Часть 3. Гамбург.
Часть 3. Гамбург.
1.
1.
Узнав от герцога о том, что его сын тоже учится в Итоне, Алистер на следующий день после памятного обеда в школьной столовой навёл о юном маркизе справки и заочно с ним «познакомился». Вскоре он опытным путём разузнал и график посещений герцога, который оказался на удивление неизменным — каждую неделю по вторникам и пятницам, — и часто шпионил за отцом с сыном, сам не понимая зачем. Благо в старинном школьном городке, с его узкими извилистыми улочками и закоулками, затеряться в толпе учеников, напоминавших своими форменными чёрными фраками с длинными фалдами стаю галчат, было несложно. И каждый раз при виде герцога с юным маркизом сердце Алистера наполнялось детской обидой и ревностью — даже на расстоянии бросалось в глаза, насколько эти двое любят друг друга и как они счастливы вместе. Гуляли они всегда, несмотря на далеко не детский возраст маркиза, взявшись за руки, мальчишка что-то болтал взахлёб без умолку, а потом с восхищением смотрел на отца и внимал каждому его слову, пока герцог неторопливо и обстоятельно ему отвечал. Слов Алистер, разумеется, слышать не мог, но это было без надобности — глаза обоих сияли, а с лиц не сходили улыбки, и этого было достаточно, чтобы понять: речь шла о счастье, даже если говорили о школьных оценках.
С сыном герцог полностью преображался. С породистого лица исчезала родовая спесь, между бровей распрямлялась хмурая упрямая складка, а сам герцог, казалось, молодел лет на десять, так что со стороны выглядел таким же мальчишкой, как собственный сын, и скорее походил на его старшего брата, чем на отца.
На прощание герцог неизменно целовал сына в высокий выпуклый лоб, который развеивал все подозрения в отношении герцогини Бедфордской, если таковые у кого-либо имелись — а у Алистера, до того, как он увидел сына герцога и воочию убедился в том, что юный маркиз был полной копией своего отца, они имелись. И в этот момент сердце Алистера всегда сжималось — у него никогда такого не было: ни долгих задушевных разговоров с отцом, ни отца, с которым можно было бы гордо фланировать на глазах у всего Итона, ни вот такой возвышенной и безусловной родительской любви. Хуже всего было то, что отец его любил — глупой телячьей любовью, как называл это Алистер: он любил его как копию и продолжение себя, но при этом совсем не интересовался его внутренним миром и жизнью. Отец не понимал его, и всё их «общение» сводилось к: «Как дела в школе?» — «Нормально».
Глядя на чужую семейную идиллию, Алистер особенно остро осознавал, что жизнь обделила его чем-то очень важным, и этим важным был отнюдь не герцогский титул.
Герцогини Бедфорд с ними никогда не было. Как позже узнал Алистер, она появлялась с герцогом только там, где того требовали этикет и протокол. В Итоне это были открытие и закрытие учебного года, школьные спектакли и спортивные соревнования, в которых участвовал их сын. В свободное от протокола время яркая тридцатипятилетняя светская львица предпочитала блистать на раутах и тусовках, в чём без труда можно было убедиться, раскрыв наугад любую из светских хроник.
Герцог больше не искал с ним встреч, а сам Алистер теперь боялся попасться ему на глаза. Боялся до такой степени, что даже свою регулярную слежку за знатным семейством он оправдывал для себя тем, что пока он следит за герцогом, ситуация под контролем и случайная и тем более неслучайная встреча с ним исключена. Алистер и сам толком не понимал, чего он страшился. Уж точно не неловкости из-за ссоры. Возможно, он просто боялся, что герцог прочтёт в его глазах зависть к простому детскому счастью своего высокородного сына.
***
Занятия закончились в четверть второго.
Вернувшись в Уорр-хаус, Алистер по пути привычно открыл почтовый ящик и выгреб оттуда стопку писем. Бегло просмотрев имена отправителей, он тут же треть из них отправил в мусорную корзину. Оставшиеся полдюжины забрал с собой в комнату и, удобно устроившись с ногами на кровати, принялся их перебирать, решая, с которого начать. Его внимание сразу привлёк продолговатый конверт из плотной кремовой бумаги с логотипом художественной галереи «Белый куб» — такой даже на ощупь был респектабельным. Надпись на конверте, гласившая: «Сэру Алистеру Уинфилду, баронету», Алистеру польстила.
Внутри оказалось приглашение на вечеринку, посвящённую открытию выставки молодого художника Гэри Траута. Имя художника Алистеру ничего не говорило, в отличие от примечания «Открытие года» во вложенном рекламном буклете.
Алистер не удивился. С тех пор как он начал появляться в свете с Кристианом, на него постоянно сыпались билеты и приглашения на всевозможные званые ужины, благотворительные балы, торжественные приёмы и закрытые вечеринки. Приглашения неизменно были «на двоих». И хотя имя Кристиана в них никогда не фигурировало, он-то и был конечной целью хозяев. Алистер понял это довольно быстро. Если они приходили вдвоём, хозяева и гости тут же принимались обихаживать Кристиана. Если Алистер появлялся один, все выражали неподдельное сожаление, что «лорд Кейм не смог прийти».
Приглашение, которое Алистер держал сейчас в руках, тоже, разумеется, гласило, что его будут рады видеть со спутницей или спутником. Вечеринка обещала быть пафосной — среди приглашённых значился весь лондонский, а значит, и мировой бомонд. Алистер с воодушевлением набрал номер Кристиана.
— Мальчик, и речи быть не может. Во-первых, в этот день у меня совет директоров. Во-вторых, я не поклонник живописи, особенно в её современном варианте.
— Кристиан, на подобные мероприятия люди ходят не ради живописи.
— И вот тебе третий аргумент против. Мне не нравятся выставки, роль главного экспоната на которых отводится мне.
Обычно, если Кристиан отказывался идти с ним, Алистер отклонял приглашение, потому что оно теряло смысл и для него, и для приглашающей стороны. Но в этот раз Алистер решил идти сам. Во-первых, он уже настроился на эту вечеринку. А во-вторых, современная живопись, в отличие от Кристиана, ему нравилась.
В назначенный день он отправился в Лондон и ровно в семь вечера вошёл в большое, знаменитое далеко за пределами артистической среды здание на Хокстон-сквер.
Художника, виновника вечеринки, Алистер узнал сразу — билборд с огромным портретом Гэри Траута красовался у входа, зазывая посетителей. Алистер цинично подумал, что если картины хотя бы наполовину так же прекрасны, как их создатель, то время будет потрачено не зря. Гэри стоял посреди фойе и вместе с хозяином галереи и его женой приветствовал гостей. Алистер чуть замедлил шаг, приготовившись к обмену любезностями и оправданию за Кристиана, но Траут не удостоил его даже взгляда, а галеристы снизошли только до скупого приветствия и дежурных улыбок, после чего все трое с подобострастным радушием набросились на известного политика-лейбориста, вошедшего вслед за Алистером. Алистера это задело. Понятно, что ждали здесь не его, но так открыто это ещё никто не позволял себе демонстрировать. И ладно бы, художник — что взять с мазилы, впервые попавшего в высшее общество? Он может узнать только тех, кого видел по телевизору, того же лейбористского демагога, например. А вот Джоплинг, владелец галереи, мог бы быть и полюбезнее — на прошлогоднем рождественском благотворительном балу Алистер был представлен ему как «большой друг лорда Кейма».
Перебросившись несколькими общими фразами с парой знакомых, Алистер, предоставленный самому себе, принялся слоняться по битком набитым галдящим залам, то и дело задаваясь вопросом, что он здесь забыл. Всё было как всегда: публика упивалась дармовым шампанским, козыряла туалетами и охотилась за «главными экспонатами выставки», к коим Алистер никак не относился. Никто не обращал на него внимания, и чтобы хоть чем-то себя занять, Алистер принялся рассматривать картины, до которых здесь, как и до него, никому не было дела. Картины, надо отдать должное, были свежи и необычны, и вскоре Алистер с головой ушёл в абстрактный мир авангардного художника.
— Добрый вечер, сэр Алистер!
В воздухе пахнуло смутно знакомым горьковатым парфюмом. Алистер вздрогнул и, на миг прикрыв глаза, медленно обернулся.
— Я рад, что вы смогли прийти, — сказал герцог, протягивая ему бокал с шампанским. — Без вас эта вечеринка много потеряла бы.
В образе богемного тусовщика: узкие клетчатые брюки, небрежно повязанный галстук-аскот в божьих коровках — герцог смотрелся так же естественно и органично, как и в облике аристократичного денди. В его тоне и выражении лица не было и намёка на затаённую обиду из-за их давешней ссоры, и Алистер перевёл дыхание.
— Так это вы меня сюда пригласили? — Алистер принял бокал и тут же пригубил, пряча улыбку. После того унизительного приёма и полного игнорирования, которое ему здесь устроили, внимание герцога ему польстило. Вернее, реакция посетителей на его проявление. Внешне ничего не изменилось: публика всё так же галдела, шумела, фланировала и потягивала шампанское, — но всё её внимание — Алистер чувствовал это очень хорошо — теперь было приковано к ним — похоже, герцога здесь прекрасно знали. Это был достойный реванш. Алистер с мстительным злорадством представил себе, как это надменное сборище кусает сейчас локти, что не обращало внимания на человека, у которого, оказывается, такие знакомые. Но радовался он недолго: мысли о реванше тут же свернули на подозрения об истинных намерениях герцога — после того как он так грубо отшил герцога в итонской столовой, Алистер всё время опасался, что герцог этого так не оставит, и постоянно ожидал мести.
— Я подумал, — развёл руками герцог, — что корзины цветов и карточки с извинениями будет явно недостаточно, чтобы загладить мою провинность.
Алистер внутренне весь подобрался, ожидая подвоха: чтобы такой человек, как герцог, просил прощения у него, который ему в слуги годился и который, к тому же, его оскорбил?! Как бы не так. Алистер был одновременно раздосадован: любезность герцога — всего лишь смена тактики, а не искренняя благосклонность, — но и доволен собой, что сумел его раскусить: предупреждён — значит вооружён. План действий ясен: не вестись, не верить, нападать первым.
— Я мог прийти не один.
— Но ведь пришли. Простите, сэр Алистер, но я достаточно хорошо знаю лорда Кейма и то, какие мероприятия он предпочитает.
— Я мог вообще не прийти.
— Но пришли же! — герцог подмигнул. — Это потому, что за время нашего непродолжительного знакомства я также успел составить себе представление о том, какие мероприятия способны заинтересовать вас, сэр Алистер. Лучший ученик итонского курса «Истории искусств» просто не мог пропустить такое событие.
— Ну что ж, вынужден признать, — сделал ещё один глоток Алистер, — с выбором вы не ошиблись — выставка и вправду очень интересна.
— Выбором?! — герцог от души рассмеялся. — Мой дорогой сэр Алистер, эту выставку я устроил исключительно ради того, чтобы пригласить на неё вас.
— Её устроили вы?!
— Я довольно известный меценат, — небрежно заметил герцог. — Покровительствую искусствам. Ради этого я в своё время даже отказался от многообещающей политической карьеры. Джей, владелец галереи, мой хороший друг, а Гэри, как вы уже сами могли убедиться, подающий большие надежды художник. Вот я и решил убить двух зайцев: и с вами повидаться, и юному дарованию помочь.
— Вы всем дарованиям так помогаете? Или только юным и смазливым?
— А вы никак ревнуете, сэр Алистер? — В уголках герцогских глаз пролегли лучики-морщинки: тень не то усмешки, не то насмешки. — Не стану утверждать, что мне это неприятно.
— Нет, я просто небезразличен к одарённым личностям и их судьбе.
— Тогда вам, наверное, будет интересно узнать, что я и сам пишу весьма недурственные картины, если верить критикам. — Герцог бросил беглый взгляд на внушительное полотно, у которого они стояли, будто мысленно сравнивал себя с Мастером.
— …которых вы кормите.
Герцог рассмеялся.
— Иногда у меня самого закрадываются подобные подозрения. Но мне только что пришла в голову блестящая мысль, как проверить искренность их отзывов. — Герцог, загадочно улыбнувшись, сощурился и, подняв свой бокал, принялся рассматривать на свет его содержимое, будто в нём, как в магическом кристалле, можно было прочесть ответы на терзающие его вопросы. — У вас прекрасный вкус, сэр Алистер, к тому же, мне вы уж точно не станете льстить. Как вы смотрите на то, чтобы приехать ко мне в гости и оценить мои работы? Лорда Кейма с собой, думаю, брать не стоит — ему будет скучно.
Скептик внутри Алистера торжествующе потёр ручки. Этого и следовало ожидать.
— Увы, герцог, с понедельника по субботу у меня занятия, а выходные и каникулы распланированы на год вперёд.
— Из Итона в Уобурн около часа езды. Я заеду за вами после занятий, вы посмотрите мои картины, переночуете у меня, а утром я отвезу вас обратно.
— Отчаянный вы человек, герцог, — делать подобные предложения.
— Почему же? — герцог обезоруживающе улыбнулся. — Я ничем не рискую. В лучшем случае вы согласитесь. В худшем — я разозлю вас ещё больше. Но даже в этом случае я ничего не теряю, ибо смогу ещё раз полюбоваться на вас, сэр Алистер, в гневе — вы в ярости чудо как хороши. Тогда в Итоне я чувствовал себя коварным герцогом на дуэли с прекрасным юным рыцарем без страха и упрёка. Честное слово, сэр Алистер, в вашей гневной обличительной речи я слышал звон клинков и скрежет металла. Вы делаете честь своему сословию.
— А вы поэт, герцог. При дворе все дамы были бы ваши.
— Что мне дамы? Если мне нужен один-единственный баронет…
— Мне пора, герцог. Спасибо за приглашение. Но в будущем не утруждайте себя подобными уловками — впредь без Кристиана я не стану больше никуда ходить.
— Так это просто замечательно, сэр Алистер! — воскликнул герцог. Если бы не контекст, Алистер готов был бы поклясться, что герцог и вправду обрадовался. Это от герцога, видимо, не укрылось, потому что он склонился к уху Алистера и, доверительно понизив голос, сказал: — Это значит, сэр Алистер, что мне удалось несколько поколебать ваши убеждения, раз вы решили, от греха подальше, больше не рисковать и не оставаться наедине с соблазном. А соблазн, который подавляют, — подмигнул герцог, — от этого только крепнет.
Алистер против воли улыбнулся. Герцог этим тут же воспользовался.
— И вот ещё одно прекрасное событие за этот вечер, — герцог ликовал. — Вы улыбаетесь, сэр Алистер! Даже не знаю, каким вы мне нравитесь больше: когда гневаетесь или когда радуетесь. Думаю, когда мы будем вместе, я буду чередовать эти состояния у вас. Раз в неделю злить, а потом всячески искупать свою вину. Уверен, нам обоим это очень понравится.
— А вам точно нужен я? Может, вам лучше воспользоваться услугами профессиональной госпожи?
— О, можете быть уверены, сэр Алистер. В этой роли вы вне конкуренции.
— Не стану спорить, — усмехнулся Алистер. — Похоже, мсье знает в этом толк не понаслышке.
Дерзость герцогу на грани фола приятно будоражила, но при этом ничем не грозила — он был под защитой более могущественного «сюзерена».
Лорд Кейм был хозяином — пришёл и спокойно взял то, что считал своим по праву. И пользовался своей собственностью так, как надлежало хозяину: бережно, с любовью, заботой и полным осознанием того, обладателем какого сокровища он является, — так относятся к фарфоровым вазам династии Мин и полотнам пера Рафаэля. Герцог Бедфорд был мальчишкой-хулиганом, дерзким с виду и трусливым внутри, который позволял себе ровно столько, сколько ему позволяли другие. Алистер это хорошо чувствовал, потому что сам был таким. И предпочитал держаться хозяина — с хозяином он и сам становился хозяином.
Герцог красиво ухаживал. Это было приятно и льстило самолюбию. Но совершенно не возбуждало. Куртуазность герцога, вполне возможно, могла вскружить голову герцогине Бедфордской. Но не баронету Уинфилду. Потому что баронет Уинфилд не был женщиной и не вёлся на красивые слова и эффектные жесты — его возбуждали сила и власть. Не те, что декларировались на визитной карточке или в книге британских пэров, а те, что в незапамятные времена позволили предкам этих пэров убедить своих соплеменников в своём неоспоримом превосходстве и должны были быть заложены в генах — как гарант сохранности в веках однажды завоёванной власти. Титул не давал власти. Титул прилагался к власти. От герцога требовалась способность в любой момент подтвердить права на унаследованные привилегии, иначе он их тут же лишался. От обладателя герцогского титула простой баронет был вправе ожидать большей… решительности. Генетическая память потомственного аристократа: вассал мог покориться только тому сюзерену, который в случае необходимости мог его защитить.
Каждая дорогая картина мечтает быть украденной, а беспомощный вассал — завоёванным.
И если бы герцог сейчас, вместо того чтобы упражняться в изысканном словоблудии, молча затащил его в какой-нибудь укромный уголок… Разумеется, Алистер дал бы ему отпор. Но у герцога появился бы… шанс. А прояви герцог особую настойчивость, Алистер дал бы ему… не только отпор.
Кристиану не было смысла ревновать. Картина сбежать не может, а украсть её никто не решится, потому что защитой ей служит имя владельца. Кристиан знал это всегда, Алистер понял это только сейчас.
— Прощайте, герцог! — Алистер повернул к выходу.
— Но я хотя бы прощён, сэр Алистер? — донёсся до него негромкий и, несмотря ни на что, приятный голос герцога.
После улыбки кулаками не машут. Алистер обернулся.
— Да, герцог. Хотелось бы расстаться с вами по-хорошему.
— Тогда до встречи, сэр Алистер!
***
— Как выставка? — спросил во время ежевечернего созвона Кристиан.
— Так себе. — Алистер, по обыкновению рассказывавший Кристиану в красках и подробностях обо всех мало-мальски значимых событиях своей жизни, на этот раз был лаконичен: — Картины были превосходны, а публика явно недотягивала. Ты ничего не потерял.
2.
Близились выпускные экзамены, но все мысли Алистера занимало другое, куда более серьёзное испытание — ссора с отцом и последовавший за ней уход из дома. Он так гордился и кичился своей связью с Кристианом, не минуя случая намекнуть на неё окружающим, что кого-то, видимо, задушила жаба. Отцу донесли. Отец поставил вопрос ребром: или Кристиан, или наследство. Подобная дилемма для Алистера не существовала — он уже не мыслил себе жизни без Кристиана и готов был заплатить за это любую цену. Алистер был напуган и растерян, но в то же время глубоко убеждён, что сделал правильный выбор. Кристиан дал ему всё то, к чему он так страстно стремился с пелёнок, и поэтому был достоин любви, верности и преданности. И Алистер любил его — верно и преданно, как и подобает настоящему аристократу.
Оправившись от удара, он с удивлением понял, что не только ничего не потерял, но даже приобрёл то, о чём раньше мог только мечтать. После «очной ставки» в Четвуде, которую им устроил его отец, Кристиан снял дом в окрестностях Виндзора и перебрался на время в Англию, чтобы поддержать его в это нелёгкое для него время, так что они теперь могли видеться каждый день. Несмотря на то, что он лишился отцовской помощи, Алистер ни в чём не нуждался — Кристиан полностью взял на себя всё его содержание и в тратах не ограничивал. Кроме того, он выписал ему чек на миллион фунтов, который Алистер отверг так же решительно, как и отцовское наследство — его покоробила формулировка, с которой Кристиан его предложил: «Не хочу, чтобы ты хоть как-то от меня зависел. Можешь уйти в любой момент, если сочтёшь нужным». Тогда Кристиан, в качестве компромисса, открыл на его имя специальный счёт и перевёл отказные деньги туда. К счёту Алистер демонстративно не прикасался, но его наличие успокаивало и грело душу.
В прошлое, которое так тяготило, возврата не было. Суровое итонское заточение подходило к концу. Впереди маячила свободная и беззаботная студенческая жизнь, в которой они с Кристианом наконец-то будут вместе. Окрылённый надеждами, движимый честолюбием и поощряемый всесторонней поддержкой Кристиана, Алистер всецело отдался учёбе. Кристиан должен гордиться им. Алистер докажет ему, что он в нём не ошибся.
Дни его были полны самоотверженной работы, а ночи — страсти и заслуженного удовольствия.
И только одно омрачало жизнь Алистера.
Если ты ради кого-то жертвуешь всем, этот кто-то заменяет тебе всё. Влечение к Кристиану превратилось в одержимость, а одержимость требовала взаимности. Жизненно важно было свести с ума своего кумира — было в этом что-то от первобытной магии: съесть сердце вождя, чтобы перенять его качества. Если раньше, ощущая себя недостойным Кристиана, Алистер готов был играть на его условиях, лишь бы не потерять его, то после такого самопожертвования у него появилась внутренняя уверенность в том, что теперь они квиты. Алистер, разумеется, не ожидал от Кристиана неведомо каких ответных жертв, но уж на простую верность он вправе был рассчитывать.
Алистер знал, что у Кристиана были любовники помимо него, — он сам ему об этом говорил.
Поначалу это только добавляло ему азарта и упорства — хотелось расти, развиваться и совершенствоваться, и когда-нибудь Кристиан всё увидит, поймёт и оценит. И сделает окончательный выбор. Алистер рос, развивался и совершенствовался. Кристиан всё видел, понимал и ценил. Но определяться не спешил.
— Зачем я тебе? — донимал он Кристиана в моменты особо сильных приступов ревности и самобичевания.
— Затем, что мне хорошо с тобой.
— Зачем тогда тебе другие?
— А ты попробуй хотя бы месяц пить один «Дом Периньон», а потом поговорим, — отвечал Кристиан и добавлял, заговорщически понизив голос: — А ещё лучше — просто попробуй. И все вопросы сразу отпадут.
Алистер пробовал — в компании Кристиана и за компанию с ним. Не сказать, чтобы ему не нравилось. Но нравилось ровно до тех пор, пока рядом был Кристиан: пока они развлекались заодно, их совместные оргии казались Алистеру забавами пресыщенных патрициев, освежавших пресной водой вкусовые рецепторы, чтобы после ещё лучше ощутить вкус благородного напитка. Невыносимо становилось, когда он был с ними. Лондон — город самых смелых фантазий и неограниченных возможностей, здесь можно найти мальчиков на любой вкус. Но без Кристиана даже лучшие из них становились блёклыми и пресными. И Алистер изводил себя удвоенной ревностью: если бы Кристиан точно так же ничего не чувствовал во время таких механических потрахушек, они бы ему давным-давно наскучили. Значит, было что-то ещё, помимо секса, что влекло его к ним.
Алистер не знал своих соперников в лицо, а посему наделял их всеми мыслимыми и немыслимыми достоинствами, отчего ещё сильнее чувствовал собственную ущербность. Воображение неизменно рисовало ему ослепительных недосягаемых соперников: красивее, страстнее и, уж конечно, умнее и интереснее, чем сам Алистер, иначе Кристиан бы на них никогда не клюнул. Маркизы, герцоги, кто-то из принцев, а возможно, и оба, дававшие пресыщенному лорду то, чего не мог дать ему он, простой баронет Алистер.
После нашумевшего скандала с принцем Гарри Гай Пелли, его лучший друг, шепнул Алистеру «по секрету», что скандал обещал быть куда более пикантным, но королевская семья вовремя подсуетилась и из двух зол выбрала меньшее, предпочтя увидеть своего «wild child» на страницах бульварной прессы обкуренным, нежели в мужских объятиях. Алистера это сразу насторожило: что это Пелли так разоткровенничался? Даже не так: почему он откровенничает об этом с ним? Алистер тогда сразу подумал, что Гарри застукали с Кристианом, — в конце концов, кому ещё трахать наследного принца, если не лорду Кейму? Впрочем, по трезвом размышлении он решил, что это бред, — вряд ли принц Соединённого Королевства стал бы терпеть измены Кристиана. Будь Алистер третьим в очереди на британский престол, уж он бы сумел поставить лорда Кейма на место и добиться безоговорочной верности. Впрочем, принц о гареме падишаха мог и не знать и с венценосной самоуверенностью мнить себя единственным…
Принц Гарри и его свита — enfants terribles Итона — всегда были страстно желаемой, но недосягаемой компанией для Алистера. Но после того как по Итону поползли слухи о его «дружбе» с председателем правления школы — чему Алистер сам всячески способствовал, — свита принца наконец заметила его существование. Сам Гарри к нему, правда, так и не снизошёл, но на него вышли его ближайшие дружки, Том ван Страубензее и Гай Пелли.
Случилось это незадолго до выпускных экзаменов. Посланники явились вечером, вдвоём и не с пустыми руками. Угощали портвейном из королевских подвалов. Говорили о том, какой он, Алистер, классный чувак, и никак не могли взять в толк, как это так получилось, что учёба подошла к концу, а они, проучившись пять лет на одной параллели, познакомились только сейчас. Впрочем, лучше поздно, чем никогда: настоящая жизнь только начинается, впереди университет, и уж там они наверстают всё, что так непозволительно упустили в школе. Просили за себя и за принца. После полуночи вино сменилось травкой — «подарок Гарри, сам принц, к сожалению, не смог прийти, о чём очень сожалеет, но он обязательно отблагодарит лично». У Алистера кружилась голова — не от выпивки и не от дурмана: принц Гарри не просто станет его другом, принц будет ему обязан. И the last but not the least — неожиданное посольство от принца полностью снимало подозрения с Кристиана: будь у него что-либо с Гарри, тот сам попросил бы его замолвить словечко перед экзаменационной комиссией.
Проснулся Алистер поздним утром, в объятиях своих ночных собутыльников, впервые в жизни проспав занятия. В голове было тяжело, но на душе — легко. Алистер с досадой отметил засос под левым соском — Кристиан приезжал послезавтра, — но его несколько утешили засохшие белёсые потёки вокруг рта Гая. Доказательств, что это именно его следы, у Алистера не было — о том, что последовало за «угощением» принца, он вообще ничего не помнил, — но если исходить из цели визита посланников, у Пелли было гораздо больше причин ублажать его, нежели Тома.
Алистер переговорил с Кристианом. Разговор закончился серьёзным скандалом. Алистер считал, что обладатель титула принца вправе рассчитывать на некоторые привилегии, к коим, безусловно, относится определённая снисходительность на экзаменах. Кристиан же придерживался мнения, что высокому титулу сопутствуют не менее высокие обязательства, к коим, вне сомнения, относится прилежание в учёбе, и «содействовать» его королевскому высочеству наотрез отказался.
Алистер был готов простить Кристиану измену с Гарри, если бы таковая имела место, но он так и не простил ему его глупое упрямство, из-за которого он лишился благосклонности принца.
Пелли потом с гаденькой ухмылочкой сказал ему, что надо лучше сосать, тогда лорд Кейм, возможно, был бы посговорчивей. Алистер ответил, что если принц может лучше, то пусть сам и отсосёт лорду, а заодно и всей экзаменационной комиссии. Сосал Гарри, видно, ещё хуже, чем учился, потому что не прошло и месяца, как он опять прогремел на всю страну — в этот раз скандал подняла его преподавательница истории искусств Сара Форсайт, которую попросили «помочь» принцу с курсовой работой. По школе упорно курсировали слухи, что простая учительница дерзнула выступить против королевского отпрыска только потому, что за ней стоял некий могущественный лорд, you-know-who, не желавший мириться с падением высочайших образовательных стандартов главной кузницы британской интеллектуальной элиты. Алистер не понимал, кому нужен был этот бессмысленный и обречённый на поражение конфликт — было проведено разбирательство, и с Гарри, разумеется, сняли все обвинения, — но в то же время его пьянила связь с человеком, который не побоялся бросить вызов королевской семье.
Сам Алистер с таким блеском сдал выпускные экзамены, что удивил даже тех учителей и одноклассников, которые никогда в нём не сомневались. Не удивлялся один только Кристиан, изначально уверенный в подобном исходе и неустанно твердивший об этом Алистеру, и этот безоговорочный кредит доверия грел душу Алистера даже больше, чем последующее реальное подтверждение его обоснованности. Он и раньше сдавал экзамены с отличием и последние два года носил почётное звание оппиданского стипендиата, присуждаемое за особые достижения в учёбе председателем правления колледжа. Тот пикантный факт, что председателем был Кристиан, обесценивал получение Алистером этой высокой награды в глазах учеников, да и многих учителей тоже, хотя они-то уж точно не могли иметь никаких оснований для сомнений в её заслуженности. У Алистера это вызывало лишь презрение: для Кристиана их связь была не смягчающим, а отягчающим обстоятельством, и чтобы получить от него своё заслуженное отличие, ему пришлось работать в разы больше, чем стипендиату, не имеющему подобных связей. Эти завистливые людишки считали постель председателя правления школы надёжным убежищем от учёбы, тогда как она являлась суровым полигоном для неё.
— Ваш выпуск — особенный для меня, — сказал Кристиан в своём обращении к выпускникам. — Я всегда подчёркивал важность и даже верховенство личного примера и персонального наставничества в обучении молодёжи. И сегодня я горжусь тем, что могу представить вам красноречивое доказательство верности своей теории. Я счастлив вручить аттестат с отличием сэру Алистеру Уинфилду, лучшему ученику этого выпуска и моему личному воспитаннику. Даже если бы за эти два года я больше ничего не сделал, того, что я вижу сейчас, было бы более чем достаточно, чтобы считать эти годы не прожитыми зря.
Все знали про них с Кристианом — и учителя, и ученики, за исключением разве что первогодков, — и все делали вид, что ни о чём не догадываются. И то, что Кристиан сейчас сам, пусть иносказательно и завуалированно, признался в этом, переполняло Алистера гордостью и счастьем. Наверное, это было очень плохо и неправильно, но сейчас, в этот миг, когда все взгляды были прикованы к ним, Алистер был рад, что всё случилось именно так, как случилось, и что рядом с ним стоит сейчас не смешной и нелепый его старик-отец, который от него отвернулся, а яркий харизматичный мужчина, который годился ему в отцы и для которого он значил больше, чем сын.
Это был день его триумфа. Пять лет назад он стоял здесь, на этом самом месте, никому не известный и не интересный, и все взгляды были устремлены на обоих принцев. Сегодня история повторялась, но с точностью до наоборот — теперь Алистер был звездой и купался во всеобщем внимании, а принц Гарри, получив свой скандальный аттестат, предпочёл исчезнуть тихо и незаметно.
Счастье Алистера не смогло омрачить даже внезапное появление герцога Бедфорда. После торжественной части они с Кристианом разделились: Кристиан от имени правления школы давал приём для родителей выпускников, а Алистер собирался на собственный выпускной. Комнату в Уорр-хаусе он освободил ещё вчера и окончательно переехал в снятый Кристианом дом, куда сейчас и направлялся, чтобы подготовиться к вечеринке.
— Сэр Алистер! — окликнул его знакомый голос. Алистер с видом пресыщенного светского льва, преследуемого надоевшими поклонниками, лениво повернул голову. Герцог отделился от леди в бежевом летнем костюме и мальчика-подростка в парадной итонской форме, в которых Алистер без труда узнал его жену и сына, и направился к нему. Герцогиня проводила мужа взглядом из-под шляпки с вуалью, но, встретившись глазами с Алистером, который тоже украдкой её рассматривал, тут же отвернулась.
— Мои поздравления, — сказал герцог, пожимая Алистеру руку. — Вы украли шоу у принца Гарри.
— После недавних скандалов дополнительное шоу ему, думаю, ни к чему.
Герцог рассмеялся.
— А ещё вы произвели впечатление на моего сына. Я бы хотел вас… — Герцог повернул голову в сторону своего семейства, но герцогиня, видимо, разгадав его намерения, тут же решительно зашагала прочь, уводя за собой сына. Герцог развёл руками. — Когда-нибудь я вас обязательно познакомлю. Мне бы хотелось, чтобы вы подружились. Я уверен, что под вашим влиянием он улучшит свою мотивацию к учёбе.
— Её светлость, похоже, другого мнения.
— Её светлость изменит своё мнение. Когда я представлю вас ей.
— А она… знает?
— Разумеется, — улыбнулся герцог. — У меня нет секретов от жены.
— Да вы просто примерный семьянин.
— Зря смеётесь, сэр Алистер. В свете нас, между прочим, считают образцовой парой. И заслуженно — идеальные отношения возможны только там, где не замешаны эмоции. У нас общий сын, общий титул и раздельные спальни. И то, что в этих спальнях происходит.
Алистер хмыкнул.
— И куда дальше, сэр Алистер? — герцог, заметив его скепсис, поспешил сменить тему. — Оксфорд? Кембридж?
— Гамбург.
— А лорд Кейм в курсе?
— Пока ещё нет. Хочу сделать ему сюрприз.
Герцог загадочно улыбнулся.
— Тогда до скорых встреч в Оксбридже, сэр Алистер. Уверен, в недалёком будущем, когда вы будете там учиться, мы сможем видеться гораздо чаще. — Герцог приподнял невидимый цилиндр и, обернувшись, добавил через плечо: — Я бы советовал Оксфорд. Но уверен, что вы предпочтёте Кембридж.
***
После знакомства с Кристианом Алистер всерьёз подналёг на немецкий, и когда два года спустя возник вопрос о высшем образовании, сообщил Кристиану, что решил поступать в Гамбурге.
— И речи быть не может, — отрезал Кристиан. — В Гамбурге нет университетов, которые соответствовали бы твоему потенциалу.
— Вообще-то, университет здесь ни при чём. Я просто хочу быть ближе к тебе.
— Я так и понял. Поэтому — нет.
— Боишься лишиться такого удобного предлога для походов налево, если я буду рядом?
Кристиан посмотрел на него с нескрываемым интересом.
— А ты считаешь, мне для этого нужен будет предлог, появись у меня подобное желание?
Если Алистера что и бесило в Кристиане, так это подобная откровенность, граничащая с цинизмом. Цинизм не как черта характера, а как хорошо продуманное психологическое оружие, единственное действенное, когда надо было осадить его в подобных ситуациях. Противоядия от подобного «цианида» не существовало. Не покидало ощущение, что Кристиана забавляет его ревность, и перестань он придавать значение его развлечениям на стороне, сам Кристиан тоже потеряет к ним всякий интерес. Вот только перестать не получалось.
— Считаю, что нет, — усмехнулся он. — По крайней мере, ты не дал мне повода сомневаться в тебе в данном вопросе.
— Ну вот, — Кристиан улыбался. — Так стоит ли жертвовать своим будущим вкупе с иллюзиями?
— Пожалуй, не стоит, — процедил Алистер, едва сдерживая ярость. Бесило всё: неизменное собственное поражение, которым оканчивались все его попытки задеть Кристиана; то, что Кристиан в открытую смеялся над его слабостью; и даже то, что он сам отдавал себе в ней отчёт и ничего не мог с собой поделать. Иногда его подозрительность меняла вектор. Алистеру вдруг начинало казаться, что Кристиан, в силу возраста, боится, что не сможет соответствовать его сексуальным запросам, вот и придумал этот «роман на расстоянии». И если он угадал истинную причину, как ему объяснить Кристиану, что ему-то и нужно всего лишь быть рядом с ним, не задев при этом самолюбие Кристиана? Но заводить разговор на эту тему Алистер не решался. Если причина действительно в этом и для Кристиана это так важно, он не простит ему ни этой догадки, ни этого понимания. — Я уже однажды пожертвовал.
— Это была не жертва, мальчик, а выбор. А у любого выбора есть замечательное свойство: как только он перестаёт тебя удовлетворять, ты всегда можешь сделать другой.
— Другими словами, — с угрозой произнёс Алистер, отворачиваясь к окну, — у меня не остаётся другого выбора, кроме как сделать другой выбор.
Алистер замер у окна, уставившись на простиравшуюся до горизонта безупречно подстриженную лужайку: не столько из желания скрыть от Кристиана свои чувства, сколько из страха прочитать в его глазах ответ.
— Мальчик… — Кристиан, вздохнув, подошёл к нему и обнял за плечи. — Тебе нужно личное пространство и личная жизнь.
— Мне хватает тебя, — буркнул Алистер, не оборачиваясь.
— Личная жизнь не ограничивается интимной. Хотя разнообразить последнюю тоже не помешало бы. Тебе нужен разносторонний опыт. Эта твоя истеричная одержимость мной — не что иное, как страх потерять меня и, как следствие, отчаянная бессмысленная попытка удержать меня. А это очень печально. Потому что ты не веришь мне в главном: я тебя никогда не брошу. Даже если ты бросишь меня.
— Иногда мне кажется, что именно этого ты и добиваешься. — Алистер всё ещё огрызался по инерции, но Кристиан уже безошибочно почувствовал перемену его настроения, и, отняв руки от его плеч, резюмировал:
— А посему — Кембридж или Оксфорд. На крайний случай, Гарвард, но тогда, боюсь, из трёх отведённых нам ночей две мне придётся проводить в самолёте.
— Кембридж. — Алистер, признавая своё поражение, повернулся к Кристиану и с вызовом добавил: — Факультет философии.
— Одобряю. И раз уж ты решил пойти по моим стопам… Как насчёт летней практики у меня в Корпорации?
— А что? — хмыкнул Алистер. — Я только за. Совместим приятное с полезным, поиграем в ролевые игры. Могущественный топ-менеджер встречает молоденького практиканта…
Кристиан рассмеялся.
— В эти игры я уже наигрался. А вот тебе поиграть в мои не помешало бы.
— Тебя это заводит? — Алистер внезапно решился озвучить давно донимавший его вопрос — было что-то неестественное в том завидном постоянстве, с которым Кристиан пытался «разнообразить» его сексуальную жизнь. — Тебе так нравится, когда меня все хотят?
— Ты путаешь причину и следствие, мальчик, — сказал Кристиан. — Это тебе нравится, когда тебя все хотят. Потому что это улучшает твоё самоощущение и самооценку и, как следствие, влияет на твоё самопроявление. И вот последнее — то, каким становишься ты, когда это ощущаешь, — нравится мне.
***
— Алистер будет проходить у нас практику, — сказал Кристиан Дэвиду на следующий день.
— О'кей, возьму его к себе — думаю, мы с ним отлично поладим.
— Я в этом уверен. Поэтому решил отдать его Вальбергу.
— О, о, — рассмеялся Дэвид. — Это будет хардкор.
— Ему это пойдёт на пользу.
— Которому из двух?
— Обоим.
И оба рассмеялись.
***
То, что они с шефом вряд ли найдут общий язык, Алистер понял уже в первый рабочий день.
— Доброе утро, мистер Уинфилд! — В приёмную, где дожидался его Алистер, гремя браслетами и благоухая «Томом Фордом», как манекенщик на подиум, вплыл Флориан. Алистер с изумлением уставился на его костюм (узкие, чтобы не сказать — облегающие, брюки и приталенный пиджак цвета голубиного крыла), розовую рубашку (или это правильнее было бы назвать блузой?) и замысловато повязанный сиреневый шейный платок.
Дресс-кода как такового в Корпорации не существовало, особенно для младших и начинающих сотрудников, и Кристиан посоветовал ему одеться в свободном стиле. Предложение Алистер решительно отверг. Во-первых, за время учёбы в Итоне он привык к строгой классической униформе, одного взгляда на которую было достаточно, чтобы безошибочно определить, кем является её носитель. А во-вторых, Алистер не был простым практикантом — он представлял Кристиана. И выглядеть должен был — и хотел — соответственно. Не говоря уже о том, что через каких-нибудь пять лет он вернётся сюда как минимум руководителем отдела, а посему обозначить границу между собой и остальными новичками следовало уже сейчас. Поэтому по недолгом размышлении он, несмотря на июльский зной, остановился на сером костюме из чистой шерсти, голубой рубашке из «королевского оксфорда» и тёмно-синем шёлковом галстуке с неброским рисунком. Всё сшито на заказ в единственном экземпляре лучшими лондонскими портными. Одежда, которая говорит за себя сама, а не ярлыки на ней. И внешний вид шефа Алистера немало озадачил. В департаменте контроллинга, куда Кристиан его определил (а Алистер, узнав, что это самое важное подразделение в Корпорации, не возражал), Флориан курировал самый важный отдел — шоу-бизнес — и столь косвенную причастность к богеме, видимо, считал достаточным основанием, чтобы и самому выглядеть, как звезда эстрады. Перспектива работы под началом столь райской птички… напрягала. Но ещё больше Алистера задело официальное обращение шефа. В прошлую субботу Кристиан устроил вечеринку для своих ближайших друзей и соратников по Корпорации с намерением познакомить их с Алистером. Флориан был среди приглашённых, и Алистер ещё тогда перешёл с ним и с остальными друзьями Кристиана на «ты». А теперь его так называемый босс недвусмысленно давал ему понять, что в работе предпочитает держать дистанцию и соблюдать субординацию.
Пока Алистер приходил в себя, Флориан как ни в чём не бывало сказал:
— Пойдёмте, мистер Уинфилд, я покажу вам ваше рабочее место.
Вальберг привёл его в огромный, переполненный, как муравейник, и гудящий, как улей, open space office. Представив Алистера обитателям муравейника, он провёл его к унылой клетушке два на полтора метра. Алистер скептически осмотрелся. Рабочего места он здесь не видел. Он видел жуткий безвкусный стол, отгороженный от нескольких десятков таких же безликих собратьев тремя хлипкими перегородками. Его рабочее место в школе было раза в три больше и на порядок лучше обставлено.
— Я буду сидеть здесь? — неверяще уточнил Алистер.
— Конечно нет, мистер Уинфилд. — В голосе Вальберга было столько неподдельного удивления, что Алистер устыдился своего вопроса: шеф у него, конечно, с придурью, но не настолько же, чтобы не выделить ему отдельный кабинет. — Здесь вы сидеть не будете. Вы будете здесь работать.
За соседним столом раздался смешок. Алистер взял пересмешника на заметку.
— Спасибо, мистер Вальберг. Я вас понял.
Апелляция в высшую инстанцию ничего не дала.
— Это политика твоего шефа, мальчик, — флегматично сказал Кристиан. — Через это проходят все, кто у него начинает. Флориан привёз это ноу-хау из Америки — он считает, что работа в общем открытом пространстве помогает быстро влиться в коллектив и войти в курс дела.
— И перед моим шефом ты, конечно, бессилен?
— Я очень лоялен по отношению к своим людям, при условии, что они обеспечивают нужный мне результат. Флориан его обеспечивает, так что причин для вмешательства я не вижу.
Коллеги, такие же практиканты и начинающие специалисты, относились к нему хорошо, но без должного пиетета, хуже того — как к равному. Алистер ни за что в жизни не поверил бы, что никто из них понятия не имеет, кто он такой. А если знает хотя бы один — знают все: в подобных клоповниках подобная информация распространяется чуть ли не телепатически. Значит, нежелание признавать, кто есть кто, — это не sancta simplicitas, а statement. Впрочем, чему удивляться: рыба гниёт с головы. Алистер молча проглотил оскорбительный статус-кво: он им ещё покажет, и все они ещё пожалеют. А пока придётся доказывать очевидное.
Неделю спустя, когда Алистер уже более-менее освоился, вернее, смирился со своим местом, ему поручили первое серьёзное, как для практиканта, задание — подготовку презентации для Вальберга, с которой тот должен был выступать на ежемесячном заседании совета директоров. «Ничего сложного, — заверил ассистент Флориана, объяснявший ему суть задания. — Образец презентации вы получите от меня, а нужные данные — от господина Вальберга. Всё, что от вас требуется, — обновить цифры в шаблоне, а графики перестроятся сами». Предложенный шаблон привёл Алистера в ужас: оформи он подобным образом работу в Итоне, её бы попросту не приняли. И были бы совершенно правы. Похоже, здесь никто не имел представления о теории цвета, не говоря уже об элементарном чувстве вкуса (да, рыба гниёт с головы). На диаграммах ядовито-розовый спокойно уживался с кричаще-бирюзовым, и всё это пошлое буйство красок перемежалось серыми безликими бизнес-иллюстрациями «обо всём и ни о чём». «Вот и пригодился школьный курс искусств», — подумал Алистер, с воодушевлением приступая к работе.
Начал он с подбора гармоничных форм и цветов для графиков и диаграмм, после чего подключился через Интернет к банку изображений и полдня провёл, подбирая стильные деловые иллюстрации, подходящие к теме доклада, а потом ещё полдня потратил, продумывая и создавая с их помощью новый дизайн презентации.
В шесть вечера Алистер окинул придирчивым взглядом готовую работу — это была не презентация, это было произведение искусства. Такой отпетый эстет, как Вальберг, это непременно оценит. Насладившись результатом, Алистер быстро перенёс в презентацию полученные от Вальберга данные и, невероятно гордый собой, отправился с распечаткой к шефу.
Вальберг пробежал глазами первый слайд, и на его тонком ухоженном лице мелькнуло нечто похожее на восторг, который тут же сменился удивлением. Нахмурившись, он быстро пролистнул ещё несколько страниц и отставил распечатку в сторону.
— Вы сами эту презентацию делали, мистер Уинфилд? — холодно спросил он. — Или вы отдали её на аутсорсинг?
— Я работал над этой презентацией целый день! — вспыхнул Алистер. Присмотревшись к первому слайду, он уже и сам видел, что с цифрами творилось что-то неладное. Похоже, он так увлёкся дизайном, что совсем упустил из виду аналитику, перепутав данные при копировании. Собственный досадный промах вкупе с пренебрежением шефа привели его в ярость. Да, он допустил ошибку, но при этом проделал блестящую кропотливую работу, к которой отнёсся творчески, с инициативой и полной самоотдачей, а скопировать в готовую презентацию готовые цифры вполне мог бы и ассистент Вальберга.
— В этом отделе не работают, — бесцеремонно перебил его Вальберг. — В этом отделе думают.
— Возможно, — в тон шефу ответил Алистер. — Но мне выделили место для работы. Я не могу в таких условиях сосредоточиться.
— Эта помеха легко устранима, мистер Уинфилд. Если вам мешают ваши коллеги, вы можете дождаться, пока они разойдутся, и спокойно поработать в устраивающих вас условиях. Я с большим пониманием отношусь к особенностям своих подчинённых и не стану настаивать, чтобы они работали в полдень, если им лучше думается в полночь.
— Спасибо, герр Вальберг, — холодно сказал Алистер, переходя на немецкий — это был элегантный способ выразить своё недовольство: Вальберг безмерно гордился своим безупречным английским и общался с ним как с носителем языка исключительно на нём. — Я непременно воспользуюсь вашим советом. Сколько у меня времени?
— Более чем достаточно, — как ни в чём не бывало ответил Вальберг по-английски, специально усилив свой и без того жуткий американский акцент, так раздражавший Алистера. — Презентация мне нужна завтра в девять. Значит, самое позднее в восемь она должна лежать у меня на столе. Значит, у вас, мистер Уинфилд, — Вальберг мельком взглянул на свои вычурные бабские часики на запястье, — ещё целых четырнадцать часов. Успеете. А если нет, вам здесь не место.
— Успею, герр Вальберг. Несмотря на то, что здесь мне действительно не место.
В половине седьмого к нему заглянул Кристиан.
— Ну что, поехали?
— Я не могу, — сухо ответил Алистер. — У меня срочная работа для господина Вальберга, которую я должен закончить к восьми утра.
— О'кей. Тогда я поехал. Увидимся дома.
Алистер, как ему казалось, достаточно ясно намекнул Кристиану на необходимость его вмешательства. Но до Кристиана, видимо, не дошло.
— Я вернусь поздно, — усилил дозу Алистер.
— Я понимаю. Работа есть работа.
Кристиан не собирался ничего предпринимать.
— Очень поздно, — со всей выразительностью, на которую был способен, сделал последнюю попытку Алистер.
— Я не имею ничего против. Дело прежде всего.
Кристиан уехал. Школа закончилась, а муштра продолжалась. В Итоне Алистер сносил её стоически, сейчас же его обуяла злость. Алистеру казалось, что он уже достаточно проявил себя и свои способности, чтобы вновь подвергаться подобному унижению. Он не имел ничего против работы и готов был самоотверженно выкладываться, но в соответствующих условиях, на соответствующей должности и с соответствующим к себе отношением. Здесь же его вынудили начинать с нуля, разве что кофе не заставляли делать, как будто не было пяти лет Итона и двух — личного наставничества Кристиана.
Алистер прикрыл глаза и несколько минут глубоко и размеренно подышал. Но успокоиться не получалось. Поняв, что работать он сейчас не в состоянии, Алистер попросил секретаря Вальберга вызвать ему такси и отправился в центр, где неспешно поужинал в своём любимом гамбургском ресторане. После ужина он ещё несколько часов гулял по вечернему городу. К полуночи, полностью успокоившись и смирившись с неизбежным, он вернулся в офис и с новыми силами приступил к работе. Открыв файл с расчётами Вальберга, Алистер принялся сверять данные и исправлять собственные косяки. С работой он управился за полчаса, но, назло Кристиану, домой этой ночью решил не возвращаться. Раз он не может поставить на место своих холуев, пусть дрочит в одиночестве.
Алистер распечатал презентацию и отправился с ней в комнату отдыха. Поставив будильник на шесть утра, он снял пиджак, галстук и ботинки и устроился на кожаном диване. Поворочавшись и так и не найдя удобного положения, он подложил под голову вместо подушки внушительную распечатку и, укрывшись пиджаком, тут же провалился в сон.
Проснувшись на рассвете, он ещё раз на свежую голову просмотрел распечатку. Проверка закончилась чётким осознанием двух вещей: этой ночью он создал шедевр, но ни за что в мире он не станет тратить свою жизнь на подобную ерунду.
Не желая встречаться с шефом, Алистер отослал ему презентацию по электронной почте, а сам отправился к Дэвиду Йосту, который, похоже, был единственным вменяемым человеком в этом бедламе, о чём свидетельствовало уже хотя бы то, что, будучи вторым человеком в Корпорации после Кристиана, он не строил из себя невесть что и общаться с равными предпочитал на равных. У Дэвида рядом с его кабинетом имелась личная душевая, которой Алистер с разрешения хозяина воспользовался. У Дэвида даже нашлась для него свежая рубашка, припасённая, видимо, для его служебных любовников. Когда Алистер вернулся из душа, Дэвид заказал завтрак, который с удовольствием с ним разделил, со смехом выслушав о его вчерашних злоключениях. Алистеру полегчало на душе — хоть кто-то в этом мире его понимал.
В девять Дэвид отправился на совет директоров, на котором должен был выступать со злополучной презентацией Вальберг, и Алистер вернулся в свою «камеру». Там его ждал e-mail от Вальберга с лаконичным «Спасибо». Алистер хмыкнул: учитывая стервозный характер шефа, это, наверное, можно было считать высшей формой признания. О женщине с подобным характером непременно сказали бы, что мужика ей надо. Вальбергу, похоже, тоже, с реваншистской ухмылкой подумал Алистер, вспомнив, что на вечеринку к ним с Кристианом он единственный явился без пары.
После обеда к нему заглянул Дэвид, чем вызвал в «муравейнике» настоящий переполох.
— Твоя презентация произвела фурор, — сказал он Алистеру. — Все были в восторге.
— Даже герр Вальберг? — усмехнулся Алистер, готовый его расцеловать: директор департамента, лично явившийся, чтобы прилюдно выразить ему своё восхищение, — это было эффектно.
— Нет, герр Вальберг как раз в ярости, — ухмыльнулся Дэвид. — Это был первый доклад в его жизни, когда его никто не слушал, потому что все смотрели на картинки.
Продолжение — в комментариях.