ночных собутыльников, впервые в жизни проспав занятия. В голове было тяжело, но на душе — легко. Алистер с досадой отметил засос под левым соском — Кристиан приезжал послезавтра, — но его несколько утешили засохшие белёсые потёки вокруг рта Гая. Доказательств, что это именно его следы, у Алистера не было — о том, что последовало за «угощением» принца, он вообще ничего не помнил, — но если исходить из цели визита посланников, у Пелли было гораздо больше причин ублажать его, нежели Тома.

Алистер переговорил с Кристианом. Разговор закончился серьёзным скандалом. Алистер считал, что обладатель титула принца вправе рассчитывать на некоторые привилегии, к коим, безусловно, относится определённая снисходительность на экзаменах. Кристиан же придерживался мнения, что высокому титулу сопутствуют не менее высокие обязательства, к коим, вне сомнения, относится прилежание в учёбе, и «содействовать» его королевскому высочеству наотрез отказался.

Алистер был готов простить Кристиану измену с Гарри, если бы таковая имела место, но он так и не простил ему его глупое упрямство, из-за которого он лишился благосклонности принца.

Пелли потом с гаденькой ухмылочкой сказал ему, что надо лучше сосать, тогда лорд Кейм, возможно, был бы посговорчивей. Алистер ответил, что если принц может лучше, то пусть сам и отсосёт лорду, а заодно и всей экзаменационной комиссии. Сосал Гарри, видно, ещё хуже, чем учился, потому что не прошло и месяца, как он опять прогремел на всю страну — в этот раз скандал подняла его преподавательница истории искусств Сара Форсайт, которую попросили «помочь» принцу с курсовой работой. По школе упорно курсировали слухи, что простая учительница дерзнула выступить против королевского отпрыска только потому, что за ней стоял некий могущественный лорд, you-know-who, не желавший мириться с падением высочайших образовательных стандартов главной кузницы британской интеллектуальной элиты. Алистер не понимал, кому нужен был этот бессмысленный и обречённый на поражение конфликт — было проведено разбирательство, и с Гарри, разумеется, сняли все обвинения, — но в то же время его пьянила связь с человеком, который не побоялся бросить вызов королевской семье.

Сам Алистер с таким блеском сдал выпускные экзамены, что удивил даже тех учителей и одноклассников, которые никогда в нём не сомневались. Не удивлялся один только Кристиан, изначально уверенный в подобном исходе и неустанно твердивший об этом Алистеру, и этот безоговорочный кредит доверия грел душу Алистера даже больше, чем последующее реальное подтверждение его обоснованности. Он и раньше сдавал экзамены с отличием и последние два года носил почётное звание оппиданского стипендиата, присуждаемое за особые достижения в учёбе председателем правления колледжа. Тот пикантный факт, что председателем был Кристиан, обесценивал получение Алистером этой высокой награды в глазах учеников, да и многих учителей тоже, хотя они-то уж точно не могли иметь никаких оснований для сомнений в её заслуженности. У Алистера это вызывало лишь презрение: для Кристиана их связь была не смягчающим, а отягчающим обстоятельством, и чтобы получить от него своё заслуженное отличие, ему пришлось работать в разы больше, чем стипендиату, не имеющему подобных связей. Эти завистливые людишки считали постель председателя правления школы надёжным убежищем от учёбы, тогда как она являлась суровым полигоном для неё.

— Ваш выпуск — особенный для меня, — сказал Кристиан в своём обращении к выпускникам. — Я всегда подчёркивал важность и даже верховенство личного примера и персонального наставничества в обучении молодёжи. И сегодня я горжусь тем, что могу представить вам красноречивое доказательство верности своей теории. Я счастлив вручить аттестат с отличием сэру Алистеру Уинфилду, лучшему ученику этого выпуска и моему личному воспитаннику. Даже если бы за эти два года я больше ничего не сделал, того, что я вижу сейчас, было бы более чем достаточно, чтобы считать эти годы не прожитыми зря.

Все знали про них с Кристианом — и учителя, и ученики, за исключением разве что первогодков, — и все делали вид, что ни о чём не догадываются. И то, что Кристиан сейчас сам, пусть иносказательно и завуалированно, признался в этом, переполняло Алистера гордостью и счастьем. Наверное, это было очень плохо и неправильно, но сейчас, в этот миг, когда все взгляды были прикованы к ним, Алистер был рад, что всё случилось именно так, как случилось, и что рядом с ним стоит сейчас не смешной и нелепый его старик-отец, который от него отвернулся, а яркий харизматичный мужчина, который годился ему в отцы и для которого он значил больше, чем сын.

Это был день его триумфа. Пять лет назад он стоял здесь, на этом самом месте, никому не известный и не интересный, и все взгляды были устремлены на обоих принцев. Сегодня история повторялась, но с точностью до наоборот — теперь Алистер был звездой и купался во всеобщем внимании, а принц Гарри, получив свой скандальный аттестат, предпочёл исчезнуть тихо и незаметно.

Счастье Алистера не смогло омрачить даже внезапное появление герцога Бедфорда. После торжественной части они с Кристианом разделились: Кристиан от имени правления школы давал приём для родителей выпускников, а Алистер собирался на собственный выпускной. Комнату в Уорр-хаусе он освободил ещё вчера и окончательно переехал в снятый Кристианом дом, куда сейчас и направлялся, чтобы подготовиться к вечеринке.
— Сэр Алистер! — окликнул его знакомый голос. Алистер с видом пресыщенного светского льва, преследуемого надоевшими поклонниками, лениво повернул голову. Герцог отделился от леди в бежевом летнем костюме и мальчика-подростка в парадной итонской форме, в которых Алистер без труда узнал его жену и сына, и направился к нему. Герцогиня проводила мужа взглядом из-под шляпки с вуалью, но, встретившись глазами с Алистером, который тоже украдкой её рассматривал, тут же отвернулась.
— Мои поздравления, — сказал герцог, пожимая Алистеру руку. — Вы украли шоу у принца Гарри.
— После недавних скандалов дополнительное шоу ему, думаю, ни к чему.
Герцог рассмеялся.
— А ещё вы произвели впечатление на моего сына. Я бы хотел вас… — Герцог повернул голову в сторону своего семейства, но герцогиня, видимо, разгадав его намерения, тут же решительно зашагала прочь, уводя за собой сына. Герцог развёл руками. — Когда-нибудь я вас обязательно познакомлю. Мне бы хотелось, чтобы вы подружились. Я уверен, что под вашим влиянием он улучшит свою мотивацию к учёбе.
— Её светлость, похоже, другого мнения.
— Её светлость изменит своё мнение. Когда я представлю вас ей.
— А она… знает?
— Разумеется, — улыбнулся герцог. — У меня нет секретов от жены.
— Да вы просто примерный семьянин.
— Зря смеётесь, сэр Алистер. В свете нас, между прочим, считают образцовой парой. И заслуженно — идеальные отношения возможны только там, где не замешаны эмоции. У нас общий сын, общий титул и раздельные спальни. И то, что в этих спальнях происходит.
Алистер хмыкнул.
— И куда дальше, сэр Алистер? — герцог, заметив его скепсис, поспешил сменить тему. — Оксфорд? Кембридж?
— Гамбург.
— А лорд Кейм в курсе?
— Пока ещё нет. Хочу сделать ему сюрприз.
Герцог загадочно улыбнулся.
— Тогда до скорых встреч в Оксбридже, сэр Алистер. Уверен, в недалёком будущем, когда вы будете там учиться, мы сможем видеться гораздо чаще. — Герцог приподнял невидимый цилиндр и, обернувшись, добавил через плечо: — Я бы советовал Оксфорд. Но уверен, что вы предпочтёте Кембридж.

***

После знакомства с Кристианом Алистер всерьёз подналёг на немецкий, и когда два года спустя возник вопрос о высшем образовании, сообщил Кристиану, что решил поступать в Гамбурге.

— И речи быть не может, — отрезал Кристиан. — В Гамбурге нет университетов, которые соответствовали бы твоему потенциалу.
— Вообще-то, университет здесь ни при чём. Я просто хочу быть ближе к тебе.
— Я так и понял. Поэтому — нет.
— Боишься лишиться такого удобного предлога для походов налево, если я буду рядом?
Кристиан посмотрел на него с нескрываемым интересом.
— А ты считаешь, мне для этого нужен будет предлог, появись у меня подобное желание?
Если Алистера что и бесило в Кристиане, так это подобная откровенность, граничащая с цинизмом. Цинизм не как черта характера, а как хорошо продуманное психологическое оружие, единственное действенное, когда надо было осадить его в подобных ситуациях. Противоядия от подобного «цианида» не существовало. Не покидало ощущение, что Кристиана забавляет его ревность, и перестань он придавать значение его развлечениям на стороне, сам Кристиан тоже потеряет к ним всякий интерес. Вот только перестать не получалось.
— Считаю, что нет, — усмехнулся он. — По крайней мере, ты не дал мне повода сомневаться в тебе в данном вопросе.
— Ну вот, — Кристиан улыбался. — Так стоит ли жертвовать своим будущим вкупе с иллюзиями?
— Пожалуй, не стоит, — процедил Алистер, едва сдерживая ярость. Бесило всё: неизменное собственное поражение, которым оканчивались все его попытки задеть Кристиана; то, что Кристиан в открытую смеялся над его слабостью; и даже то, что он сам отдавал себе в ней отчёт и ничего не мог с собой поделать. Иногда его подозрительность меняла вектор. Алистеру вдруг начинало казаться, что Кристиан, в силу возраста, боится, что не сможет соответствовать его сексуальным запросам, вот и придумал этот «роман на расстоянии». И если он угадал истинную причину, как ему объяснить Кристиану, что ему-то и нужно всего лишь быть рядом с ним, не задев при этом самолюбие Кристиана? Но заводить разговор на эту тему Алистер не решался. Если причина действительно в этом и для Кристиана это так важно, он не простит ему ни этой догадки, ни этого понимания. — Я уже однажды пожертвовал.
— Это была не жертва, мальчик, а выбор. А у любого выбора есть замечательное свойство: как только он перестаёт тебя удовлетворять, ты всегда можешь сделать другой.
— Другими словами, — с угрозой произнёс Алистер, отворачиваясь к окну, — у меня не остаётся другого выбора, кроме как сделать другой выбор.
Алистер замер у окна, уставившись на простиравшуюся до горизонта безупречно подстриженную лужайку: не столько из желания скрыть от Кристиана свои чувства, сколько из страха прочитать в его глазах ответ.
— Мальчик… — Кристиан, вздохнув, подошёл к нему и обнял за плечи. — Тебе нужно личное пространство и личная жизнь.
— Мне хватает тебя, — буркнул Алистер, не оборачиваясь.
— Личная жизнь не ограничивается интимной. Хотя разнообразить последнюю тоже не помешало бы. Тебе нужен разносторонний опыт. Эта твоя истеричная одержимость мной — не что иное, как страх потерять меня и, как следствие, отчаянная бессмысленная попытка удержать меня. А это очень печально. Потому что ты не веришь мне в главном: я тебя никогда не брошу. Даже если ты бросишь меня.
— Иногда мне кажется, что именно этого ты и добиваешься. — Алистер всё ещё огрызался по инерции, но Кристиан уже безошибочно почувствовал перемену его настроения, и, отняв руки от его плеч, резюмировал:
— А посему — Кембридж или Оксфорд. На крайний случай, Гарвард, но тогда, боюсь, из трёх отведённых нам ночей две мне придётся проводить в самолёте.
— Кембридж. — Алистер, признавая своё поражение, повернулся к Кристиану и с вызовом добавил: — Факультет философии.
— Одобряю. И раз уж ты решил пойти по моим стопам… Как насчёт летней практики у меня в Корпорации?
— А что? — хмыкнул Алистер. — Я только за. Совместим приятное с полезным, поиграем в ролевые игры. Могущественный топ-менеджер встречает молоденького практиканта…
Кристиан рассмеялся.
— В эти игры я уже наигрался. А вот тебе поиграть в мои не помешало бы.
— Тебя это заводит? — Алистер внезапно решился озвучить давно донимавший его вопрос — было что-то неестественное в том завидном постоянстве, с которым Кристиан пытался «разнообразить» его сексуальную жизнь. — Тебе так нравится, когда меня все хотят?
— Ты путаешь причину и следствие, мальчик, — сказал Кристиан. — Это тебе нравится, когда тебя все хотят. Потому что это улучшает твоё самоощущение и самооценку и, как следствие, влияет на твоё самопроявление. И вот последнее — то, каким становишься ты, когда это ощущаешь, — нравится мне.

***

— Алистер будет проходить у нас практику, — сказал Кристиан Дэвиду на следующий день.
— О'кей, возьму его к себе — думаю, мы с ним отлично поладим.
— Я в этом уверен. Поэтому решил отдать его Вальбергу.
— О, о, — рассмеялся Дэвид. — Это будет хардкор.
— Ему это пойдёт на пользу.
— Которому из двух?
— Обоим.
И оба рассмеялись.

***

То, что они с шефом вряд ли найдут общий язык, Алистер понял уже в первый рабочий день.

— Доброе утро, мистер Уинфилд! — В приёмную, где дожидался его Алистер, гремя браслетами и благоухая «Томом Фордом», как манекенщик на подиум, вплыл Флориан. Алистер с изумлением уставился на его костюм (узкие, чтобы не сказать — облегающие, брюки и приталенный пиджак цвета голубиного крыла), розовую рубашку (или это правильнее было бы назвать блузой?) и замысловато повязанный сиреневый шейный платок.

Дресс-кода как такового в Корпорации не существовало, особенно для младших и начинающих сотрудников, и Кристиан посоветовал ему одеться в свободном стиле. Предложение Алистер решительно отверг. Во-первых, за время учёбы в Итоне он привык к строгой классической униформе, одного взгляда на которую было достаточно, чтобы безошибочно определить, кем является её носитель. А во-вторых, Алистер не был простым практикантом — он представлял Кристиана. И выглядеть должен был — и хотел — соответственно. Не говоря уже о том, что через каких-нибудь пять лет он вернётся сюда как минимум руководителем отдела, а посему обозначить границу между собой и остальными новичками следовало уже сейчас. Поэтому по недолгом размышлении он, несмотря на июльский зной, остановился на сером костюме из чистой шерсти, голубой рубашке из «королевского оксфорда» и тёмно-синем шёлковом галстуке с неброским рисунком. Всё сшито на заказ в единственном экземпляре лучшими лондонскими портными. Одежда, которая говорит за себя сама, а не ярлыки на ней. И внешний вид шефа Алистера немало озадачил. В департаменте контроллинга, куда Кристиан его определил (а Алистер, узнав, что это самое важное подразделение в Корпорации, не возражал), Флориан курировал самый важный отдел — шоу-бизнес — и столь косвенную причастность к богеме, видимо, считал достаточным основанием, чтобы и самому выглядеть, как звезда эстрады. Перспектива работы под началом столь райской птички… напрягала. Но ещё больше Алистера задело официальное обращение шефа. В прошлую субботу Кристиан устроил вечеринку для своих ближайших друзей и соратников по Корпорации с намерением познакомить их с Алистером. Флориан был среди приглашённых, и Алистер ещё тогда перешёл с ним и с остальными друзьями Кристиана на «ты». А теперь его так называемый босс недвусмысленно давал ему понять, что в работе предпочитает держать дистанцию и соблюдать субординацию.

Пока Алистер приходил в себя, Флориан как ни в чём не бывало сказал:
— Пойдёмте, мистер Уинфилд, я покажу вам ваше рабочее место.

Вальберг привёл его в огромный, переполненный, как муравейник, и гудящий, как улей, open space office. Представив Алистера обитателям муравейника, он провёл его к унылой клетушке два на полтора метра. Алистер скептически осмотрелся. Рабочего места он здесь не видел. Он видел жуткий безвкусный стол, отгороженный от нескольких десятков таких же безликих собратьев тремя хлипкими перегородками. Его рабочее место в школе было раза в три больше и на порядок лучше обставлено.
— Я буду сидеть здесь? — неверяще уточнил Алистер.
— Конечно нет, мистер Уинфилд. — В голосе Вальберга было столько неподдельного удивления, что Алистер устыдился своего вопроса: шеф у него, конечно, с придурью, но не настолько же, чтобы не выделить ему отдельный кабинет. — Здесь вы сидеть не будете. Вы будете здесь работать.
За соседним столом раздался смешок. Алистер взял пересмешника на заметку.
— Спасибо, мистер Вальберг. Я вас понял.

Апелляция в высшую инстанцию ничего не дала.

— Это политика твоего шефа, мальчик, — флегматично сказал Кристиан. — Через это проходят все, кто у него начинает. Флориан привёз это ноу-хау из Америки — он считает, что работа в общем открытом пространстве помогает быстро влиться в коллектив и войти в курс дела.
— И перед моим шефом ты, конечно, бессилен?
— Я очень лоялен по отношению к своим людям, при условии, что они обеспечивают нужный мне результат. Флориан его обеспечивает, так что причин для вмешательства я не вижу.

Коллеги, такие же практиканты и начинающие специалисты, относились к нему хорошо, но без должного пиетета, хуже того — как к равному. Алистер ни за что в жизни не поверил бы, что никто из них понятия не имеет, кто он такой. А если знает хотя бы один — знают все: в подобных клоповниках подобная информация распространяется чуть ли не телепатически. Значит, нежелание признавать, кто есть кто, — это не sancta simplicitas, а statement. Впрочем, чему удивляться: рыба гниёт с головы. Алистер молча проглотил оскорбительный статус-кво: он им ещё покажет, и все они ещё пожалеют. А пока придётся доказывать очевидное.

Неделю спустя, когда Алистер уже более-менее освоился, вернее, смирился со своим местом, ему поручили первое серьёзное, как для практиканта, задание — подготовку презентации для Вальберга, с которой тот должен был выступать на ежемесячном заседании совета директоров. «Ничего сложного, — заверил ассистент Флориана, объяснявший ему суть задания. — Образец презентации вы получите от меня, а нужные данные — от господина Вальберга. Всё, что от вас требуется, — обновить цифры в шаблоне, а графики перестроятся сами». Предложенный шаблон привёл Алистера в ужас: оформи он подобным образом работу в Итоне, её бы попросту не приняли. И были бы совершенно правы. Похоже, здесь никто не имел представления о теории цвета, не говоря уже об элементарном чувстве вкуса (да, рыба гниёт с головы). На диаграммах ядовито-розовый спокойно уживался с кричаще-бирюзовым, и всё это пошлое буйство красок перемежалось серыми безликими бизнес-иллюстрациями «обо всём и ни о чём». «Вот и пригодился школьный курс искусств», — подумал Алистер, с воодушевлением приступая к работе.

Начал он с подбора гармоничных форм и цветов для графиков и диаграмм, после чего подключился через Интернет к банку изображений и полдня провёл, подбирая стильные деловые иллюстрации, подходящие к теме доклада, а потом ещё полдня потратил, продумывая и создавая с их помощью новый дизайн презентации.

В шесть вечера Алистер окинул придирчивым взглядом готовую работу — это была не презентация, это было произведение искусства. Такой отпетый эстет, как Вальберг, это непременно оценит. Насладившись результатом, Алистер быстро перенёс в презентацию полученные от Вальберга данные и, невероятно гордый собой, отправился с распечаткой к шефу.

Вальберг пробежал глазами первый слайд, и на его тонком ухоженном лице мелькнуло нечто похожее на восторг, который тут же сменился удивлением. Нахмурившись, он быстро пролистнул ещё несколько страниц и отставил распечатку в сторону.
— Вы сами эту презентацию делали, мистер Уинфилд? — холодно спросил он. — Или вы отдали её на аутсорсинг?
— Я работал над этой презентацией целый день! — вспыхнул Алистер. Присмотревшись к первому слайду, он уже и сам видел, что с цифрами творилось что-то неладное. Похоже, он так увлёкся дизайном, что совсем упустил из виду аналитику, перепутав данные при копировании. Собственный досадный промах вкупе с пренебрежением шефа привели его в ярость. Да, он допустил ошибку, но при этом проделал блестящую кропотливую работу, к которой отнёсся творчески, с инициативой и полной самоотдачей, а скопировать в готовую презентацию готовые цифры вполне мог бы и ассистент Вальберга.
— В этом отделе не работают, — бесцеремонно перебил его Вальберг. — В этом отделе думают.
— Возможно, — в тон шефу ответил Алистер. — Но мне выделили место для работы. Я не могу в таких условиях сосредоточиться.
— Эта помеха легко устранима, мистер Уинфилд. Если вам мешают ваши коллеги, вы можете дождаться, пока они разойдутся, и спокойно поработать в устраивающих вас условиях. Я с большим пониманием отношусь к особенностям своих подчинённых и не стану настаивать, чтобы они работали в полдень, если им лучше думается в полночь.
— Спасибо, герр Вальберг, — холодно сказал Алистер, переходя на немецкий — это был элегантный способ выразить своё недовольство: Вальберг безмерно гордился своим безупречным английским и общался с ним как с носителем языка исключительно на нём. — Я непременно воспользуюсь вашим советом. Сколько у меня времени?
— Более чем достаточно, — как ни в чём не бывало ответил Вальберг по-английски, специально усилив свой и без того жуткий американский акцент, так раздражавший Алистера. — Презентация мне нужна завтра в девять. Значит, самое позднее в восемь она должна лежать у меня на столе. Значит, у вас, мистер Уинфилд, — Вальберг мельком взглянул на свои вычурные бабские часики на запястье, — ещё целых четырнадцать часов. Успеете. А если нет, вам здесь не место.
— Успею, герр Вальберг. Несмотря на то, что здесь мне действительно не место.

В половине седьмого к нему заглянул Кристиан.
— Ну что, поехали?
— Я не могу, — сухо ответил Алистер. — У меня срочная работа для господина Вальберга, которую я должен закончить к восьми утра.
— О'кей. Тогда я поехал. Увидимся дома.
Алистер, как ему казалось, достаточно ясно намекнул Кристиану на необходимость его вмешательства. Но до Кристиана, видимо, не дошло.
— Я вернусь поздно, — усилил дозу Алистер.
— Я понимаю. Работа есть работа.
Кристиан не собирался ничего предпринимать.
— Очень поздно, — со всей выразительностью, на которую был способен, сделал последнюю попытку Алистер.
— Я не имею ничего против. Дело прежде всего.

Кристиан уехал. Школа закончилась, а муштра продолжалась. В Итоне Алистер сносил её стоически, сейчас же его обуяла злость. Алистеру казалось, что он уже достаточно проявил себя и свои способности, чтобы вновь подвергаться подобному унижению. Он не имел ничего против работы и готов был самоотверженно выкладываться, но в соответствующих условиях, на соответствующей должности и с соответствующим к себе отношением. Здесь же его вынудили начинать с нуля, разве что кофе не заставляли делать, как будто не было пяти лет Итона и двух — личного наставничества Кристиана.

Алистер прикрыл глаза и несколько минут глубоко и размеренно подышал. Но успокоиться не получалось. Поняв, что работать он сейчас не в состоянии, Алистер попросил секретаря Вальберга вызвать ему такси и отправился в центр, где неспешно поужинал в своём любимом гамбургском ресторане. После ужина он ещё несколько часов гулял по вечернему городу. К полуночи, полностью успокоившись и смирившись с неизбежным, он вернулся в офис и с новыми силами приступил к работе. Открыв файл с расчётами Вальберга, Алистер принялся сверять данные и исправлять собственные косяки. С работой он управился за полчаса, но, назло Кристиану, домой этой ночью решил не возвращаться. Раз он не может поставить на место своих холуев, пусть дрочит в одиночестве.

Алистер распечатал презентацию и отправился с ней в комнату отдыха. Поставив будильник на шесть утра, он снял пиджак, галстук и ботинки и устроился на кожаном диване. Поворочавшись и так и не найдя удобного положения, он подложил под голову вместо подушки внушительную распечатку и, укрывшись пиджаком, тут же провалился в сон.

Проснувшись на рассвете, он ещё раз на свежую голову просмотрел распечатку. Проверка закончилась чётким осознанием двух вещей: этой ночью он создал шедевр, но ни за что в мире он не станет тратить свою жизнь на подобную ерунду.

Не желая встречаться с шефом, Алистер отослал ему презентацию по электронной почте, а сам отправился к Дэвиду Йосту, который, похоже, был единственным вменяемым человеком в этом бедламе, о чём свидетельствовало уже хотя бы то, что, будучи вторым человеком в Корпорации после Кристиана, он не строил из себя невесть что и общаться с равными предпочитал на равных. У Дэвида рядом с его кабинетом имелась личная душевая, которой Алистер с разрешения хозяина воспользовался. У Дэвида даже нашлась для него свежая рубашка, припасённая, видимо, для его служебных любовников. Когда Алистер вернулся из душа, Дэвид заказал завтрак, который с удовольствием с ним разделил, со смехом выслушав о его вчерашних злоключениях. Алистеру полегчало на душе — хоть кто-то в этом мире его понимал.

В девять Дэвид отправился на совет директоров, на котором должен был выступать со злополучной презентацией Вальберг, и Алистер вернулся в свою «камеру». Там его ждал e-mail от Вальберга с лаконичным «Спасибо». Алистер хмыкнул: учитывая стервозный характер шефа, это, наверное, можно было считать высшей формой признания. О женщине с подобным характером непременно сказали бы, что мужика ей надо. Вальбергу, похоже, тоже, с реваншистской ухмылкой подумал Алистер, вспомнив, что на вечеринку к ним с Кристианом он единственный явился без пары.

После обеда к нему заглянул Дэвид, чем вызвал в «муравейнике» настоящий переполох.
— Твоя презентация произвела фурор, — сказал он Алистеру. — Все были в восторге.
— Даже герр Вальберг? — усмехнулся Алистер, готовый его расцеловать: директор департамента, лично явившийся, чтобы прилюдно выразить ему своё восхищение, — это было эффектно.
— Нет, герр Вальберг как раз в ярости, — ухмыльнулся Дэвид. — Это был первый доклад в его жизни, когда его никто не слушал, потому что все смотрели на картинки.

Продолжение — в комментариях.

 

запись создана: 21.06.2013 в 12:14

@темы: Вторчество

Comments

[La PIOVRA]

3.

Наступил октябрь, и Алистер с облегчением уехал в Кембридж. Гамбург он покидал со смешанными чувствами. Наслушавшись страстно-восторженных рассказов Кристиана о его любимом детище, Алистер и сам загорелся работой в Корпорации, в которой его привлекала не столько деловая карьера, сколько возможность наладить наконец нормальную совместную жизнь с Кристианом. Впрочем, мечты о мировом господстве тоже будоражили честолюбивую юношескую душу, но власть над миром представлялась Алистеру как угодно, но только не в виде отслеживания и анализа бесконечных потоков цифр и разработки бизнес-концепций. Впрочем, сам Кристиан таблиц не заполнял и отчётов не делал, но он прекрасно в них разбирался и чувствовал себя в этих информационных потоках как рыба в воде, умело лавируя в них и направляя их на осуществление своих безумных идей. Алистеру же, с его ярко выраженным гуманитарным складом, подобная деятельность претила, да Кристиан и не прочил его на роль главного бухгалтера или финансового директора. Но Алистер не сомневался, что прежде чем Кристиан допустит его до настоящего дела, ему придётся пройти все круги ада, начиная с мальчика на побегушках у Вальберга и подобных ему. Три месяца в Корпорации убедили его в том, что он к этому не готов и даже ради мирового господства не станет заниматься подобной тягомотиной.

С одной стороны, Алистер был рад, что понял это уже сейчас. Но с другой, это осознание повлекло за собой крушение всех его жизненных планов, как профессиональных, так и личных, которые состояли в совместной с Кристианом жизни и работе в Гамбурге. Это потрясение было сопоставимо с тем, которое он пережил в свой первый день в Итоне. Впереди была полная неопределённость — Алистер даже близко не представлял себе, чем бы он хотел заниматься, но это его мало волновало: за пять лет учёбы что-нибудь нарисуется. Гораздо больше его тревожили их с Кристианом отношения, в которых тот предпочёл сохранить затянувшийся неопределённый статус-кво. И конца-края этой любви на расстоянии Алистер не видел: в Гамбурге он окончательно понял, что хочет жить в Англии, а в идеале — в Лондоне, но при этом не сомневался, что Кристиан возвращаться на родину не согласится.

Время от времени, и всегда внезапно, в студенческом городке появлялся герцог. Оба оставались верными себе, а Алистер — ещё и Кристиану: герцог флиртовал и соблазнял, а Алистер эти ухаживания твёрдо отвергал. И тот и другой уже смирились с безуспешностью своих попыток, но оба настолько привыкли к этим случайным неслучайным встречам и их неизменному финалу, что если бы один вдруг повёл себя прямо противоположно: герцог перестал приезжать или Алистер ему уступил, — другой, наверное, был бы не столько рад, сколько озадачен.

Герцог всё меньше домогался и всё больше философствовал — видимо, отчаявшись победить противника на любовном фронте, он решил одолеть его на идейном.
— Лорд Кейм избрал себя сам, сэр Алистер, — говорил он. — А вы — и остальные его приближённые — признали его самоизбранность. Так зарождаются диктатуры.
— И династии, герцог. Вы ведь тоже обязаны своим положением тем далёким предкам, которые дерзнули заявить и утвердить своё право на господство. А лорд Кейм борется за то, чтобы такое право было у всех. У всех, кто этого достоин.
— Те, кто этого достойны, — отмахивался герцог, — добьются этого и без лорда Кейма. А остальным даже он не поможет.
— Вы слишком категоричны, герцог.
— Нет, это вы чрезмерно идеалистичны. Я верю в личность, а не в вождя и спасение под его предводительством.
— Лорд Кейм, по сути, придерживается того же мнения.
— Лорд Кейм заблуждается. По сути.

В спорах с герцогом Алистер неизменно принимал сторону Кристиана, но разговоры эти подрывали его уверенность, и Алистер, чтобы развеять сомнения, давал слово своему «подзащитному» — у него не было секретов от Кристиана, и он честно рассказывал ему о своих встречах с герцогом. Кристиан играючи разбивал аргументы противника — это было несложно, у него был козырь — сам Алистер, живое воплощение и наглядный пример действенности его философии. Self-made man, который сумел выдвинуться благодаря собственным способностям и смекалке, и они же, вне сомнения, помогут ему занять достойное положение в жизни. Против подобного аргумента Алистеру возразить было нечего — умом он был полностью согласен с Кристианом и искренне разделял его взгляды. Но в глубине души понимал, что герцог в чём-то прав — прикоснувшись к неприглядной практической изнанке романтической философии, Алистер понял, что хотя он и разделяет взгляды Кристиана в отношении себя лично, он не готов жертвовать собой ради торжества мировой справедливости.

«Герцог — мальчик, который вырос, но так и не повзрослел», — фыркал Кристиан. «Лорд Кейм путает инфантилизм с вечной юностью», — парировал герцог. Алистер отмалчивался. Растерянность его всё усиливалась. И он с утроенным рвением налегал на учёбу, в надежде, что мудрецы-философы помогут ему найти собственный ответ на этот экзистенциальный вопрос. Герцог же, словно чувствуя его замешательство, продолжал соблазнять — уже не собой, а своими идеями. И на этом поприще, с всё возрастающим беспокойством осознавал Алистер, у него было намного больше шансов на победу.

Так прошёл год. Наступили летние каникулы, во время которых Алистер с Кристианом много путешествовали, что только укрепило тягу Алистера к старой доброй Англии. За день до возвращения в Кембридж Кристиан потащил его на «Hamburg Fashion Shows» — модный показ начинающих модельеров. Алистер предпочёл бы провести этот вечер с гораздо большей пользой, особенно учитывая предстоящую разлуку, но, поняв, что Кристиан свои планы не поменяет, и желая сделать ему приятное, решил пойти с ним.

Кристиан привил ему вкус к элегантной и стильной мужской одежде, и та вакханалия разнузданного трансвестизма, что развёртывалась на подиуме, не вызывала у Алистера ничего, кроме брезгливого недоумения, стремительно перетекавшего в раздражение.

Бесило всё: провинциальная публика, мнившая себя высшим светом на Неделе высокой моды и при этом не знавшая и не желавшая знать их с Кристианом; сам Кристиан, державшийся тише воды, ниже травы, которого такое положение, похоже, вполне устраивало; заносчивый трансвестит Вальберг, мнивший себя Анной Винтур, и ещё больше — его сопливый брат, мнивший себя братом короля. Бесило само помещение: заброшенный ангар на окраине промышленного района в качестве модного шоу-рума могли себе позволить только первые звёзды от-кутюр. Как антураж первого показа никому не известного дизайнеришки оно выглядело именно тем, чем и являлось — захолустным убожеством. И больше всего бесили сам «дизайнер» со своей сестрицей, в своей наивности и недалёкости лебезившие перед подручными Кристиана и в упор не замечавшие истинного хозяина. Но больше всего Алистера занимал вопрос, что здесь, среди этих воздушно-эфемерных «мальчиков», могущих дать фору самой нежной и хрупкой девушке, забыл сам Кристиан, большой ценитель утончённой, но ярко выраженной маскулинности? Ответ нашёлся очень скоро.

Показ закончился, Вальберг воздал должное коллекции, Дэвид — моделям, дизайнер с сестрицей отвесили ответные реверансы, и все перешли в зал по соседству, где намечалась афтерпати. Кристиан, оглянувшись по сторонам, подхватил два бокала с шампанским и, оставив Алистера наедине, направился к столику в дальнем углу, за которым, как хаслер на панели, скучал один из манекенщиков, сопровождавших на подиуме мужских аналогов Твигги, — воплощённая маскулинность: высок, смазлив и атлетически сложён — «всё, как мы любим». Глаза Алистера недобро сощурились, а сам он, захватив шампанское вместо попкорна, с мазохистским предвкушением приготовился к спектаклю.

Кристиан накрыл ладонью руку хаслера, и тот, подняв глаза, так просиял, будто полгода не трахался и внезапно увидел мужчину своей мечты. Профессиональный мальчик, ничего не скажешь. Умеет обращаться с клиентами. Только наивный. Алистер пригубил шампанское и ядовито усмехнулся. Неужели он думает, что Кристиан, интеллектуальный сноб и фетишист, купится на такую дешёвку?! Алистер перевёл взгляд на Кристиана и поперхнулся. Похоже, что да. Интересно только, неужели Кристиан, при всём своём уме и проницательности, этого не понимает? Похоже, что нет. Стоит с таким видом, будто у него стоит.

Алистер от шока даже не знал, кто этой сценой унижен больше: он сам или Кристиан, которого профессионалу, оказывается, так просто развести. Это было так унизительно и стыдно, что Алистер даже прикрыл глаза, не в силах больше выносить этот фарс. Из транса его вывел голос Дэвида, искавшего Кристиана. Алистер ухватился за этот предлог и решительно двинулся к обнаглевшей парочке. Кристиан, разумеется, был сама невозмутимость, будто лорд на светском приёме. Алистер передал ему просьбу Дэвида и, дождавшись, когда Кристиан отойдёт на безопасное расстояние, высказал хаслеру всё, что он о нём думал. Хаслер не просто ответил. Хаслер с ехидной ухмылочкой смешал его с дерьмом. Хаслер, оказывается, прекрасно знал, кто он такой — видно, они с Кристианом его обсуждали и, вполне возможно, потешались, иначе он не посмел бы сейчас так открыто над ним посмеяться.

Пока Алистер приходил в себя от потрясения, хаслер с видом победителя удалился.

Дэвид, наскоро познакомив Кристиана с дизайнерской парочкой, снял мальчика и тоже укатил. Вальберги с Бригманном ушли ещё раньше. Кристиан любезничал с дизайнершей. Алистер щурил глаза, цедил шампанское и обдумывал ситуацию.

Мальчишка был смазлив, но и только. У него не было класса, не было шика и, уж конечно, ни ума, ни каких-либо способностей, иначе он не занимался бы тем, чем занимался. А это значило одно из двух: либо у Кристиана совсем нет вкуса — и тогда это ставит под сомнение избранность Алистера, которой он так безмерно гордился; либо, что было уж совсем невыносимо, он не то что такой же, а хуже этого подиумного потаскушки, раз Кристиан предпочёл ему его. Унизительным было не столько то, что у Кристиана был любовник, сколько то, кем он был.

Когда они наконец покинули афтерпати, обличительная речь Алистера созрела.

[La PIOVRA]

— Вы не хотите объясниться, лорд Кейм? — спросил он, едва такси тронулось с места.
— Насчёт чего, сэр Алистер?
— Насчёт принципа, которым вы руководствуетесь, принимая или отклоняя то или иное приглашение. — Голос Алистера дрожал от ярости и обиды. — До меня внезапно дошло, почему вы отказались от посещения выставки года в Лондоне, зато потащились к чёрту на рога на первый показ доморощенного дизайнера в Гамбурге.
— Видимо, сэр Алистер, это потому, — начал Кристиан своим флегматичным размеренным менторским тоном, — что в творчестве никому не известного гамбургского дизайнера я увидел больше смысла, чем в мазне самого модного лондонского художника.
— Видимо, лорд Кейм, это потому, что у модного художника не столь упругая задница, как у хаслера с модного подиума.
— Вам виднее, сэр Алистер. Вы видели обе задницы. А я только одну.
Кристиан был спокоен и ироничен, как всегда во время подобных инициированных Алистером выяснений отношений, и это ещё больше взвинтило Алистера. В таком состоянии он неизменно проигрывал Кристиану в словесных баталиях, но сейчас неизбежное поражение волновало его в последнюю очередь.
— Ты хотя бы понимаешь, как ты меня этим унизил?
— Нет, не понимаю. Сделай милость, объясни. Что унизительного в том, чтобы поздравить мальчика с заслуженным успехом?
— Возможно, то, что ключевое слово здесь — «мальчик», а также то, как он, судя по всему, этого успеха добился? О том, можно ли вообще считать это успехом, я промолчу.
— Не тем способом, на который намекаешь ты. И это достойно уважения.
— Знаешь, что он мне сказал?
— Нет, но догадываюсь, что перед этим ему сказал ты. И если он сумел тебе достойно ответить, моё уважение к нему только возрастёт.
— Он сказал, цитирую, что с ним ты делаешь это гораздо чаще, чем со мной.
— Знаешь, в чём главное отличие между вами? Ты не замечаешь и не ценишь то, что имеешь. А он принимает желаемое за действительное и наслаждается этим.
— Неудивительно. Ты сам поощряешь эти иллюзии. Если бы ты не подошёл к нему…
— …тогда это действительно было бы унижением — для него.
— Унизить можно только того, у кого есть достоинство. У него… у таких, как он, его нет.
— Каких таких?
— Без-дар-ных про-даж-ных пле-бе-ев, — с наслаждением, чеканя каждый слог, произнёс Алистер. Он знал, что тем самым наступает на любимую мозоль Кристиана и что в этом поединке на священном поле противника он обречён на поражение, но сейчас жизненно важно было хоть как-то задеть его уверенную невозмутимость. Непонятно почему, но это была чуть ли не единственная тема, спор на которую мог вывести Кристиана из равновесия.
— А если бы я оказался плебеем, например, сыном садовника? — Алистер с наслаждением отметил, что стрела попала в цель — Кристиан начал терять самообладание. — Для тебя это что-то изменило бы?
— Что-то?! — Алистер, который этого только и ждал, бросился в наступление — Кристиан заглотил наживку, и этим следовало немедленно воспользоваться. — Да это изменило бы всё!
— Что и требовалось доказать, — с мазохистским удовольствием констатировал Кристиан. — Разница между нами, сэр Алистер, в том, что я бы обратил на вас внимание, даже если бы вы, пользуясь вашей же терминологией, были «плебеем». А вы на меня — нет. Потому что мне интересен потенциал. А вам — конечный результат его реализации.
Алистер внутренне взвыл, понимая, как глупо попался. Он задохнулся, лихорадочно подыскивая контраргументы. Задача усугублялась тем, что — Алистер даже сейчас отдавал себе в этом отчёт — Кристиан был прав.
— Ты… хочешь сказать, что я с тобой… по расчёту?!
— Ну что вы, сэр Алистер. Вы одержимы мной совершенно искренне и бескорыстно. Но этой одержимости никогда бы не случилось, будь я сыном простого садовника.
Эвфемизм, с садистским постоянством выбираемый Кристианом для обозначения его чувств, только подлил масла в огонь. Но он же и позволил Алистеру сделать достойный контрвыпад.
— А вы считаете, лорд Кейм, что в этом мире кто-то в кого-то влюбился бы, не будь тот тем, кем он есть?
— Нет, конечно. Вопрос только в том, какую грань избранника мы любим.
— Дело не в статусе, а в личности. — Алистер интуитивно нащупал верный путь и, воодушевлённый, ринулся в бой. — Если мужчина к твоим годам не поднялся выше садовника, он мне не интересен не потому, что он садовник, а потому, что у него либо не было никакого потенциала, либо он его…
— …проебал, — подсказал Кристиан. — Будь я сыном садовника, я бы выразился именно так.
— Это ли не лучший аргумент против садовников?
— И кто здесь увиливает от ответа? Я не сказал: «Будь я садовником». Я сказал: «Будь я сыном садовника». В двадцать лет все мы — продукт среды, а не собственного потенциала. В этом возрасте даже английский баронет — баронет всего лишь по праву рождения, а не в силу каких-то особых заслуг. Так вот, встреть ты меня в облике двадцатилетнего сына садовника…
— …я бы не обратил на тебя внимания, потому что мне не интересны мои сверстники в принципе. Я предпочитаю мужчин постарше.
— …потому что в этом случае нет риска ошибиться в их оценке. Мужчин уже можно оценивать не по потенциалу, а по конечному итогу его реализации, а это, как ни крути, надёжнее.
Алистер от подобного вероломства задохнулся.
— Так ты же именно эту философии и проповедуешь: каждой юной твари — по зрелой паре.
— Именно. И, будучи зрелой тварью, я обязан беспристрастно относиться ко всем юным тварям, которые заслуживают моего отношения.
— Но почему непременно плебеи?! — взвыл Алистер. — Среди нашего круга достойных больше не осталось? Или ты всех уже перепробовал? Может, мне начать переодеваться лакеем, если по-другому у тебя не встаёт? Может, тогда тебе не придётся искать вдохновения на стороне? Скажи, чего тебе не хватает, Кристиан?! — Алистер сорвался на крик и, вне себя, схватил Кристиана за лацканы пиджака.
— Вопрос поставлен некорректно, сэр Алистер. — Кристиан спокойно, как пылинку, стряхнул его руки, и у Алистера потемнело в глазах. — Я действую не от нехватки, а от избытка. Я ищу тех, кому могу что-то дать, а не тех, от кого можно что-то взять.
— Кристиан, — еле сдерживаясь от захлестнувшей его ярости, процедил сквозь зубы Алистер, — ты хотя бы раз можешь ответить по существу, без перехода на философские материи?
— Хорошо, я выскажусь по существу, — кротко согласился Кристиан. — Если всё то, что я имею предложить, достанется одному вам, сэр Алистер, у вас, сэр Алистер, слипнется задница. А это будет весьма прискорбно, ибо очень затруднит сами-знаете-что.
Алистер прикрыл глаза и шумно втянул сквозь зубы воздух.
— Знаете, сэр Алистер, — продолжил Кристиан таким светским тоном, словно они находились на рауте в посольстве, — будь вы женщиной, вы бы очень удачно вышли замуж. А во времена не столь отдалённые вы бы сделали блестящую карьеру как фаворит короля.
— Подозреваю, что в те времена бесспорным королевским фаворитом были бы вы, лорд Кейм. А я бы не рискнул тягаться с вами за королевское внимание.
— А я вот рискнул бы — тягаться с королём за ваше внимание, сэр Алистер. Впрочем, подозреваю, что в те времена я сам был бы королём.
— Тогда для нас ничего не изменилось бы: вы — король, я — фаворит.
— За исключением того, что мне тогда не пришлось бы оправдываться перед вами за фаворитов второго эшелона.
— А сейчас вы оправдываетесь? Я как-то не заметил.
— Я, по крайней мере, объяснил свою позицию.
— Как для короля, это большой прогресс.
— К тому же, я ничуть не возражаю, чтобы вы обзавелись собственными фаворитами, сэр Алистер. Почему бы вам, например, не обратить наконец внимание на герцога Бедфорда? У вас с ним так много общего.
— Какой же. Ты. Циник. — Алистер на миг прикрыл глаза, пытаясь совладать с собой. Попытка с треском провалилась. — Вы мне омерзительны, лорд Кейм! — Алистер распахнул глаза и, резко подавшись вперёд к водителю, перешёл на немецкий: — Остановите! Здесь! Немедленно!
Застигнутый врасплох, таксист безропотно повиновался. Алистер выскочил на обочину, от всей разъярённой души захлопнув за собой дверцу. Такси тут же уехало.

[La PIOVRA]

***

Взбешённый Алистер стоял на безлюдной ночной обочине, бешенство быстро сменялось растерянностью. У Алистера была проблема — он не знал, как отсюда выбраться. Ослеплённый гневом, он совершенно не заметил, где они проезжали, и теперь беспомощно озирал окружавший его унылый и пустынный индустриальный пейзаж. У него не было ни одного номера такси, тем более немецкого. Дома его вызовом занимался консьерж, в отелях — портье, в ресторанах — официанты. В поездках обо всём заботился Кристиан. Не звонить же посреди ночи консьержу в Англию с просьбой вызвать такси в Германии. И, главное, — Алистер ещё раз, уже с нарастающей паникой, огляделся, — куда именно его вызывать?

И в этот момент из туннеля на горизонте вынырнул свет фар одинокой машины, по приближении оказавшейся такси. Алистер, не веря своей удаче, принялся лихорадочно вспоминать по фильмам, как его полагается ловить. Специальные умения не понадобились — машина сама притормозила рядом. Водитель, перегнувшись через пассажирское сиденье, приоткрыл дверцу:
— Это вам нужно такси?
— Да! — Алистер, не дожидаясь приглашения, тут же плюхнулся на сиденье рядом с водителем, словно боялся, что тот может исчезнуть так же внезапно, как появился. — Вас мне сам Бог послал!
— Если это так, то он проезжал здесь всего пять минут назад, — заулыбался таксист, жизнерадостный и словоохотливый турок. Заметив недоумение на лице пассажира, он с готовностью пояснил: — Тут недавно проезжал мой коллега. Его-то пассажир и попросил срочно прислать сюда ещё одну машину.
— Ваш коллега очень любезен. Передайте ему мою благодарность.
— Куда едем? — спросил таксист. И Алистер понял, что у него новая проблема, даже две: до него только сейчас дошло, что ему не только некуда ехать, он даже в отель не сможет устроиться. Все его документы и кредитные карты остались дома у Кристиана, а бумажные деньги он и сам не помнил, когда в последний раз держал в руках — даже самые мелкие его покупки измерялись суммами, которые приличным людям неприлично носить наличными. Можно было бы отправиться прямиком в аэропорт и переждать в бизнес-лаунже — до его утреннего рейса в Лондон оставалось меньше семи часов, но у Алистера не было с собой денег, чтобы расплатиться с таксистом, не говоря уже о паспорте. В Германии, кроме Кристиана, достаточно близко Алистер знал только одного человека — Дэвида Йоста. Но Дэвид ушёл с показа с каким-то рыжим хаслером, и сейчас ему явно не до него. Впрочем, учитывая, насколько раньше он ушёл, он уже вполне мог управиться, но в этом случае сейчас он отсыпался после трудов праведных, и беспокоить его тем более не следовало. Но выбора у Алистера не было. Он шумно перевёл дыхание и потянулся к телефону.
— Дэйв, привет! Ты дома? Я могу к тебе подъехать? Да, прямо сейчас. У меня небольшая проблема.
Услышав в ответ расслабленно-бодрое: «Валяй. Куда ехать, знаешь?», Алистер предусмотрительно передал трубку таксисту. Выслушав адрес, водитель двинул с места и, повернувшись к Алистеру, с интересом уставился на него, совершенно забыв о дороге.
— Мой коллега сказал, что вы иностранец. — В голосе таксиста прозвучали вопросительные интонации. Алистер кивнул.
— О, так мы с вами, можно сказать, братья, — воодушевился таксист и доверительно сообщил: — Я тоже иностранец.
Алистер предпочёл промолчать о том, что он думает о подобном внезапно объявившемся родстве.
— А откуда вы? — не унимался таксист.
Алистер ограничился лаконичным: «Из Англии». Сейчас, как никогда, он не был расположен к болтовне, но настраивать против себя таксиста было чревато.
— О-о-о, Англия! — закатил глаза водитель. — Прекрасная страна! У меня там три кузена.
— Германия тоже неплоха. И была бы ещё лучше, если бы не некоторые люди, населяющие её.
— Ну-у-у, — водителя-патриота его слова, похоже, задели, — «некоторые люди» в любой стране найдутся. И в Англии, я уверен, они тоже есть.
— Таких — нет. Такие оттуда давным-давно уехали. В Германию.
Водитель нахмурился, видимо, приняв сказанное на свой счёт, но сердиться и тем более молчать больше минуты он, похоже, был не в состоянии.
— А сюда как попали? — уже вполне дружелюбно спросил он, и Алистер поморщился, предчувствуя разговор о проблемах иммиграции.
— Боюсь, на этот экзистенциальный вопрос я пока ответить не в состоянии.
Водитель опасливо покосился на него. Оставшуюся часть пути ехали молча.

Когда они подъехали к дому Дэвида, тот уже ждал у подъезда.
— Подождите минуту, — сказал Алистер, когда машина остановилась. — Я одолжу деньги у друга. У меня нет с собой… мелких купюр.
— О, не волнуйтесь, — жизнерадостно заулыбался таксист. — Это уже улажено — пассажир моего коллеги заплатил ему за вас. Он передаст мне деньги.
— Я бы предпочёл, чтобы заплатил мой друг, — холодно ответил Алистер. — А деньги того пассажира можете считать случайной находкой.
— Как скажете, — обрадовался таксист.
Дэвид подошёл к ним и расплатился.
— Что случилось? — спросил он, едва такси тронулось с места. — Я так понимаю, главная проблема — не это, — кивнул он вслед удаляющейся машине. — Иначе бы ты не оказался посреди ночи у чёрта на куличках и без цента в кармане.
— Правильно понимаешь.
— Пошли.
Алистер послушно вошёл за Дэвидом в подъезд, а оттуда — в лифт.
— Спасибо, — пробормотал он, избегая взгляда Дэвида. — И извини, что я так среди ночи. Надеюсь, я тебя не очень побеспокоил?
— Ничуть. — Дэвид нажал кнопку последнего этажа. — Моим далеко идущим планам на эту ночь не суждено было сбыться, так что я даже рад, что будет с кем напиться.

В просторной прихожей Алистер заметил кожаные римские сандалии рыжего модельки, с которым Дэвид ушёл с показа.
— Дрыхнет наверху, — сказал Дэвид, перехватив его взгляд.
— Без тебя? — тонкая бровь Алистера выгнулась в риторическом вопросе. — Воистину сегодня ночь чудес.

[La PIOVRA]

Они прошли в просторную гостиную, отделённую от кухонной зоны длинной хромированной барной стойкой. Алистер устало опустился на чёрный кожаный диван, а Дэвид подошёл к открытому бару и уверенным движением опытного бармена выхватил из впечатляющей армады бутылок початый солодовый скотч. Насыпав в стаканы кубики льда и щедро полив их янтарной жидкостью, он молча кивнул на сифон с содовой. Алистер так же молча помотал головой. Дэвид со стаканами в руках подошёл к нему и присел рядом.
— Так что стряслось-то? — спросил он, передавая Алистеру виски. Взяв протянутый стакан, тот одним глотком ополовинил его. От столь мощной и внезапной алкогольной атаки перехватило дыхание. Алистер непроизвольно зажмурился. Это оказалось как нельзя кстати.
— Он. Меня. Достал, — медленно, не размыкая глаз, произнёс Алистер.
— Это он умеет, — кивнул Дэвид, пригубив свой бокал. — А конкретнее?
— Он меня не просто достал. — Алистер, по-прежнему с закрытыми глазами, еле заметно раскачивался из стороны в сторону и с каким-то мазохистским удовольствием цедил слова, то и дело запивая их виски. — Он меня унизил.
— При всём разнообразии его недостатков, — философски заметил Дэвид, катая кубики подтаявшего льда на дне своего стакана и рассеянно за ними наблюдая, — склонность к унижению — не его конёк.
— Какого чёрта, Дэйв! — Алистер вдруг открыл глаза и резко выпрямился, будто внезапно пришёл в себя. — Ты сам там был и всё видел. Все всё видели!
— Да ладно тебе, — Дэвид подавил короткий смешок. — Не хочу тебя огорчать, но в той тусовке ни тебя, ни того парня, ни даже его никто не знает, и никому там до вас дела нет. Это не приём у английской королевы. Там Вальберг — верховный бог и главный господин. Вот с него там глаз и не спускали и только о нём и говорили.
— Это видел я! — не унимался Алистер. — И этот его модельный хаслер. Этого достаточно.
— Ал, ты путаешь понятия. — Дэвид обновил виски. — Это не унижение. Это ревность.
— Он уже дошёл до того, чтобы снимать очередного хаслера у меня на глазах. Это — унижение!
— Ал, он просто перебросился с ним парой слов.
— И тем самым дал понять — и ему, и мне, — что мы оба для него равнозначны.
— Как у вас, благородных, всё сложно.
— Наоборот, у нас всё предельно просто. Потому что на протяжении веков на каждый случай выработан подробный кодекс поведения. Сложности начинаются тогда, когда кто-то его нарушает. Он — нарушил.
Дэвид неопределённо пожал плечами.
— Ну ты же не будешь отрицать, что добрая половина ваших королей мяла в охотничьих домиках смазливых пажей. И фавориты, не говоря уже о королевах, с этим как-то мирились, а Англия до сих пор не рухнула.
— Не рухнула потому, что все играли по правилам. Ни один лорд не оставлял на званом приёме свою жену, чтобы на глазах у всего света полюбезничать со шлюхой. И уж точно ни один паж не осмеливался сказать фавориту, что король «делает это с ним гораздо чаще».
— А он что, прямо так и сказал?
Алистер с каменным выражением лица кивнул.
— Ал, мне кажется, ты сгущаешь краски. Я его знаю. Он нормальный парень и очень вежливый. Не мог он тебе ни с того ни с сего нахамить. Ты, случаем, не первый начал?
— Я всего лишь поставил его на место.
— А он не смолчал и ответил? — ухмыльнулся Дэвид. — Ал, времена безропотных плебеев давно миновали.
— И очень жаль. Потому что теперь каждый хаслер, подставляющий задницу за пару фунтов, мнит себя ровней королю.
— Ал, он не хаслер…
— Да не надо бла-бла-бла, Дэвид! Будто ты не знаешь, что́ все эти смазливые модельки собой представляют и чем на самом деле зарабатывают. У тебя самого вон такой же наверху отсыпается после трудов праведных.
— И этот тоже не хаслер, — спокойно заметил Дэвид.
— Да называй это, как хочешь! — взорвался Алистер. — Суть от этого не меняется — им всем от него только одно нужно.
— Знаешь, — черты лица Дэвида ожесточились, — на момент знакомства с ним я тоже подрабатывал «моделькой». Более того, я жил в детдоме.
Алистер опешил.
— Извини. Я не знал. Я имею в виду, никогда бы не подумал… по тебе не скажешь.
— Потому что об этом позаботился он. Это полностью его заслуга, что я стал тем, кем стал.
Видимо, что-то в голосе или мимике Дэвида выдало его, потому что Алистер внезапно спросил:
— У тебя с ним тоже что-то было?
— Было, — скупо кивнул Дэвид, выбивая из пачки сигарету. — Хотя то, что между нами было, я бы не стал называть «что-то».
— Интересно, в его окружении есть хотя бы кто-то неженского пола, с кем он не спал?
— Есть, — ухмыльнулся Дэвид, затягиваясь. — Те, с кем он только собирается переспать.
— Вот ты мне скажи, — взвился Алистер. — Чего ему не хватает? За чем он гонится? Что ему ещё надо?!
— Если б знал, сам бы дал ему это, — огрызнулся Дэвид и, раздосадованный тем, что позволил втянуть себя в этот разговор, тут же свернул к исходной теме: — И знаешь, я — как и остальные, думаю, тоже, — видел в нём не гибрид кошелька с дилдо. А он во мне — не только упругую задницу.
— Извини, — повторил Алистер.
— Хотя от денег тоже не отказывался. Потому что с его стороны это было подарком, а не оплатой. Ты вот сейчас так презрительно воротишь нос от «продажных хаслеров, которым от него только одно надо». А сам ты кто? Ты же тоже живёшь за его счёт.
Лицо Алистера исказилось от холодной ярости.
— Только потому, что я был вынужден уйти из дома из-за него! То, что я получаю от него, всего лишь справедливая компенсация того, чем я пожертвовал ради него. На момент встречи с ним я ни в чём не нуждался. И спать я с ним стал уж точно не из-за денег.
— Я, Ал, тоже. Это так, к сведению. Чтоб не забывал, что чувства бывают не только у нежных и возвышенных принцев.
— Я уже извинился. Дважды.
— Ладно, проехали.

Некоторое время пили молча. Каждый о своём.

Сейчас, как никогда, Алистер чувствовал своё тотальное одиночество. Не потому, что у него не было ни одного друга. А потому, что даже если бы друзья у него и были, он никогда бы не решился рассказать им об истинной причине столь бурной реакции на поведение Кристиана. Причина эта была столь ужасна и постыдна, что сознательно он даже самому себе не решался в ней признаться. Причина была сослана на задворки сознания, откуда, брошенная и беспризорная, она могла в полной мере вести свою разрушительную подрывную деятельность. Причина эта состояла в том, что любое внимание, которое Кристиан уделял кому-либо ещё, означало, что он, Алистер, не настолько хорош, как ему хотелось бы. И если бы избранник Кристиана был объективно (то есть в глазах Алистера) чем-то лучше его, Алистер смог бы это понять — как подтверждение того, что в глубине души он и сам знал: он никчёмный, а значит, никому не нужный, и уж куда ему тягаться с таким. И всё же, несмотря на сильнейший комплекс неполноценности, были люди, по сравнению с которыми Алистер, по собственному мнению, стоял на голову выше. Например, безымянный хаслер с безымянного показа безымянного дизайнера. И вот то, что Кристиану он был интересен, означало, что такой, никчёмный даже по меркам Алистера, парень чем-то лучше его, Алистера. Мысль эта Алистеру была невыносима настолько, что, казалось, была несовместима с жизнью. Зачем нужна жизнь, в которой даже подиумный потаскун лучше его?

И Кристиан, с завидным садистским постоянством называвший одержимостью то, что сам Алистер искренне считал любовью, кажется, об этом догадывался, а может, даже знал. Извинение Кристиана нужно было ему не как подтверждение любви, а как доказательство того, что он, Алистер, ошибался — в своей окончательной никчёмности. Это означало бы, что им дорожат, а значит, он всё же что-то значит, не только для Кристиана — вообще.

По этой же причине у герцога Бедфорда не было шансов. Он, несмотря на всё своё богатство, положение, титул, внешность и остроумие, был неудачником. Таким же неудачником, как сам Алистер. Даже хуже — раз, несмотря на всё это, Кристиан его бросил. А снизойти к неудачнику значило самому расписаться в своём полном и безоговорочном поражении. Если бы герцог в своё время сам бросил Кристиана, Алистер бы ещё… подумал. Особенно сейчас. Но герцог этого не сделал. И думать здесь было не о чем.

[La PIOVRA]

— Дэйв, это правда? — Алистер первым нарушил молчание, и голос его звучал глухо. — Он действительно… с ними чаще, чем со мной?
— Ну-у-у, — уклончиво протянул Дэвид, — он очень избирателен в этом плане и спит далеко не с каждым моделькой, как это могло бы показаться.
— Это не ответ на мой вопрос.
— Ал, ну включи ты мозги! — выпалил в сердцах Дэвид. — Вы с ним встречаетесь практически каждые выходные, так?
Алистер кивнул.
— И как? Количество и качество тебя устраивает?
— Более чем. — Лицо Алистера хранило непроницаемое выражение, но в глазах мелькнул слабый огонёк.
— Ну вот, — воодушевился Дэвид, — а ему, заметь, далеко не двадцать. Думаешь, он был бы способен на такое, если бы каждую ночь на неделе совершал Геракловы подвиги?
По лицу Алистера пробежала заметная тень облегчения. Уголки его рта чуть дёрнулись. Но радовался Дэвид рано, потому что Алистер тут же помрачнел:
— После того как мой отец узнал про нас и я ушёл из дому, он три месяца жил со мной в Англии. И никакой разницы между выходными и буднями я что-то не заметил.
— Ал! — не выдержал Дэвид. — Ну не моногамен он! Как, впрочем, и я, и ты, и любой из нас.
— А я — да!
— Значит, тебе пора подумать о смене пола. — Дэвид ловко увернулся от пролетевшей в миллиметре от его виска диванной подушки.
— Радуйся, что он такой любвеобильный. Будь он ничем не примечателен в этом плане, тебе бы вообще крохи оставались.
— Иногда мне хочется, — задумчиво сказал Алистер, — чтобы он стал импотентом.
Дэвид от неожиданности прыснул.
— А ты страшный человек, Ал.
— Не со зла и не из мести. Моё отношение к нему не изменилось бы. Зато от него отвалилась бы вся эта шелупонь, и он наконец стал бы только моим.
— Отличный план, — ухмыльнулся Дэвид. — Но ты не учёл одного. Он, как истинный джентльмен, сам бы тогда тебя бросил, чтобы ты не жертвовал собой ради «инвалида».
— Да, он такой, — эхом отозвался Алистер. — Об этом я не подумал.
— К тому же, — Дэвид опять посерьёзнел, — рано или поздно это случится. А пока не случилось, получай удовольствие сам и не мешай получать ему, — подытожил Дэвид и вопросительно покосился на бутылку с виски. Алистер молча помотал головой.
— The mission is impossible, — глухо произнёс он, уставившись остекленевшим взглядом в окно. За окном занимался рассвет. — Я к нему не вернусь. Если он не извинится.
— А он не извинится. Если не считает себя виноватым. А он не считает.
— Я знаю.
— Ал, это пат.
— Это finita la comedia.
— Ал, не глупи. Его не переделаешь — он такой, какой есть. И знаешь, лучше с ним, как он есть, чем без него и его заёбов. Поверь, многие хотели бы оказаться на твоём месте. И в первую очередь… — Дэвид на миг запнулся, — тот парень, к которому ты сейчас так сильно и бессмысленно ревнуешь.
— А я ведь его любил… — Алистер пропустил слова Дэвида мимо ушей и безвольно, как марионетка, которой обрезали нити, сполз по спинке дивана. Уткнувшись лицом Дэвиду в плечо, он пробормотал: — Ты. Даже. Не. Представляешь. Себе. Как я его любил.
— Да куда уж нам, простолюдинам, — покладисто согласился Дэвид и, обняв его за плечи, тихо сказал: — Ты и сейчас его любишь.
— Нет, сейчас я его ненавижу. — Плечи под рукой Дэвида беззвучно затряслись. Дэвид прижал его к себе и, глядя в пустое пространство перед собой, тихо сказал:
— Это и есть любовь. Только со знаком «минус».
Содрогания под его руками становились слабее, пока совсем не утихли. Дыхание Алистера выровнялось и стало спокойным. Дэвид осторожно уложил его на диван и, прикрыв за собой дверь, вышел на террасу.

Промозглый предрассветный ветер, дувший со стороны гавани, быстро выветривал хмель, а вместе с ним — и решимость. Надо было спешить. Дэвид достал из кармана мобильный и, не глядя, отточенным до автоматизма движением набрал первый в списке контактов номер.

Кристиан ответил почти сразу — на третьем гудке: то ли тоже не спал, то ли — что более вероятно — уже проснулся, успев перед этим отлично выспаться, не отягощённый угрызениями совести.
— Знаешь, я никогда тебе этого не говорил. — Язык Дэвида от опьянения и усталости заплетался, но это только помогало, придавая смелости и решительности. — Хотя давно хотелось. Сука ты, Кристиан. Какая же ты, несмотря ни на что, с-с-сука…
— Я рад, что он с тобой, — невозмутимо ответила трубка. — Ты не дашь ему наделать глупостей.
— …и если ты, с-с-сука, не извинишься перед ним завтра… сегодня… с-с-сию минуту… Я обещаю тебе — а ты меня знаешь! — я пошлю нахер тебя и твою Корпорацию и трахайся дальше со своими ветряными мельницами сам.
Не дожидаясь ответа, Дэвид нажал кнопку отбоя и отключил телефон.

Он не докурил сигарету и до половины, когда из зала послышалась слабая, едва различимая мелодия. Дэвид потушил окурок о перила и, отправив его прицельным щелчком вниз, вернулся в гостиную. Звук доносился из заднего кармана джинсов Алистера. Дэвид осторожно, двумя пальцами, выудил надрывающийся мобильный и, мельком взглянув на дисплей, положил телефон рядом с его владельцем.

Телефон звонил не умолкая. Алистер спал сном младенца. Дэвид, бокалом отсалютовав своему отражению в предрассветном окне, допивал виски и улыбался.

— Глазам своим не верю, — сказал утром заметно повеселевший Алистер. — Он мне звонил. Целых три раза.
— Ну, раз ты умудрился проспать такое эпохальное событие, — ответил Дэвид, пряча улыбку, — звони теперь ему сам.
— Мне это только на руку, — ухмыльнулся Алистер. — Он подумает, что я не отвечал из принципа, и оценит мою выдержку и характер.
В этот момент раздался звук входящего сообщения. Алистер бросился к телефону. Пробежав глазами смс и улыбаясь совсем, как мальчишка, он протянул телефон Дэвиду.

«Доброе утро, мальчик!

Похоже, я был вчера неправ. Я, правда, так и не понял, в чём именно, но раз уж я, пусть и неумышленно, тебя оскорбил, то считаю своим долгом перед тобой извиниться.

Ты у меня не единственный, но зато лучший. Прошу тебя именно так к этому и относиться — как к попытке лишний раз в этом убедиться. А лучший заслуживает только лучшего. Если ты с этим согласен, приезжай на следующие выходные в Кеймтон.

С любовью,
Кристиан

P. S. Захвати с собой форму лакея — мне понравился ход твоих мыслей.

P. P. S. Передай Дэвиду, что он отличный антикризисный менеджер. Я горжусь тем, что он в моей команде. И чтобы отметить и укрепить нашу и без того отличную командную работу, я приглашаю его сегодня вечером к себе.

P. P. P. S. Твой билет я перебронировал на 12:20. Вещи и документы я отправлю с водителем прямо в аэропорт. Он будет ждать тебя у стойки регистрации».

— Так это твоих рук дело? — спросил Алистер, когда Дэвид, дважды перечитав сообщение, вернул ему телефон. — Значит, ты всё же нашёл на него управу?
— Выходит, что так, — сказал тот и негромко добавил: — Но, к сожалению, слишком поздно. — Впрочем, последние слова были сказаны так тихо, что Алистер не смог бы поручиться, что они ему не послышались.

В гостиную робко заглянул проснувшийся Эмиль. При виде незнакомого гостя он окончательно смутился и, отказавшись от завтрака, после короткого разговора с Дэвидом отправился домой за вещами.

Дэвид позвонил на работу и предупредил, что в офисе его сегодня не будет.

До отъезда в аэропорт оставалось ещё около часа. Алистер с Дэвидом сидели на открытой террасе и похмелялись «Кристаллом». Разговор шёл о том же, но в совершенно другой тональности.

— Ал, — сказал Дэвид. — Своим характером ты способен затрахать любого. Я действительно не понимаю, что ему ещё надо. Вы же с ним идеальная пара — другого такого мозгоёба ни ты, ни он не найдёте. Разве что ещё Вальберг, но он давно и безнадёжно занят. Вы, кроме как «69 в мозг», ещё какую-нибудь позу практикуете?
— Только когда кончаются остальные аргументы, — в тон ему ухмыльнулся Алистер.
— Ну вот, а ты потом удивляешься, почему он бегает к «примитивным моделькам». Да я бы больше пяти минут в постели с тобой не выдержал. И даже на эти пять минут я бы заткнул тебе рот. — Дэвид похабно ухмыльнулся: — И я даже знаю чем.
Над его правым ухом пролетела скатанная в шар бумажная салфетка.
— Ну вот, пожалуйста, — сказал Дэвид, перехватывая шарик на лету. — Твой характер — это же за гранью добра и зла.
— Что, правда? — Алистер притих, уставившись взглядом в полупустой бокал. — Думаешь, в этом всё дело?
— Уверен, — ухмыльнулся Дэвид. — Когда на выходных будете играть в лорда и лакея, не забудь, что лексикон лакея состоит из трёх фраз: «Да, милорд!», «Слушаюсь, милорд!», «Как вам будет угодно, милорд!» Только не переборщи, а то у него от шока не встанет.
Алистер прыснул.
— «Форма лакея»… — не унимался Дэвид, неверяще качая головой. — Это же уму непостижимо. Он, при всех своих заёбах и сложности натуры, в этом плане простой мужик. Который любит простой и незамысловатый, здоровый и естественный, мужской секс. Без каких-либо затей: хлыстов, шаров, костюмов медбрата и прочих стрингов в перьях и стразах. Это до чего же надо было довести мужика, чтобы ему в голову стукнула мысль о ролевых играх. В лакея!
— Это я его на неё навёл.
— Что и требовалось доказать! — Дэвид поднял бокал. — Prost!

Алистер уже ничем не напоминал давешнего умирающего принца. От шампанского щёки его порозовели. Глаза Алистера блестели, но Дэвид был уверен, что не от выпивки.

— Спасибо, — сказал он на прощание, с чувством сжимая руку Дэвида. — За всё. Ты мне очень помог.
— Обращайся, — подмигнул Дэвид. — Иногда бывает полезно спуститься с небес на грешную землю и снизойти до простолюдинов. Это вправляет мозги и возвращает к действительности.
Алистер, уже улыбаясь вовсю, пихнул его кулаком в бок:
— Увидимся, простолюдин!
— Счастливо, принц!

— Эй, Ал… — окликнул его Дэвид. Алистер обернулся.
— Спроси Кристиана. Вам для полного комплекта дворецкий, случаем, не нужен? Если что, могу пособить.
— Дэйв, тебе бы в камеди-шоу работать. — Алистер, видимо, представив себе эту картину, скорчился от смеха.
— Временами у меня такое впечатление, что именно в нём я и работаю, — без тени улыбки ответил Дэвид.

Продолжение.

[Chiara R]

оооооо)))) Я тут, если что)))) Щаз доеду до дома - почитаю с удовольствием

[SollyParker]

La PIOVRA, я хотела дома почить, в итоге распечатала и пока стояла в пробке по дороге домой прочла, если бы не общественный транспорт я бы периодически от избытка чувств --- не знаю даже) пищать начала)
Мне так жалко, что я не могу в тексте передать все эмоции Я просто в восторге мне нравится все, просто все. Я от души хохотала, когда читала о перипетиях Алистера на рабочем месте, Вальберг, не подвел)

Кристиан начал его воспитывать. Об этом как раз в 3-й части будет

Текст такой вкусный, каждая деталька на месте.
Увидеть знакомую ситуацию другими глазами - просто охрененно.
А от финала почти слезы навернулись на глаза. От того насколько Дэвид важен Кейму, и от понимая на какие ограничения последний пошел ради своей идеи. Просто в дрожь бросает.
La PIOVRA
спасибо огромное за них

[La PIOVRA]

Chiara R,
Ааа, ты всё ещё с нами???!!! Я, честно говоря, была уверена, что мы тебя потеряли

почитаю с удовольствием

Тогда welcome back!

SollyParker,

я хотела дома почить, в итоге распечатала и пока стояла в пробке по дороге домой прочла

Ты, надеюсь, поверх текста не забыла проставить 40-м кеглем "18+"? А то такие распечатки по нынешним временам возить с собой небезопасно: заглянет кто через плечо - и всё, 3 года сурового режима без права переписки!

Мне так жалко, что я не могу в тексте передать все эмоции

Это неважно Единственное, что имеет значение: что эмоции - есть

Я от души хохотала, когда читала о перипетиях Алистера на рабочем месте, Вальберг, не подвел)

О да, Кристиан изрядно позабавился, натравив этих двоих друг на друга)) Они с Дэвидом поначалу даже хотели ставки делать, кто кого, но в итоге отказались, потому что совершенно невозможно выделить фаворита - силы абсолютно равны

Текст такой вкусный, каждая деталька на месте.

*оргазмирует* Пожалуй, признаюсь по случаю в тайном пороке: я сумасшедший редактор Нет, я - Сумасшедший Редактор Вот есть Сумасшедшие Матчастники, которым, к примеру, для нормального авторского самочувствия нужно непременно точно знать, на какой именно день недели приходилось 7 февраля 1723 года или какой была погода утром 17-го ноября 1972 года в задрипанной деревушке в Алабаме. А у меня пунктик на редактуре и корректуре - я десятки раз вычитываю и перечитываю свои тексты перед публикацией, чтобы добиться нужного мне звучания И под конец набивается такая мыслительная оскома, что я больше не воспринимаю текст - даже не в том плане, что не могу решить, нравится он мне или не нравится, а в том, что я вообще его больше не чувствую. Вот как сегодня, например. Вообще-то, эта часть должна была выйти ещё неделю назад, как видно из автопримечания внизу записи. Но поскольку я Сумасшедший Редактор, то я целую неделю мурыжила этот текст, начиная каждое утро с полной его вычитки в голос и забраковывая его каждый раз, потому что меня постоянно что-то не устраивало Так что твой комментарий прям маслицем по редакторским ручкам))

А от финала почти слезы навернулись на глаза. От того насколько Дэвид важен Кейму, и от понимая на какие ограничения последний пошел ради своей идеи. Просто в дрожь бросает.

Да, любят друг друга через "прокси-сервер"... По сути, этот диптих - о них. Хотя о них там - меньше всего Но это как раз тот случай, когда less is more...

Спасибо! За эмоции, за поддержку и... за любовь к ним

[SollyParker]

La PIOVRA

не забыла проставить 40-м кеглем "18+"?

собственно, почти так и было)))

Они с Дэвидом поначалу даже хотели ставки делать

,мне эта картинка в голову пришла, когда я читала
я понимаю, что для читателя

Сумасшедшие Матчастники

и

Сумасшедший Редактор

только плюс) Вообще, находить в тесте маленькие детальки и понимать, что за этим стоит - мое любимейшее занятие. Я, всякий раз, готова до потолка прыгать, когда что то подобное замечаю. Наверное, это одна из множества причин, почему я не могла не влюбиться в твоих героев и твои тексты. Всякий раз, когда читаю я замечаю что то новое.
Это не всегда какая то конкретна фраза, скорее даже - на уровне ощущений уже от совокупности знаний о мире и героях, и те эмоции которые я испытываю в этот момент- передать в печатном тексте не могу))))))

less is more...

[La PIOVRA]

SollyParker,

я понимаю, что для читателя Сумасшедшие Матчастники и Сумасшедший Редактор только плюс

Да, я ещё и Сумасшедший Матчастник (и ключевое слово здесь - "сумасшедший"), потому что я никогда не использую матчасть по прямому назначению, а лишь как материал для разизврата Я обожаю искать во всём второе дно, чтобы потом рассказать людям, как всё было на самом деле)) Взять тот же план Маршалла и возрождение Германии. Было? Было! Но изучать в архивах послевоенные материалы, чтобы потом с фотографической точностью передать это в своих текстах, - ни разу не моё. А вот извратить факты рассказать, как всё было на самом деле лорд Кейм с лордом Грэшемом "распилили и откатили" финансовую помощь послевоенной Геймании - всихда пожалуйста Или, опять же, поведать читателю истинную подоплёку скандалов вокруг принца Гарри - это же на порядок интереснее, чем скопировать пересказать своими словами содержание википедии и прочих таблоидов В моём понимании это и есть творчество. Тогда как скрупулёзное изучение и точная передача фактов - это работа секретаря-машинистки летописца)

Вообще, находить в тесте маленькие детальки и понимать, что за этим стоит - мое любимейшее занятие. Я, всякий раз, готова до потолка прыгать, когда что то подобное замечаю. Наверное, это одна из множества причин, почему я не могла не влюбиться в твоих героев и твои тексты. Всякий раз, когда читаю я замечаю что то новое.

Ааа, как я рада! Потому что это и моё любимейшее занятие - рассыпать по тексту всевозможные аллюзии, игру слов, авторские трактовки реальных событий, тайные знаки и взаимосвязи и прочие перверсии намёки. И когда потом кто-то из читателей это находит, это такая дикая радость для меня Это как купить 10 подарков, спрятать их в разных укромных уголках, а потом так коварненько сказать именнику, что у меня для него подарок, и вручить один из них. А потом час, день или неделю спустя он случайно находит второй подарок. А потом третий, четвёртый... И самый кайф в том, что он-то не знает, сколько подарков на самом деле Но это и очень большая мука - даритель-то всё это время просто изводится весь: "Да когда ж ты наконец найдёшь?! А может, он уже нашёл? Но тогда почему молчит? Может, он не понял, что это подарок? Или как раз всё прекрасно понял, но ему не понравилось? Потому и молчит???" Но вот когда нахо-о-одит... В общем, тогда это большой праздник для двоих и повод бурно порадоваться вместе

Это не всегда какая то конкретна фраза, скорее даже - на уровне ощущений

Это как раз та причина, по которой я предпочитаю писать в "изменённом состоянии сознания") Автор во время написания текста кодирует в словах своё текущее состояние и даже подсознание. То есть, когда ты пишешь потоком сознания, твоё подсознание выбирает именно те слова и в том порядке, которые потом при чтении способны вызвать у читателя те же эмоции и впечатления, которые испытывал автор во время написания. Но для того чтобы это сработало, автор и читатель должны быть на одной волне (принцип радиостанции и радиоприёмника), иначе контакта не получится... И это то, что я имею в виду, когда говорю о поиске "своих") Считается, что то, насколько текст понравится читателю, зависит исключительно от мастерства автора. А это вовсе не так! Потому что мастерство читателя - не менее важно: автор и читатель, по сути, соавторы - оба творят один мир по разные стороны текста, и оба должны быть на одной волне и на одном уровне развития, мировоззрения и мировосприятия, чтобы между ними вспыхнула искра, из которой и возродится их общий мир Так что спасибо за со-творчество, дорогой соавтор!