| Часть 1. Власть красоты. |
| Часть 2. Власть идеи. | Часть 3. Власть несбывшегося. | Часть 4. Власть свободы. |
| Часть 2. Власть идеи. | Часть 3. Власть несбывшегося. | Часть 4. Власть свободы. |
Часть 5. Власть крови.
Часть 5
ВЛАСТЬ КРОВИ
Стилисты
ВЛАСТЬ КРОВИ
Стилисты
К приезду гостей готовились месяц. В доме из-за этого было столько суеты и разговоров, что Леон сразу понял: гости будут необычные.
По вечерам родители запирались у себя в спальне и о чём-то приглушённо спорили, а наутро у мамы были опухшие покрасневшие глаза, которые она прятала за солнцезащитными очками.
И вот день «икс» настал.
Отец ещё утром строго-настрого приказал ему сидеть у себя и не высовываться. Это было странно — обычно, когда приезжали гости, родители сами звали его, чтобы похвастаться: как Леон хорошо учится, как чудесно рисует, какое место занял на школьном конкурсе юных талантов. Не то чтобы Леон испытывал такое уж большое удовольствие от этих встреч: он неизменно чувствовал себя на подобных сборищах диковинным зверьком на потеху публике. Гости тут же принимались с ним сюсюкать, задавая из года в год одни и те же набившие оскомину вопросы, ответы на которые никого не интересовали. «Как дела в школе? Кем мечтаешь стать? Какие планы на каникулы?» В общем, тоска смертная. Но на этот раз отцовский запрет его задел: во-первых, из одного чувства протеста — этих запретов уже было столько, что у Леона выработался на них рефлекс; а во-вторых, особенно обидно, когда тебя не приглашают туда, куда ты сам не горишь желанием идти.
Леон стоял у себя в комнате на втором этаже их виллы в Винтерхуде и осторожно выглядывал из-за шторы в окно. Комната выходила окнами на фасадную сторону дома, и подъездная дорожка отсюда хорошо просматривалась.
В три часа пополудни послышался шум мотора и лёгкий шорох колёс по гравию, и из-за поворота показался чёрный представительский «мерседес». Лимузин притормозил у парадного входа.
Из дома тут же вышел отец при полном деловом параде. Быстрым пружинистым шагом он спустился по лестнице навстречу новоприбывшим и принялся энергично трясти им руки в порядке старшинства.
Гостей было трое.
Двое из них, хоть и не походили на обычных бизнесменов, водившихся среди друзей отца в избытке, всё же ничем особо не выделялись: костюмы, галстуки, ботинки — солидно, дорого, безлико. А вот третий, самый молодой из них, парень за двадцать… Вот он выглядел отпадно. Вьющиеся светлые волосы до плеч (Леон решил, что точно крашеные — в природе таких восхитительных оттенков не бывает) обрамляют холёное модельное лицо. Огромная «женская» сумка на согнутом локте. И сапоги. Умопомрачительные белые сапоги из кожи питона до колен.
Леон смотрел во все глаза, затаив дыхание, словно боялся, что чудесное видение растает от малейшего неосторожного движения.
Этот парень был именно таким, каким больше всего хотел быть сам Леон: сильным и стильным. Стильность парня была налицо. А то, что он был ещё и сильный, сомнений не вызывало: чтобы появиться в таком обществе в подобном виде, нужно немалое мужество. Сам Леон, разумеется, тоже делал вид, что ему плевать на мнение остальных, но внутренне всегда чувствовал себя неуютно от глумливых подколок сверстников или неодобрительных взглядов взрослых. Парень же держался так, словно его облик — самая естественная вещь на свете.
Леон мог бы выглядеть так же — они даже внешне были похожи: оба невысокие, хрупкие, светловолосые, — если бы ему повезло с родителями, вернее, с отцом. Сам Леон походил на маленького старичка — обычная короткая стрижка, безликая классическая одежда: прямые брюки, строгие рубашки, скучные свитера — всё это с равным успехом мог бы носить покойный дедушка, будь оно на несколько размеров больше. Стоил его гардероб дорого, но выглядел убого. По мнению отца, это называлось «приличным внешним видом». По мнению Леона, последний иммигрант и тот выглядел круче. И в чём, спрашивается, прикол родиться в богатой семье, если в итоге ты всё равно лох лохом?
Леон сканировал необычного гостя с головы до ног и обратно, то и дело задерживая взгляд на ключевых деталях облика. Результат осмотра оказался неутешительным: он впервые устыдился своего стадного инстинкта — сам Леон слишком усердно подражал новоявленной школьной звезде Биллу Каулицу. Разумеется, только в мечтах, но сам факт удручал. Парень же был неповторим: каждая деталь его облика в отдельности была последним писком моды, а всё вместе непостижимым образом превращало его в яркую индивидуальность — так, как выглядел он, не выглядел никто. По крайней мере, Леон не встречал никого похожего на него. А уж он был в курсе всех модных тенденций.
Но ещё большее любопытство, чем сам незнакомец, у Леона вызвала реакция отца на него. Возникшее между ними напряжение чувствовалось даже здесь. Отец подошёл к парню последним, на миг застыл в нерешительности, но руку всё-таки протянул. Они с вызовом посмотрели друг другу в глаза. Отец скупо кивнул, но не обменялся с ним ни словом, и тут же поспешил пригласить гостей в дом.
Парень отцу не понравился — ещё бы! — и это только подхлестнуло интерес Леона: вот бы подружиться с ним! Хотя глупо, конечно, надеяться, что такой захочет водиться с малолеткой.
***
Когда отец с гостями исчезли из виду, Леон ещё некоторое время простоял у окна, размышляя, — мысль познакомиться с экстравагантным парнем не покидала.
Нужная идея пришла быстро — когда Леон чего-то хотел, он умел найти способ получить желаемое. Но прежде надо было хоть что-то сделать с собой — не являться же на глаза иконы стиля в «приличном виде»!
Леон вернулся в комнату, открыл дверь шкафа и, вывалив на пол содержимое, опустился на колени. Нужная вещь нашлась быстро — чёрная облегающая водолазка с длинными рукавами. На краях рукавов с внутренней стороны он решительно проделал ножницами две дырки и, надев свитер, просунул в них большие пальцы.
Спустившись в гостиную, он набрал по памяти номер телефона и мгновение спустя уже слушал гудки вызова.
— Бабуль, привет!
Дальше достаточно было просто мычать время от времени что-то согласно-заинтересованное — бабушкин ворчливый монолог в активных собеседниках не нуждался. Добрых полчаса спустя Леон, продолжая поддакивать, вышел в ванную. Прижав трубку плечом к уху, он смочил руки водой — средства для укладки волос были под запретом, — ловкими отработанными движениями соорудил на голове некое подобие причёски и, придирчиво оглядев себя в зеркале: не топ-модель, конечно, но и далеко уже не тот занудный замухрышка, каким он выглядел пару минут назад, — невзначай поинтересовался, не позвать ли кого из родителей.
Расчёт оказался верным: престарелая властная бабушка Матильда, мать отца, после смерти деда изнывала от тоски и скуки в фамильном поместье близ Мюнхена и постоянно жаловалась на невнимание со стороны детей.
— Разумеется, позвать! — зарокотала трубка. — Сами они не догадаются позвонить.
Для верности Леон заглянул по пути на кухню. Мама, бледная и суетливая, гоняла в хвост и в гриву поваров, специально приглашённых ради сегодняшнего приёма из какого-то супермодного ресторана, и покидать свой стратегический пост не собиралась. Отлично! Можно приступать.
От отца потом, конечно, влетит, ну, да ему не привыкать. Леон набрал побольше воздуха в грудь, коротко постучал и, не дожидаясь приглашения, распахнул дверь столовой. Разговор за столом тут же стих. К нему повернулись четыре пары глаз: гости смотрели с интересом, отец, как и следовало ожидать, — с недоумением и даже раздражением.
— В чём дело, сынок? — в переводе с гостевого языка на семейный это означало: «Ты что себе позволяешь, щенок?!»
Леон поздоровался с гостями и сказал как ни в чём не бывало:
— Тебя бабушка к телефону, в гостиной.
— Передай, что я позже перезвоню.
— Бабушка сказала — срочно.
— Не подавайте дурного примера сыну — бабушку надо слушаться, — рассмеялся старший из гостей — представительный темноволосый мужчина с трёхдневной щетиной, которому с равным успехом могло быть и хорошо под сорок, и слегка за пятьдесят, — и подмигнул ему: — Верно, Леон?
— А то! — улыбнулся он.
— Идите-идите, — повернулся к отцу мужчина. — Леон на правах молодого хозяина составит нам компанию.
Отец нехотя поднялся, испепеляя Леона взглядом.
— А вы откуда знаете, как меня зовут? — спросил он, когда отец скрылся за дверью столовой.
— Мы друзья твоей семьи, — подал голос второй мужчина, под откровенным взглядом которого Леону стало не по себе. — А у друзей принято интересоваться их близкими.
— Твой отец нам все уши прожужжал о тебе — очень уж беспокоится о твоём будущем, — улыбнулся первый, и остальные, как по команде, рассмеялись тоже: похоже, это была одним им понятная шутка — сам Леон ничего смешного в сказанном не видел.
Мужчина поднялся ему навстречу, протягивая руку:
— Кристиан.
— Дэвид. Флориан. — Подтянулись остальные. И это тоже было необычно: друзья и коллеги отца неизменно представлялись по фамилии, и обращаться к ним надо было господин Такой-то. Эта же троица явно превосходила их всех по части власти и влияния — ни перед кем ещё отец так не заискивал, — однако в них совсем не наблюдалось свойственной друзьям родителей снисходительности взрослого к ребёнку. И это подкупало.
Когда Флориан назвал себя, Леон подумал, что это единственно возможный вариант. В его образе всё было продумано до мелочей. Даже имя.
Протянутая ему кисть, вся в дизайнерских кольцах, была сухой и тёплой и приятной на ощупь. Парень ободряюще улыбнулся, чуть задержав его руку в своей. Леон ответил робкой улыбкой.
— Присаживайся к нам. — Кристиан по-хозяйски подвинул ему отцовский стул и налил апельсинового соку в один из бесчисленных бокалов из мудрёной сервировки. — За знакомство, Леон!
Мужчины подняли бокалы с вином.
Леон был ошарашен: максимум, на что он рассчитывал, — хотя бы одним глазком взглянуть вблизи на новоявленную икону стиля. Однако эти странные мужчины устроили ему настоящий приём, проявив к нему неподдельный интерес, как к равному.
Леон сам толком не знал, чего ожидал от этой встречи. Возможно, он просто хотел убедиться: до этого он видел подобных парней только на страницах гламурного глянца и в глубине души даже сомневался, что такие и вправду существуют и что это не происки фотошопа. И сейчас, рядом с живым воплощением своего идеала, в нём возродилась надежда: может, когда-нибудь… он тоже сможет стать… таким.
Большей частью говорил Кристиан.
— Отличная идея, — заметил он, кивая на рукава.
Комплимент Леону польстил, хотя, признаться, ему больше хотелось услышать мнение Флориана. Но тот не сводил с него глаз и молчал: ещё бы — нечасто увидишь такое унылое зрелище. Леону стало неловко — вся эта затея вдруг показалась ему до невозможности дурацкой.
— Позвони мне завтра. — Кристиан протянул ему бледно-кремовую карточку из плотной шероховатой бумаги. — Наша организация содействует талантливой молодёжи, мы спонсируем множество курсов и кружков. Может, и тебя что-то заинтересует.
Леон смутился — ему впервые в жизни давали визитку. Поблагодарив, он мельком взглянул на неё: никакого логотипа или хотя бы названия фирмы, только имя и фамилия — Кристиан Кейм — и номер телефона, набранные мелким шрифтом бордового цвета, — и сунул карточку в карман джинсов. Очень вовремя: в столовую как раз вернулся отец. Он и без того не в восторге от его увлечений и идею посещения кружков по интересам вряд ли поддержит.
Уже стоя в дверях, Леон не удержался и бросил последний взгляд на Флориана. Тот с сосредоточенным видом поправлял манжеты своей умопомрачительной дизайнерской рубашки.
***
Из столовой Леон вернулся к себе, твёрдо вознамерившись дождаться ухода гостей, чтобы ещё раз взглянуть на Флориана. А пока он удобно разместился на кровати и принялся зарисовывать его по памяти в своём скетч-альбоме. Окно, несмотря на промозглую декабрьскую погоду, Леон предусмотрительно оставил открытым.
Время за рисованием, как всегда, пролетело незаметно — когда Леон погружался в любимое занятие, внешний мир для него переставал существовать. К реальности его вернул звук шагов и голоса, доносившиеся со двора. Бросившись к окну, Леон тут же занял свой наблюдательный пост.
Особо довольными ни гости, ни отец не выглядели.
На прощание Кристиан что-то сказал. Слов было не разобрать, равно как и ответ отца, но, судя по выражению его лица, что-то не особо приятное для собеседника. Кристиан улыбнулся в ответ, и троица проследовала к лимузину.
Из «мерседеса» тут же вышел молчаливый водитель и открыл дверцы пассажирам. Флориан сел спереди, Кристиан с Дэвидом расположились на заднем сиденье.
Водитель так же молча закрыл за ними двери, и машина тронулась с места.
***
— Что скажешь? — в гнетущей тишине лимузина заданный вполголоса вопрос прозвучал непривычно громко. По тону Кейма Флориан понял, что вопрос предназначается ему.
— Этого и следовало ожидать, — ответил он, разминая в пальцах сигарету. Водитель тут же услужливо щёлкнул зажигалкой. Флориан кивком поблагодарил его и затянулся, чтобы выиграть время.
— Я не об исходе переговоров.
Флориан поморщился: он предусмотрительно занял место рядом с водителем, малодушно надеясь оттянуть неизбежный разговор с Кристианом, — сначала надо было самому разобраться в своих чувствах и впечатлениях.
— Хороший мальчик, — неопределённо пожал он плечами. — Только с семьёй не повезло.
— Это мы исправим, с твоей помощью.
Флориан задумчиво покивал.
Остаток пути ехали молча.
***
— Я могу только в субботу.
Это был единственный день, когда Леон был предоставлен самому себе: мама с утра отправлялась на шопинг, который плавно перетекал в затяжные посиделки в кафе с подругами, а отец до вечера играл в гольф.
— Хорошо, — сказал Кейм. — Мне это подходит. Я заеду за тобой в двенадцать.
Леон похолодел. Если кто-нибудь из прислуги увидит, что он садится к незнакомцу в машину, отцу обязательно донесут, и скандала не миновать. Впрочем, скандала Леон не боялся — за тринадцать лет он уже свыкся с постоянными выволочками. Гораздо страшнее было другое: если отец узнает о его новом знакомстве, с надеждами можно будет распрощаться.
— Можно вас попросить? — Леон замялся, лихорадочно соображая, как получше сформулировать просьбу: если сказать правду, Кристиан, чего доброго, захочет сначала поговорить с родителями, а то и вообще откажется от встречи. — Вы могли бы подождать меня на углу улицы? И, не дожидаясь ответа, он тут же принялся объяснять, где именно.
— Договорились. — Мужчина на том конце провода улыбнулся и заговорщически понизил голос: — Никто ни о чём не узнает — пусть это будет наш с тобой секрет.
Кристиан Леону определённо нравился.
В субботу ровно в полдень Кристиан ждал его в условленном месте.
Если бы не уже знакомая лёгкая небритость, выдававшая давешнего солидного бизнесмена, Леон никогда бы не узнал в нём Кейма. Неброские тёмные джинсы, под распахнутой чёрной кожаной курткой — простая белая футболка, шёлковый шарф и пилотские очки, по отдельности на вид — самая обычная одежда, всё вместе на Кристиане — эффектный прикид, по силе воздействия не уступающий Флориановому.
Шофёра на этот раз тоже не было. За рулём жёлтого «бентли» восседал Кристиан самолично.
— Здесь неподалёку есть один отличный джус-бар. — В безупречном немецком Кейма Леону почудился едва уловимый британский акцент. — Можем там посидеть.
Леон не возражал.
Тоном завсегдатая Кристиан заказал себе «как обычно» и вопросительно уставился на Леона.
— Мне колу, — ответил тот — ничего другого он не пил.
— Два огуречно-сельдереевых, — перевёл Кристиан, заметив растерянность на лице официанта, и повернулся к Леону: — Извини, колы здесь нет. Но альтернатива тебе понравится.
Леон с сомнением покосился на соседний столик, за которым двое мужчин с безупречным загаром потягивали из высоких стаканов какое-то подозрительное мутно-зелёное пойло.
Однако «альтернатива», вопреки опасениям, и вправду оказалась намного вкуснее, чем можно было ожидать от напитка с подобным названием. От внимания Кристиана это не ускользнуло.
— Никогда не отвергай альтернативу только потому, что кто-то сказал, что это плохо, — довольно улыбнулся он. — Сначала попробуй сам.
Такой подход к жизни Леону импонировал — уже хотя бы тем, что кардинально отличался от железных отцовских «аргументов» в стиле «Нельзя, потому что нельзя» или «Потому что я так сказал!».
Очень скоро болтовня с Кристианом его настолько увлекла, что он готов был пить что угодно, даже молоко, которое с детства терпеть не мог, лишь бы встреча не заканчивалась. Кейм был из той редкой породы взрослых, которые вели себя с детьми и подростками на равных, без тошнотворной снисходительности и ложного превосходства, и это подкупало. Кому-то явно повезло с отцом, подумал Леон.
— Скажи… — Кристиан, допив свой веллнесс-дринк, задумчиво повертел в руках пустой стакан. — Какое у тебя сложилось впечатление о Флориане?
Леон от неожиданности поперхнулся.
— Вы о… парне, который был с вами у нас в гостях? — спросил он, откашлявшись.
Кристиан кивнул.
— Мне показалось, он тебе понравился.
— Очень! — воскликнул Леон. Он полночи проворочался без сна, пытаясь придумать, как бы поаккуратнее расспросить Кристиана о Флориане, а главное, чем объяснить свой интерес. Ну правда, не говорить же этому солидному взрослому мужчине, что его спутник покорил его своей стильностью. И вот такая удача — Кейм сам заговорил о нём, да ещё в нужном ключе.
— Это хорошо. — Кристиан откинулся на спинку стула, выдержал паузу и негромко сказал, глядя Леону в глаза: — Потому что Флориан твой брат.
***
Год спустя после ссоры с сыном и его ухода из дома Вальберг-старший, поняв, что Флориан не «образумится», твёрдо вознамерился начать всё сначала и обзавестись-таки достойным наследником. Подыскав на стороне суррогатную мать (Эмма, жена, в свои сорок пять уже не могла рожать), он сделал второго сына.
Вину за неудачный «пилотный проект» он целиком и полностью возложил на жену: недоглядела, разбаловала, вырастила из сына девку. Эмма оказалась виновата во всём, начиная с выбора «пидорского» имени для сына и заканчивая тем, что её не оказалось дома в тот роковой день, когда Флориан с одноклассником решили перейти к практике.
Суррогатная мать, как бы не так! Эмма прекрасно знала о многолетней связи мужа с этой шалавой Новой, но предпочла сделать вид, что поверила. Откажись она от ублюдка мужа, как решила сначала, ещё неизвестно, как отреагировал бы Дирк: раз решил взять внебрачного сына в семью, значит, разводиться с ней не собирается, а не согласись она, муж, чего доброго, ещё уйдёт от неё к матери ребёнка. Подобный исход супружеской жизни её не пугал: с уходом Флориана семья перестала для неё существовать, и если бы Дирк выбрал себе любовницу из их круга, Эмма сама подала бы на развод. А так… Мало ей было позора, когда сын оказался геем и ушёл из дома, так теперь ещё все потешаться будут, что муж на старости лет бросил её ради какой-то косметички.
Для друзей и знакомых Эмма весь положенный срок прилежно симулировала беременность. «Рожать» уехала в частную закрытую клинику в Швейцарии, а вернулась неделю спустя с поддельным новорождённым сыном и настоящей послеродовой депрессией.
Мальчика назвали Леоном — в честь прадеда Дирка Леонарда, основателя семейного бизнеса.
Насколько Эмма боготворила своего первенца Флориана, настолько возненавидела приёмыша Леона.
Однажды, ожидая приёма у психоаналитика, у которого она теперь была постоянной клиенткой, она рассеянно листала какой-то психологический журнал, найденный на диване для посетителей, и наткнулась на альтернативную версию сказки о Золушке и злой мачехе.
…Жил-был на свете вдовец. Жена его давно умерла, оставив его с маленькой дочкой на руках. Помучился он так, помучился и решил снова жениться. Вскоре и жена подходящая нашлась — такая же вдова с дочкой-ровесницей его собственной.
Привёл он её в дом. Мачеха, едва увидала дочь мужа, тут же её возненавидела: слишком красивая девочка была, рядом с нею её родная дочь совсем невзрачно смотрелась. И решила она извести падчерицу со свету. Думала она, думала и придумала изощрённую месть.
Падчерица спала до обеда, ела досыта и ничего по дому не делала, только дни напролёт перед зеркалом вертелась да наряды примеряла.
Свою же собственную дочь мачеха держала в чёрном теле: девочка вынуждена была вставать на заре, кормить кур, доить коров, стирать, убирать, готовить, работать в поле — весь день в заботах, куда там прихорашиваться — тут даже в зеркало взглянуть некогда.
— Почему она ничего не делает, а я — всё? — недоумевала родная дочка.
— Её и так судьба обидела — без матери оставила, — отвечала та. — Ты должна проявить сострадание к сестре.
Отец на жену нарадоваться не мог — до чего же милосердная да справедливая!
Быстро пролетели годы. Девушки повзрослели. Позвала их мачеха к себе.
— Состарились мы с отцом, дочки, не можем вас больше кормить да одевать. Пора вам теперь своим умом жить и самим о себе заботиться.
Выдала она каждой поровну денег, что они с мужем скопили, и велела идти в мир, самим на жизнь зарабатывать. Родная дочка тут же устроилась на работу в богатый купеческий дом. Добрая, скромная и трудолюбивая девушка, даром что не красавица, приглянулась хозяйскому сыну. Да и сами хозяева прикипели к ней душой: кроткая, послушная, работящая — лучшей невестки и желать нельзя. Вскоре и свадьбу сыграли.
А избалованная красавица падчерица, которая в жизни даже тарелки за собой не помыла, зато привыкла только спать да гулять, быстро прокутила полученные деньги и умерла с голоду, никому не нужная.
Пару дней ходила Эмма сама не своя, а на третий её осенило. Теперь она знала, что ей делать.
Видит Бог, меньше всего она хотела, чтобы сын оказался таким. Долгими бессонными ночами изводила она себя мыслями о том, как и почему так всё сложилось. Неужели в этом действительно была её вина? Но разве она хотела этого?
Эмма и вправду души в Флориане не чаяла — не ребёнок, златокудрый фарфоровый ангелочек. «Вот ведь природа несправедлива, — шутливо вздыхали подруги. — Зачем парню такая красота? Любой девушке фору даст!»
Слишком сильно любила она своего первенца. Не могла ему ни в чём отказать. И если сына с малолетства тянуло к куклам и красивым нарядам, у неё не хватало духу отказать ему в таком пустяке — перерастёт.
Принимая сторону мужа, Эмма желала сыну добра: думала, Флориан, оставшись без родительской поддержки, образумится. А вышло только хуже: сын не то что не исправился, а и вовсе из дому ушёл.
«Воспитала из сына пидора, говоришь? — усмехнулась она про себя, ставя точку в нескончаемом мысленном оправдании перед мужем. — Ну что ж, значит, у меня уже есть опыт».
Дирк на жену и произошедшие с ней метаморфозы нарадоваться не мог: пока Леон был бессловесным младенцем, она даже не взглянула на него ни разу — все заботы по уходу за ребёнком легли на круглосуточных приходящих нянек. Но стоило мальчику начать ходить и говорить, жену словно подменили: раньше из депрессий не вылезала, а тут вдруг ожила, глаза блестят, но главное — полностью изменилось её отношение к Леону. Эмма теперь от него ни на шаг не отходила, как когда-то от Флориана.
«Это естественный и закономерный результат терапии, — сказал ему напыщенный профессор Фридманн — светило немецкой психоаналитики, которого сам Дирк считал шарлатаном, чья деятельность сводилась к организации досуга богатых домохозяек. — У вашей жены ремиссия. То, что она не смогла реализовать с родным сыном, она захочет наверстать с приёмным. Не препятствуйте ей — это пойдёт на пользу и ей, и ребёнку».
***
— Сынок, пошли спать. Я расскажу тебе сказку.
— Про кого?
— Про короля и принца.
Леон безропотно позволил уложить себя в кровать и, затаив дыхание, приготовился слушать.
— Жил-был король, и было у него три сына, — начала мама. — Младшего, самого красивого, звали Леон.
— Как меня?! — ахнул ублюдок.
— Как тебя, — подтвердила мама. — Слушай дальше, не перебивай.
Выросли сыновья, пришла пора им жениться. Пригласил король в гости незамужних дочерей всех соседских правителей. Два старших брата быстро выбрали себе жён. Леон же только нос воротит — ни одна принцесса ему не нравится: одна слишком старая, другая слишком страшная, а третья слишком глупая.
Надоело это королю, рассердился он на Леона:
— Вот тебе лук и стрела, — говорит он сыну, — поднимайся на самую высокую башню в замке и пусти её в небо. Где стрела упадёт, там и твоя суженая.
Леон же был очень умный принц, даром что самый младший. Придумал он, как отца перехитрить: и волю его исполнить, и не жениться. Поднялся он на самую высокую в замке башню, как велел отец, осмотрелся — с высоты все окрестности были видны как на ладони — и выстрелил в болото — уж там точно никакой жены быть не может.
Ублюдок хихикнул, довольный находчивостью тёзки.
— Пошёл принц искать стрелу, — продолжала мама. — День шёл, другой шёл, по лугам, по лесам, по горам шёл, а на третий день зашёл в топкое болото. Смотрит, а посреди болота лягушонок сидит — стрелу его в лапках держит.
— Квавствуй, Леон, — поздоровался лягушонок, — квавствуй, суженый.
— Какой я тебе суженый? — возмутился Леон. — Я принц! Не могу я на тебе жениться. Меня подданные засмеют!
— А ты женись, Леон, не пожалеешь.
Подумал Леон, подумал: а и правда, уж лучше жениться на лягушонке, чем на какой-нибудь мерзкой жабе-принцессе. Завернул принц лягушонка в кружевной платочек и вернулся с ним в королевский замок.
Опечалился отец, когда увидел его невесту, да ничего не поделаешь: негоже королю от собственного слова отказываться!
Созвали они гостей со всего королевства и сыграли три свадьбы: старший сын женился на принцессе, средний — на княжеской дочке, а младший — на лягушонке.
Три дня гуляли, а на четвёртый король созвал сыновей и говорит:
— Ну что, дети мои, теперь вы все трое женаты. Пришла пора решить, кому из вас мне королевство передать. Будет вам от меня три задания. Кто лучше всех с ними справится, тому и достанется трон после меня. Вот вам первое испытание: мудрость короля — в его решениях. Приготовьте к завтрашнему дню ваши первые указы.
Поклонились принцы королю и пошли выполнять отцовскую волю.
Загрустил Леон — он никогда красиво писать не умел, в школе уроки письма для него пуще пытки были.
— Что ты грустный такой, Леон? — спрашивает его лягушонок. — Обидел кто тебя?
— Как же мне не грустить! — отвечает Леон. — Велел отец на завтра написать настоящий королевский указ.
— Не печалься, Леон, — говорит ему лягушонок. — Давай лучше поиграем, а потом ляжем спать — утро вечера мудренее.
Сбросил он с себя лягушачью кожу и обернулся Королём Голландским — таким красавцем стал, что ни в сказке сказать, ни пером описать! Наигрались они с Леоном, Леон утомился и уснул. А Король вынул из потайного кармана мешочек с волшебными травами, посеял их за окном, травы и нашептали ему указ.
Проснулся утром Леон, а на столе бумажный свёрток лежит, красной лентой перевязанный. Бросился к нему Леон, развязал, а там — готовый королевский указ. Обрадовался Леон, тут же побежал к отцу. А там уже и братья собрались — ждут не дождутся, когда смогут свою волю огласить.
Подал отцу свой свёрток старший принц. Отец развернул его, но даже читать не стал.
— Что это за указ?! — закричал он. — Весь в кляксах и пятнах, позор для короля!
Подал отцу свой указ средний принц.
— Это уже лучше, — смягчился отец. — Но ошибок больше, чем блох в моём парике! Казнить нельзя помиловать. Как прикажешь это понимать?!
Настал черёд Леона.
Развернул король его свёрток и глазам не поверил: ни единого пятнышка, ни единой описки, а сам текст такой мудрёный и заковыристый, что не каждый придворный мудрец его разберёт.
— Вот указ, достойный зрелого и мудрого короля! — просиял отец и тут же дал сыновьям второе задание: — Сила короля — в его дальновидности. Жду вас завтра снова — с рассказом, каким вы видите наше королевство через сто лет.
Пуще прежнего загрустил Леон — откуда ему знать, что будет с их королевством через столько лет?
— Что ты опять невесёлый, Леон? — спрашивает его лягушонок.
— Как же мне веселиться? — отвечает Леон. — Велел отец завтра поведать ему о будущем нашего королевства через сто лет.
— Не тревожься, Леон, — говорит ему лягушонок. — Пошли лучше поиграем, а потом ляжем спать — утро вечера мудренее.
Сбросил он с себя лягушачью кожу и обернулся Королём Голландским. Поиграли они с Леоном, Леон устал и уснул. А Король вынул мешочек с волшебными грибами, посеял их за окном, грибы и открыли ему будущее королевства.
Проснулся утром Леон, а лягушонок ему всё и пересказал.
Повеселел Леон и тут же отправился к отцу. А там уже старший брат заканчивает свой рассказ.
— С таким видением ты через год королевство потеряешь! — разозлился отец.
Среднему брату повезло не больше.
— С таким видением тебе вообще королём не быть! — разгневался отец.
Рассказал Леон, что услышал от лягушонка.
— Вот видение, достойное мудрого и зрелого короля! — обрадовался отец и тут же дал сыновьям последнее задание.
— Опора короля — в его супруге, — сказал он. — Каким бы мудрым и сильным ни был король, с глупой и слабой супругой он и сам таким станет. Посему приглашаю вас завтра на бал с вашими жёнами — хочу посмотреть на них, понять, достойны ли они стать королевами.
Совсем опечалился Леон — уж с этим заданием он точно не справится: о чём говорить королю с лягушонком?
— Что печальный такой, Леон? — спрашивает его лягушонок.
— Как же мне не печалиться! — отвечает Леон. — Хочет отец завтра тебя видеть.
— Леон, не горюй, — говорит ему лягушонок. — Давай лучше поиграем, а потом ляжем спать — утро вечера мудренее.
Наигрались они с Леоном, устали и легли спать. Леон же только притворился, что уснул. Дождался он, пока Король уснёт, и сжёг его шкурку в камине.
Проснулся Король Голландский на рассвете, бросился искать свою шкурку, а шкурки нет! Только горсть пепла в камине лежит.
— Что же ты наделал, Леон?! — вскричал Король. — Теперь я больше не смогу притворяться лягушонком. Придётся тебе теперь признаться, на ком ты на самом деле женат.
Совсем Леон голову повесил — не подумал он об этом.
— Ладно, — смягчился Король. — Отправляйся-ка ты на бал, я следом за тобой приеду. Как услышишь шум и гром — не пугайся: это я со своей свитой буду.
Пошёл Леон на бал один. А там уже братья собрались — не терпится им своими жёнами похвастаться. Увидели они Леона — и давай потешаться:
— Что же ты, брат, без лягушки своей явился? Хоть бы в платочке её принёс и дал отцу послушать, как она квакает.
Вдруг поднялся шум да гром — весь замок затрясся-зашатался. Гости переполошились, повскакивали со своих мест. А Леон говорит:
— Не бойтесь, гости дорогие! Это мой лягушонок со своей свитой едет.
Подбежали все к окнам и видят: подъезжают к замку триста рыцарей — все как на подбор такие красавцы и богатыри, что ни в сказке сказать, ни пером описать! А во главе их король: конь вороной под ним искры копытами выбивает, латы золотые на солнце сияют, сам король красотой своей ослепляет.
Спешился Король Голландский, взял его Леон под руку и повёл в бальный зал.
— Вот мой суженый! — гордо сказал он.
Гости от удивления дар речи потеряли: «Где такое видано, где такое слыхано, чтобы принц на короле женился?!» Но вслух ничего не сказали — ждут, что король на это ответит.
Пригласил король сыновей с супругами за свой стол и завёл разговор с женой старшего сына. А та только и знает, что без умолку о нарядах и балах трещать. Наскучила королю эта пустая болтовня.
— Не быть тебе королевой! — сказал он. — Всю казну на балы и наряды спустишь.
Заговорил король с женой среднего сына. Она тут же принялась перемывать косточки гостям.
— Из тебя тоже королева никакая! — помрачнел король. — Всех подданных своим злословием против мужа настроишь.
Настал черёд суженого Леона. Завёл он разговор об укреплении обороны замка и развитии торговли с Голландией. До глубокой ночи обсуждали они с королём государственные дела.
— Вот лучшее решение! — воскликнул наутро отец. — Одна королевская голова — хорошо, а две — ещё лучше! Так и быть, твоим будет королевство, — сказал он Леону.
Объединили Леон с Королём Голландским свои владения и жили долго и счастливо, в любви и согласии, так что все принцы, женатые на принцессах, им завидовали.
А Германия и Голландия, благодаря их мудрому правлению, до сих пор процветают.
— А разве короли женятся на мальчиках? — таращил ублюдок на неё круглые от удивления глазёнки.
— Не на всех, конечно, — отвечала она. — Только на самых лучших. Плохие мальчики женятся на принцессах, а хорошие — на королях.
— А я хороший?
— Очень хороший, — соглашалась Эмма. — Когда вырастешь, на тебе обязательно женится король.
— Настоящий? — недоверчиво переспрашивал Леон.
— Самый что ни на есть настоящий!
— Эх, поскорее бы вырасти, — бормотал, засыпая, ублюдок.
Результат превзошёл все ожидания: ублюдок так впечатлился сказкой, что с тех пор у Эммы никогда не возникало проблем с укладыванием его в кровать — ублюдок с наступлением сумерек сам начинал тормошить её: «Мам, пошли спать! Мам, ну пошли!» — лишь бы поскорее услышать очередную серию любимого сериала «про Леона и Короля».
— Только ты никому не говори, что хочешь жениться на Короле, — понизив голос, предупреждала мама.
— Почему?
— Ну как почему? Если другие мальчики узнают про Короля, они тоже захотят на нём жениться. Вдруг Король выберет кого-нибудь из них?
— Тогда я никому не скажу!
— Молчать не обязательно — можно просто всех обмануть.
— Как?
— А вот так… — и мама шёпотом рассказала, как.
— Какая ты у меня умная, мама!
— Пап, а я когда вырасту, обязательно женюсь.
— На ком, сынок?
— На настоящей принцессе! — отвечал Леон, украдкой поглядывая на маму.
— Молодец, сынок! — хлопал его по плечу отец. Мама заговорщически подмигивала ему и улыбалась.
— Смотри, какие красивые мальчики! — говорила мама во время прогулок. — Тебе который больше нравится — высокий или тот, что пониже?
— Высокий! — отвечал с жаром Леон. — Он такой сильный, наверное.
— Да, — соглашалась мама. — Лучше дружить с большими парнями — они всегда смогут тебя защитить.
— Здравствуйте! — едва они с мамой переступали порог очередного детского бутика, их тут же окружала стайка продавщиц. — Мы можем вам чем-нибудь помочь?
— Да, — рассеянно отвечала мама. — Думаю, что да. Я ищу платье для дочки подруги. Она примерно такого же роста и сложения, как мой мальчик. Я могу примерить на него?
— Разумеется! — восклицали девушки. — Пойдёмте, мы сейчас обязательно что-нибудь подберём.
Продавщицы приносили в кабинку для переодевания целый ворох красивейших платьев и наряжали Леона. Леон с замиранием сердца рассматривал себя в зеркале, а девушки и остальные покупательницы восторженно умилялись:
— Смотрите, как красиво! Даже не скажешь, что мальчик. Настоящая принцесса!
— Я не принцесса! — возмущался Леон. — Я принц! Принцы тоже бывают красивыми!
— Да, ты очень красивый принц, — соглашались продавщицы. — Самый красивый принц в мире.
Мама покупала все платья, которые нравились Леону, а потом дома, пока отец был на работе, наряжала его, сама переодевалась в один из папиных костюмов, и они играли в «короля и принца».
— Леон, папа пришёл! Пошли ужинать.
— Я сейчас, мам.
Минуту спустя ублюдок появился в столовой, и у Эммы потемнело в глазах: несмотря на все предупреждения, что это «большой-большой секрет», ублюдок напялил на себя купленное утром платье от Роберто Кавалли.
— Пап, смотри, какой я красивый!
Вещь и вправду была на загляденье: из лёгкого шёлкового шифона, расписанное экзотическими пионами, в пышных складках и рюшах — после примерки Эмме едва удалось уговорить ублюдка снять его.
Из руки потрясённого Дирка выпала ложка, взорвав повисшую в столовой гробовую тишину.
— Ты где это взял?! — на багровом от ярости лице ходуном заходили желваки.
— Мама купила, — пролепетал ублюдок, испуганный выражением отцовского лица. Эмма возблагодарила всех богов за то, что ублюдку хватило ума не добавить «мне».
Дирк подскочил как ужаленный, одним рывком стянул с сына платье и с треском разорвал пополам, а потом трясущимися пальцами вынул из брюк ремень и принялся так неистово стегать мальчишку, что Эмме против воли даже жалко его стало.
— Ты же его убьёшь!
— Лучше сразу убить, чем ещё одного пидора вырастить!
Дирк оставил его, только когда ублюдок, сорвав от крика голос, обмяк и забился в беззвучных конвульсиях.
— Откуда эта дрянь в доме?! — покончив с сыном, набросился он на жену.
— Я в подарок для дочки Сильвии купила, — оправдывалась Эмма. — Пакет оставила в гостиной. Откуда я могла знать, что он до такого додумается? Мне что теперь, всё под замок прятать?!
Дирк молчал, видимо, устав от потрясения и воспитательного процесса. И это воодушевило и придало смелости Эмме.
— Может, дело всё-таки не в воспитании, а в генах? — усмехнулась она. — Может, это у тебя в крови, раз и второй сын пидором получился? Ты, случайно, втихаря на мальчиков не подрачиваешь?
Дирк с размаху залепил ей пощёчину и, громко хлопнув дверью, выбежал из дома. Со двора послышался шум мотора. Эмма, стоя у окна, глядела вслед удаляющейся машине, потирала пылающую щеку и улыбалась.
Оставшись наедине с избитым ублюдком, Эмма прикладывала холодные компрессы к его опухшим ягодицам и тихо приговаривала:
— Видишь, какой у тебя злой папа. Совсем тебя не любит. Не хочет, чтобы ты был красивым.
— Я его ненавижу, ненавижу! — бормотал осипшим от крика голосом Леон. — Это было моё любимое платье.
— Теперь ты понял, что о наших с тобой секретах никому нельзя рассказывать?
— Я больше никому не скажу, — судорожно всхлипнул ублюдок.
— Вот и хорошо, умница, — легонько гладила она по голове измождённого от плача мальчонку. — А платье я тебе завтра новое куплю, точно такое же.
— А он… он… опять… — зашёлся в плаче по новой уже было успокоившийся ублюдок.
— Нет, — заговорщически улыбнулась мама. — Теперь всё будет хорошо. Мы его перехитрим!
— Как? — шмыгнул носом Леон.
— Ты будешь наряжаться, только когда отца нет дома. Это будет наш с тобой большой-большой секрет. А потом ты вырастешь, и в тебя влюбится самый настоящий король. Он заберёт тебя к себе, и ты сможешь одеваться, как сам захочешь.
— Мам… — у ублюдка было такое виноватое лицо, что Эмма замерла от плохого предчувствия.
— Что, сынок?
— Я рассказал… про Короля.
Сердце у Эммы подпрыгнуло.
— Кому?!
— Биллу.
— Какому ещё Биллу? — Эмма перевела дыхание — лишь бы не Дирку.
— Каулицу. — Увидев, что мама больше не сердится, Леон осмелел и затараторил скороговоркой: — Это мой новый друг из второго «А». Ты не думай, он никому не проболтается! Я предупредил, что это большой-большой секрет.
Эмма молчала, лихорадочно раздумывая, что с этим делать.
— Биллу так понравилась сказка про Короля! — захлёбывался от восторга ублюдок и, затаив дыхание, спросил: — Можно, он будет приходить к нам слушать, как ты рассказываешь?
— Этот Билл тебе нравится?
— Очень! — выдохнул Леон. — Он самый лучший мальчик в мире! И такой красивый.
— Ну, раз так… — мама сделала вид, что задумалась, и лучезарно улыбнулась: — Тогда можешь с ним дружить. Пригласи его к нам завтра.
— Спасибо, мамочка! — Леон от переизбытка чувств крепко обхватил её руками и прижался головой к животу. — Я тебя очень люблю! Ты самая лучшая!
Маленький ублюдок очень привязался к своему новому дружку. Только и слышно было: «Билл то, Билл сё, а вот Билл, а мы с Биллом». Очень скоро они стали не разлей вода. Этому способствовало и то обстоятельство, что в родной семье до Билла, похоже, никому не было дела: отец его целыми сутками пропадал на работе, а мать — известная в Гамбурге светская львица — на тусовках; у старшего на десять лет единокровного брата-подростка была своя компания. Мальчишка, предоставленный самому себе, быстро привязался к Леону и проводил у них всё свободное от школы время.
После занятий Эмма забирала их на машине из гимназии, кормила дома обедом, а потом, когда с уроками было покончено, для мальчишек наступало золотое время — они закрывались с мамой в комнате Леона, и она хорошо поставленным голосом разыгрывала в ролях очередную сказку про «Короля и Принца». Принцев со временем стало двое — нужно было подстраиваться под требования целевой аудитории. То, что поначалу задумывалось как извращённая месть, постепенно затянуло её, и теперь Эмма, пожизненная домохозяйка, сама уже испытывала большое удовольствие от творчества. Сказки и вправду получались увлекательные: они уже давно вышли за рамки пародий на всем известные народные и превратились в современные авторские — если бы не сомнительная для детской аудитории любовная линия, их вполне можно было бы издать. Ну да ладно, не ради писательских же лавров она их сочиняет. Помимо самореализации, сказкотворчество служило для неё и своеобразной терапией — Эмма с удивлением ловила себя на том, что сказки, которые она задумывала для приёмного сына, на самом деле получались о родном. Каждая сказка неизменно хорошо заканчивалась, и Эмме легчало на душе — может, её мальчик тоже найдёт своего короля. Мать желала ему одного: пусть не с принцессой, как мечтали они с отцом, пусть с королём, как того хотел он сам, но пусть будет счастлив.
Мальчишки слушали, затаив дыхание, — ещё бы, где ещё такое услышишь?
— Классная у тебя мама! — завистливо вздыхал Билл.
— Да, — соглашался довольный Леон, — мать у меня что надо! Зато с отцом не повезло.
— Да ладно, мой тоже не сахар, — ещё горше вздыхал Каулиц.
…Время летело, мальчишки росли; взрослая реальность всё больше расходилась с детскими мечтами, и сказки про Короля всё меньше интересовали Леона. Всё чаще случалось так, что единственным слушателем Эммы был Билл.
— Тебе что, больше не интересно? — удивлённо спрашивал он друга.
— Ну это же сказка! — фыркал девятилетний Леон и подначивал: — Или ты и вправду веришь, что Король существует?
— Да! — с тихим упорством отвечал Билл, и было в его голосе что-то такое, что Леон не решался больше над ним подшучивать. — Когда-нибудь я его обязательно встречу, и мы будем вместе.
Со временем и Билл позабыл о сказках — на смену им пришло новое увлечение: в преддверии выходных мама Леона скупала ворох глянцевых журналов, они устраивались поудобнее втроём на диване в гостиной, рассматривали красочные фотосессии со звёздами и топ-моделями и с азартом обсуждали последние веяния моды. По просьбе Билла Эмма начала учить их краситься.
По субботам Дирк отправлялся на целый день в гольф-клуб, а Эмма с мальчишками — по магазинам. Леон с Биллом с упоением примеряли модную дизайнерскую одежду и мечтали о том, как они вырастут, вырвутся из-под отцовского контроля и смогут носить все эти вещи.
А потом у Каулицев появился какой-то загадочный друг семьи, имевший большое влияние на отца Билла. Удивительным образом Билл смог с ним подружиться, и жизнь его преобразилась.
Дэвид этот покупал ему тряпки и цацки, о которых даже самые разбалованные школьные звёзды могли только мечтать. Билл рассказывал совсем уж невероятные вещи: что они с Дэвидом настоящие друзья и могут поговорить по душам о чём угодно, что Дэвид заступается за него перед отцом и в их спорах всегда принимает его сторону. Завирается, наверно, но цацки-то реальные, а значит, и всё остальное тоже может оказаться не таким уж большим преувеличением. Однажды этот Дэвид явился за Биллом в школу на отпадной тачке, и Леон понял, что всё остальное — тоже правда.
Они с Биллом продолжали дружить, но Леон не мог не замечать изменений в жизни друга, отчего чувствовал себя ещё более ущербным. Билл всё больше отдалялся от него — кроме Дэвида, его теперь не интересовал никто.
И Леон остался совсем один.
***
— А почему он ушёл из дому? — спросил Леон, когда Кейм в двух словах рассказал ему историю брата.
— Не сошлись характерами с отцом, — лаконично ответил Кристиан, посчитав, что мальчишке для первого раза откровений и без того хватает.
— Я его понимаю, — вздохнул Леон.
— Тогда, у вас дома, мы не стали тебе говорить — твоему отцу это вряд ли понравилось бы.
Так вот почему они представились только по именам — не хотели называть фамилию Флориана!
— Это точно, — криво ухмыльнулся Леон.
— Ты ему тоже понравился. — Кристиан ободряюще улыбнулся в ответ. — Он хотел бы встретиться с тобой, если ты не против.
Был ли Леон против?! Да он о подобном даже мечтать не смел. И в то же время сказанное не укладывалось в голове. У него есть… брат? И этот брат — Флориан?!
— Я… да, конечно!
— Я понимаю, какая это для тебя неожиданность. Вот телефон Флориана. Когда свыкнешься с тем, что я тебе сказал, и будешь готов, позвони ему.
Но позвонить Леон так и не успел.
***
О том, что у него есть брат, Флориан знал давно — почти со дня его рождения.
С отцом он никогда не был близок. Отцом назывался сказочный человек, который, по преданиям, обитал в их доме, появляясь в нём, когда Флориан уже спал, и уходил из него, когда Флориан ещё спал. Семью олицетворяла для него мать — самая добрая и понимающая в мире.
После ухода из дома он некоторое время жил в Центре содействия геям, пострадавшим из-за своей ориентации. Отец выдержал характер — ни разу к нему не пришёл. Посредником выступала мать.
Мать рыдала и умоляла одуматься. Флориан, чувствуя себя последней сволочью, пытался убедить её, что его склонность — не вредная привычка, которую, при желании, можно «бросить», как курение.
— Мам, я такой, какой есть, — сказал он ей в последнюю встречу, ставя точку в этом бессмысленном споре-оправдании. — Не нравится — роди другого.
Значит, они последовали его совету.
Практически все его друзья спокойно отнеслись к тому, что он гей. Но мало кто понял и принял его разрыв с семьёй: в высшем обществе родословная не была пережитком, и семейные узы значили многое.
Флориан же ханжой не был и лицемерие на дух не выносил. Зачем разыгрывать спектакль, если на самом деле никакой семьи у тебя нет? Семья — это любовь, понимание и поддержка, а не деловой союз для совместного извлечения выгоды.
Рано или поздно родителей теряют все. Это больно, тяжело и меняет всю жизнь. Но от этого не умирают.
В глубине души он и сам не верил, что это — навсегда. Казалось, он просто уехал из родительского дома на учёбу. Переезд в Америку только усиливал эту иллюзию. Перезваниваясь с гамбургскими друзьями, он всегда интересовался, как дела у родителей. От друзей он и узнал о рождении брата. И только тогда окончательно осознал, что родители вычеркнули его из своей жизни.
В детстве маленький Флориан мечтал только о брате — всё остальное у него уже было. Сначала хотел непременно старшего, а ещё лучше — взрослого. Потом, поняв, что это невозможно, согласился на «любого». А в шестнадцать, когда в шутку пожаловался родителям: «Эх, зря вы не родили мне никого», он узнал причину.
— Капитал должен оставаться в одних руках, — сказал отец. — Единственный наследник — залог целостности семейного дела. От тебя я тоже ожидаю одного внука.
«У семейной империи может быть только один наследник, — отцовские слова всплыли в мозгу первыми, как только он услышал о появлении брата. — Значит, меня окончательно списали с баланса. Я для них больше не существую».
«В любых отношениях должна быть взаимность», — подвёл мысленный итог Флориан. И с того дня родители тоже перестали для него существовать.
***
Кристиан Кейм был гораздо бóльшим, чем создателем Корпорации, — он был основателем династии. Все ключевые посты в Корпорации занимали его бывшие подопечные, воспитанные и проверенные им лично. Должности эти они получали не потому, что были его любовниками, — наоборот, в подопечные Кристиан брал исключительно тех, в ком видел необходимый для дела своей жизни потенциал.
«Мы ведём родословную от Кристиана Кейма», — шутили между собой его воспитанники. Кристиан даже Дэвиду в этом не признавался, стесняясь своего чрезмерного тщеславия, но именно так он и видел идеальное будущее: мир, которым правят воспитанники его воспитанников, — род новой эпохи, в котором по наследству передаются идеалы и идеи, а не гены и имущество. И мысль о том, что столетия спустя весь мир, вернее, его лучшая, избранная, часть, будет состоять из его «потомков», приятно ласкала и доводила до оргазма самолюбие эксцентричного патриарха. В ответ на призывы популистов повышать рождаемость и заявления гомофобов о том, что геи — тупиковая ветвь эволюции, потому что они неспособны оставить после себя потомство, Кейм лишь усмехался: «Будущее нельзя родить, его можно только создать и воспитать».
У традиции интимной преемственности и наставничества было два исключения: Дэвид Йост, значивший в жизни Кристиана гораздо больше, чем «стратегический проект», и Флориан Вальберг, миновавший на пути к вершине постель Кейма по той простой причине, что в соответствующем возрасте провёл семь лет в Америке.
Американское вольнодумие Кейм теперь считал одной из главных причин строптивости Вальберга: Флориан и до Гарварда особой кротостью и смирением не отличался, а по возвращении и вовсе от рук отбился. Теперь Кристиан досадовал, что не взял его вовремя под личную опеку.
Ум и проницательность Вальберга граничили с гениальностью, но незаменимым для Кейма его делало другое — Флориан был настолько верным и преданным идеалам Корпорации, будто с младых ногтей воспитывался самим Кристианом. Такие люди были столь же редки, как и стопроцентные натуралы, и разбрасываться ими Кристиан не мог себе позволить.
Умён, предан, неуправляем. Два против одного. Кейм решил дать мальчику шанс.
***
— Окажи нам одну услугу, и я на многое закрою глаза, — сказал ему Кейм, когда понял, что ситуация зашла в тупик.
«Кейм готов пойти на компромисс?!» Флориан даже близко не представлял, что могло послужить адекватной заменой одному из краеугольных камней в фундаменте Кеймовой философии.
— Мне нужен контрольный пакет акций твоего отца.
Корпорация уже давно присматривалась к нефтяному концерну «Marquard & Bahls AG», но этот монстр был ей пока не по зубам.
— Попроси что-нибудь попроще, — ухмыльнулся Флориан. — Я в вуду не силён.
— Если бы это было просто, я бы тебя об этом не просил.
Флориан промолчал.
— Я не спешу, — неспешно развивал мысль Кейм. — Если не сможешь договориться с отцом, приведи мне Леона. Обрати мальчика в нашу веру, а уж он в качестве приданого принесёт нам концерн. Флориан начал понимать: в иерархии ценностей Кейма достойный мальчик-неофит ценился больше, чем концерн.
— Я… подумаю, — сказал он, чтобы оправиться от предложения, хотя в глубине души уже знал ответ.
— Подумай, — похлопал его по плечу Кейм, — ты это хорошо умеешь.
Мысли об извращённой мести прочно обосновались в душе.
По счетам надо платить. Возвращённого долга даже с набежавшими процентами вряд ли хватит, чтобы вернуть утраченное. Но Флориану было достаточно, если отец узнает на собственной шкуре, каково это — потерять всё.
— О'кей, я согласен, — сказал он Кристиану на следующий день. — Будем считать это моим вкладом в дело воспитания подрастающего поколения. Кристиан в ответ тепло, по-отечески обнял его, и Флориан понял, что получит индульгенцию, даже если затея не увенчается успехом.
Ситуация была идеальная: волна мировых кризисов, умело спланированная и осуществлённая Мартином Киршенбаумом не без участия Корпорации, затронула даже самых крупных игроков рынка. Финансовые империи рушились, как сексуальная ориентация гомофобов, попавших в умелые мужские руки. Операция «Великий передел» началась.
Немецкий нефтяной концерн «Marquard & Bahls AG» срочно нуждался в инвестициях. Председатель правления концерна Дирк Вальберг стоял перед дилеммой: продать контрольный пакет акций «Сapabilities Capital Сorporation», которая уже неоднократно делала ему подобные предложения, и тем самым потерять власть над концерном, или отказаться от помощи и потерять концерн. Денежные вливания требовались немалые, а других инвесторов не было: ввиду всеобщей неопределённости все потуже затягивали пояса — целью-максимум на ближайшие годы стало выживание, а не экспансия.
Разговор с отцом дался Флориану нелегко. Он долго морально готовился к нему и немало удивился, как быстро тот пошёл на контакт. Пока они общались по телефону, всё складывалось как нельзя лучше. Близилось Рождество, и отец предложил провести переговоры в неформальной обстановке у них дома. В душе Флориана забрезжила надежда на примирение.
Но едва он вышел из машины и встретился с отцом взглядом, тут же понял, что из этого ничего не выйдет: отца перекосило от одного его внешнего вида. На встречу Флориан оделся слишком эпатажно даже по собственным меркам, что уж говорить о консервативном отце. Но для него это было делом принципа — ему было важно, чтобы отец принял его таким, как он есть.
Дальнейшие переговоры прошли в холодной атмосфере и закончились ничем.
— Итак, господин Вальберг, это ваше окончательное решение? — спросил его Кейм на прощание.
— Да, — отрезал отец. — Буду вам очень признателен, если вы не станете больше беспокоить меня подобными предложениями. Этим вы сэкономите время себе и мне.
— Хорошо, господин Вальберг. — Кристиан одарил его своей обманчиво-мягкой улыбкой. — Обещаю, что вас мы больше подобными предложениями не побеспокоим.
***
— Опять по бабам шлялся? — Пия даже не повернула головы.
— Опять мимо, дорогая, — парировал Матиас, с садистским спокойствием развязывая галстук.
И Матиас не лгал — после того случая он достиг совершенства в искусстве говорить правду, не говоря правды: не у любовниц задерживался он за полночь на мнимых совещаниях, не к ним летал он в частые длительные командировки. Впрочем, было время, когда женщины у него и вправду не переводились: все как на подбор мальчикоподобные худосочные блондинки, непременно с вьющимися волосами. Но всё было не то. Все они были лишь блёклыми пресными копиями оригинала. Добрый десяток перебывал их в постели Матиаса, прежде чем он понял, что от себя не убежишь.
Женился Матиас рано — в двадцать три года: отец настоял. Женитьба сына стала для Штайнбаха-старшего идеей фикс, едва он оправился после разговора с папашей Вальберга. Испуганный Матиас уверял, что «ему просто было интересно и это больше не повторится», и даже сам поверил в это, но отцу нужны были не пустые обещания, а реальные гарантии и доказательства. После окончания гимназии удалось выторговать отсрочку под предлогом учёбы в университете — отцу нечем было крыть. Но как только Матиас получил диплом, а вместе с ним — и тёплое хлебное место в семейном банке, где отец был президентом, лимит отговорок себя исчерпал. Отец поставил вопрос ребром, и Матиас сдался.
Через год родилась дочка.
Отец успокоился.
А Матиас умер.
Тело Матиаса исправно погашало супружеский долг раз в месяц, ходило на работу, в тридцать лет сменило отца на посту президента. А когда становилось совсем невмоготу, доставало из пыльных архивов памяти файлы с грифом «Вальберг» и оплакивало Матиаса.
Всё то, о чём мечталось, но не сбылось, переплавилось в подсознании Матиаса Штайнбаха в устойчиво-навязчивую манию-фобию.
Всякий раз, прежде чем отправиться на очередной приём или фуршет, Матиас дотошно выведывал состав приглашённых — чтобы не встретиться ненароком с тем, увидеть кого желал больше всего на свете. А потом, измученный тоской и фантазиями, он всё же давал слабину и отправлялся в места потенциального обретания Вальберга. Матиас забивался куда-нибудь в дальний угол, стараясь ничем не привлекать к себе внимание, и с одержимостью маньяка наблюдал издалека за расплывчатым белокурым видением. В такие дни он обычно возвращался домой далеко за полночь, пьяный в дымину, и даже Пия не решалась устраивать ему сцены.
Жизнь в теле Матиаса поддерживало только одно — мечты о мести. Месть отцу была равнозначна мести самому себе, а посему отпадала. Злость, отчаяние и безысходность сублимировались в ненависть к отцу Вальберга. Это из-за него всё пошло прахом. Это из-за него Флориан ушёл из дому. Это он рассказал отцу о них с Флорианом.
Уничтожить того, кто испортил ему жизнь, превратилось в болезненно-сладкую идею фикс. Никаких конкретных планов мести у Матиаса не было, но даже безумные утопические фантазии приносили желанное облегчение, а в истерзанной душе воскресала надежда, что рано или поздно виновнику его несчастья воздастся по заслугам.
Продолжение — в комментариях.