Indie-Slasher | Гомотекстуалист.
Автор: La PIOVRA.
Рейтинг: R.
Жанр: детектив отношений.
Размер: миди.
Статус: закончен.
Саммари: некоторые герцоги — не те, кем они кажутся.
Об истории: ещё одна история о"графьях и князьях" "лордах и герцогах" да, афтор k!nkуэ! Те же пространственно-временные рамки, что и в «Открой глаза и забудь об Англии», и некоторые герои из этой истории упоминаются в сплетнях мальчиков в начале «Алхимика», но на этом сходство и общность заканчивается. В остальном «Алхимик» — абсолютно автономная и никак не связанная с «Сагой» и её вбоквелами история.
От автора: автор выражает огромную благодарность tes3m за её невероятно увлекательные и познавательные посты об английских частных школахи прочих рассадниках гомосексуализма, которые неизменно служат мне бездонным источником вдохновения. А также Chiara R за то, что открыла мне Майлза Макмиллана, образ которого вдохновил меня на эту историю.
Вижуал: посмотреть в лицо героям.
Великое Делание (лат. Magnum Opus) — в алхимии процесс получения философского камня (иначе именуемого эликсир философов), а также достижение просветлённого сознания, слияния духа и материи. Элифас Леви, один из первых современных церемониальных магов и вдохновитель Герметического Ордена Золотой Зари, даёт такое определение: «Великое Делание — прежде всего, создание человеком себя самого, то есть полное и всеобщее раскрытие его способностей, власть над своей судьбой и, в особенности, совершенное освобождение его воли».
Великое Делание состоит из различных операций (кристаллизация, выпаривание, сублимация) и включает в себя несколько этапов, характеризующихся цветовыми изменениями компонентов: так называемые «чёрная», «белая» и «красная» стадии (nigredo, albedo и rubedo).
Количество необходимых для реализации философского камня компонентов разными алхимиками понималось по-разному (к Меркурию и Сере, составляющих вместе так называемый ребис, некоторые из них добавляли Соль).
В любом, даже самом привилегированном обществе всегда найдётся тот, кто более привилегирован. Элитный во всех отношениях Итонский колледж — не исключение. Стоящий особняком Коттон-Холл-Хаус выделяется среди остальных Домов колледжа не только своей территориальной обособленностью. Впрочем, настоящее название Дома уже вряд ли кто помнит: для всех, и учителей, и тем более учеников, Дом известен как «Палата лордов», или, попросту, «Благородный» дом — временное пристанище и сборная резиденция отпрысков высшей британской и европейской знати. Не просто знати — высокий титул, не подкреплённый деньгами, сегодня мало что значит. У обитателей «Благородного» дома и то, и другое в избытке. Old money, old titles. Здесь обитают отпрыски древнейших семейств, сумевших не только продержаться в веках, но и удержать свои позиции в современном мире.
Обеспечить сыну место в «Благородном» доме — дело семейной чести: многие особо принципиальные отцы настаивают даже на том, чтобы сын жил в той же комнате, в которой обитали он сам и ещё пара десятков его предков, когда учились в Итоне. Комнаты здесь резервируются в день рождения сына, а иногда — и задолго до.
В Итоне двадцать пять Домов. В каждом Доме живут пятьдесят мальчиков, от тринадцати до восемнадцати лет, по десять от каждого года, — благодатная почва для измывательств старших над младшими, а сильных — над слабыми, которыми Итон — как, впрочем, и любые другие разновозрастные, сугубо мужские формации и учреждения, — славится на протяжении веков. Богатые могущественные родители всеми правдами и неправдами добиваются для своих драгоценных чад места в Коттон-Холле, наивно полагая, что уж здесь, среди своих, их мальчики будут в безопасности. Они жестоко ошибаются. Мальчики всегда и везде мальчики — борьба за господство и власть у них в крови. И особенно жестокие баталии разворачиваются среди «равных»: ничего не стоит загнобить какого-нибудь забитого замухрышку, а вы попробуйте подчинить себе того, кто ничем вам не уступает.
Справедливости ради надо отметить, что «Благородный» дом соответствует своему названию и до банальных драк и физических издевательств здесь почти никогда не доходит. Отношения и расстановка сил в Коттон-Холле выясняются на совершенно другом, психологическом уровне. И оттого бывают гораздо жёстче и страшнее.
Колин Уимфри единственный простолюдин в Доме — можно только догадываться, во что его папаше влетело поселить здесь сына. Впрочем, никакие деньги ему бы не помогли, если бы год рождения его сына не выдался таким неурожайным для британской аристократии — из поступивших вместе с Колином мальчиков только девять были знатного происхождения. А свободных мест в Доме было десять. Так впервые за всю историю Итона в благородном Коттон-Холл-Хаусе поселился простолюдин. Колину очень повезло. И очень не повезло всем остальным. Занятые междоусобными войнами, юные потомственные пэры не обращают на него никакого внимания — Колину не светит их благосклонность, но и до унижений над ним они тоже не снисходят. Жалкий выскочка-простолюдин — слишком постыдная добыча: что такое тощий заяц по сравнению с роскошным оленем или упитанным кабаном? «Подстрели» такого — свои же засмеют. Ему бы радоваться и не отсвечивать. Так нет, юный нувориш из кожи вон лезет, чтобы стать в Доме своим. А исторические обитатели Дома так же упорно его не замечают.
Робину Кавендишу, маркизу Хартингтону, единственному сыну и наследнику герцога Девонширского, пятнадцать. Дурацкий возраст: с малолетками уже неинтересно, а старшим ещё неинтересен ты сам. Положение усугубляется тем, что созревание маркиза с отрывом опережает его биологический возраст. Навязчивые мысли и фантазии преследуют его с тринадцати лет, а к пятнадцати окончательно его одолевают, подчинив себе всё существо бедного Робина. Вот тут-то и кроется засада: в самом деле, не спать же с малолетками. А к старшим так просто не подкатишь. Остаются ровесники. Около двухсот человек — выбор немалый. Но Робин решает действовать наверняка и останавливает свой выбор на Колине Уимфри, младшем сынке фантастически разбогатевшего на биржевых махинациях дельца из лондонского Сити. Впрочем, в семейную историю своего будущего трофея юный маркиз не особо вникает — он ведь не собирается заводить с ним какие бы то ни было отношения, а для сугубо утилитарных целей годится и он. Ночью все кошки серы, зато выскочка-простолюдин будет вне себя от счастья, что сумел привлечь внимание такой знатной особы: Итон за столетия своего существования насквозь пропитался элитарным аристократическим духом, и наводнившие его в последние десятилетия нувориши-парвеню это чувствуют, изо всех сил пытаясь приобщиться и «соответствовать». Лёгкая добыча, усмехается маркиз, вспомнив, как загорелись глаза выскочки, когда он, перебросившись с ним после занятий парой слов ни о чём, приглашает его вечером к себе в гости. «Только давай после девяти, — предупреждает он. — Я раньше с домашкой не управлюсь». Дело, конечно, не в домашней работе.
Всё идёт как нельзя лучше. Стремительно пустеющие банки с пивом, приглушённый рассеянный свет от напольной лампы — «Верхняя лампочка перегорела, завтра попрошу миссис Нэш прислать электрика», — лёгкий мальчишеский трёп ни о чём, щедро сдобренный семейными байками из жизни высшего общества, на которые так падки эти… Взгляды маркиза становятся всё откровеннее, а паузы в разговоре — всё длиннее и красноречивее. Колин тут же что-то подозревает — в уме и проницательности выскочке не откажешь.
— Чёрт, поздно-то как, — бросив взгляд на настенные часы, хватается он за предлог.
— Да, ты прав, — зевает маркиз. — Пора спать.
Колин с заметным облегчением поднимается на ноги, но тут же валится обратно на кровать, вернее, на хозяина комнаты, который тянет его за руку на себя.
— Ты чего? — ошарашенно спрашивает он, пытаясь выдернуть руку из цепкой хватки Робина.
— Оставайся на ночь, — выдыхает тот, прежде чем впиться ему в губы, и его хриплый голос пугает Колина даже больше, чем внезапный поцелуй. Страх придаёт сил, и Колин одним рывком высвобождается из захвата.
— Робин, нет… Я… не по этой части.
Робин вскакивает на ноги вслед за ним.
— Ну что ты ломаешься, как девка? — перебивает он позорное блеяние Колина, сгребая его в охапку и тщетно пытаясь впиться поцелуем хоть куда-нибудь. — Можно подумать, ты не хочешь.
— Не в этом дело… — Робин замечает, как у Колина пылают уши.
— А в чём? Я не в твоём вкусе? Так свет можно выключить.
— Мой отец… — Сбиваясь, краснея и запинаясь, Колин рассказывает.
Отец, наслышанный об итонских нравах, выразился предельно ясно: если до него дойдёт хотя бы малейший намёк, с Итоном придётся распрощаться. А до него дойдёт — старший брат рассказывал, что, когда он учился здесь, отец специально прикармливал административно-учительский персонал, чтобы те «присматривали» за ним.
Окончивший обычную государственную школу и даже не пытавшийся поступить в университет, отец бравирует тем, что сделал себя сам, а частные элитные школы и высшее образование считает разводом для лохов. «Я тебе так скажу, сынок, — любит он поучать сына, будучи навеселе. — Если есть смекалка и хватка, то никакой диплом не нужен. А если этого нет, то никакой диплом не поможет». На Итоне настаивает мать — не потому, что она такая уж возвышенная интеллектуалка — в этом плане они с отцом два сапога пара, — но матери свойственно простое обывательское тщеславие: для скучающей домохозяйки дело принципа — показать «им всем»: знай наших — наши мальчики с принцами учатся. Ну а Колин в душе стыдится своих недалёких родителей-обывателей и больше всего на свете жаждет не просто выбиться «в люди», а пробиться в высшее общество — впрочем, для него оба понятия равнозначны, — и Итон — первая ступенька на этом пути.
Робин слабо понимает, что ему пытается втолковать его жертва — у него сейчас работает другая голова, — и в нём нарастает всё большее раздражение: не только от внезапного отказа и неутолённого, не находящего выхода возбуждения, но и от самого Колина — в своей жалкой попытке не ослушаться отца и при этом сохранить благосклонность его, Робина, он откровенно убог и ничтожен. Убожество и ничтожество Робина не возбуждают. Ещё слово, и у него, несмотря на всё желание, просто не встанет.
— Все этим занимаются, — предпринимает он последнюю попытку. — И все это знают. Родители тоже. Это правила игры.
— Робин, нет.
Сказано тихо, но твёрдо. Робин сразу отпускает «жертву» — ясно, что сегодня ничего не обломится.
— Можно подумать, твой папаша через это не прошёл, когда учился здесь. — Папаша этого выскочки-нувориша здесь, как и в любом другом мало-мальски приличном месте, не учился, и юный маркиз, как и все остальные обитатели «Благородного» дома, это знает. Но, раздосадованный отказом и неудовлетворённым желанием, он не может не взять реванш. Хотя бы так. Подколка попадает в цель — Колин краснеет, хотя, казалось бы, куда уж больше.
— Мой отец здесь не учился, — бормочет он, отстраняясь от Робина и заправляя рубашку в джинсы. Это не так-то просто — руки его дрожат, и пальцы плохо слушаются.
— А где? В Хэрроу, что ли? — фыркает маркиз, продолжая упиваться унижением посмевшего отвергнуть его парвеню. — Так там нравы не лучше. Традиции везде одинаковы.
Колин, проглотив насмешку, молча покидает комнату.
Неутолённое возбуждение и злость не дают сидеть на месте. Спать тем более не хочется. Бесцельно пощёлкав пультом, Робин выключает телевизор. В комнате, где всё напоминает о его поражении, оставаться нет никаких сил, и он, бросив мельком взгляд на часы — половина двенадцатого, — выходит из комнаты. Сбежав по лестнице вниз, Робин застывает в нерешительности у входной двери. Лучше всего, конечно, было бы просто прогуляться на улице. Но время позднее, в Доме уже полчаса как отбой, заметят — проблем не оберёшься, и Робин сворачивает налево — в сторону общей гостиной. Сейчас там, конечно, пусто, но ему это только на руку — не хочется никого видеть и хочется остыть.
Робин уверенно распахивает дверь — и застывает на пороге.
На сдвинутых полукругом диванах перед камином мельтешат тени. Вспыхивает и гаснет кончик сигареты — судя по острому характерному запаху, курят здесь отнюдь не табак, — звякают лихорадочно заталкиваемые под диваны пустые бутылки — и хорошо ещё, если из-под пива. Его наверняка приняли за главу Дома — кто ещё мог явиться сюда в такой час и с таким апломбом? Робин чувствует устремлённые на себя взгляды, а интуиция распознаёт их обладателей ещё до того, как это сделают глаза. Нда, вот ведь вляпался — только этого не хватало.
— Извините, — бормочет он, отступая в холл. — Я не хотел помешать.
По комнате разливается физически ощутимое облегчение, и испуг в глазах собравшихся сменяется недоумением — десять пар глаз, требуя объяснений, выжидающе смотрят на нахала, посмевшего вторгнуться в их владения. Глаза Робина свыкаются с полумраком, и ему наконец удаётся разглядеть присутствующих. Предчувствие не обмануло: crème de la crème «Благородного» дома во главе с принцем Гарри. Впрочем, заправляет здесь не Гарри.
— А, лорд Хартингтон, — слышится чуть насмешливый, расслабленно-благодушный голос Алека Ховарда, капитана Дома. Чуть повернув в сторону Робина голову, он приветливо машет ему рукой: — Заходите. Для полной услады вас-то нам и не хватало.
— Да нет, я, пожалуй, пойду. — Робин машинально пятится к выходу. Но от Алека не так-то просто отделаться.
— Давай-давай, — голос капитана суровеет. Робин не решается ему перечить — не хватает только настроить против себя самого крутого парня Дома.
— У нас для вас даже кое-что ещё осталось, — говорит Алек, двумя пальцами поднимая за горлышко бутылку из-под портвейна, на донышке которой что-то плещется. — Его королевское высочество угощает, — доверительно добавляет он, кивая на сидящего напротив Гарри.
Робин окидывает быстрым взглядом собравшихся. Великолепная семёрка, Алек и его «команда», напоминает монолит: в центре дивана слева полулежит Алек в обрамлении руки своей «правой руки», капитана Игр Дома Грега Фергюсона, на ковре, прильнув к ногам Алека, как два верных пса, — неразлучные близнецы Джеф и Хью, а по бокам, привалясь друг к другу, — Зак, Мэт и Дуг: голова Зака на груди Мэта, рука Мэта в волосах Дуга, затылок Дуга на плече Грега. Напротив — дружественная делегация из Мэнор-Хауса, итонской резиденции принца Гарри: сам принц и его бессменная свита — Том ван Страубензее и Гай Пелли. Последние трое на год моложе Алека с его кликой, но в умении тусить могут дать им большую фору. Да и королевское родство и близость к королевскому престолу не следует сбрасывать со счетов. Так что обе компании стараются дружить и не перебегать друг другу дорогу. Но у Алека, в отличие от принца, одно существенное преимущество: он не только умеет тусить, но и блистает в учёбе. Собственно, это и есть та причина, которая не даёт обеим компаниям слиться в одну: Алек и его «команда» отличаются интеллектуальным снобизмом, тогда как свита принца формируется по принципу «кто кого перепьёт».
Алек со своей командой исповедуют элитарность во всём — от происхождения до личностного развития, тогда как принц со своей «свитой» считают, что уже всем всё доказали одним фактом своего рождения. Компания Алека тоже не прочь потусить, но во время их вечеринок избранные гости, дефилируя с бокалом рислинга в руках, с умным видом рассуждают о философии Платона и Аристотеля. На безупречном греческом, разумеется. Тогда как гости принца, запивая косяки водкой, взахлёб обсуждают перипетии своих сексуальных похождений и меряются прелестями своих последних пассий. Если не валяются без сознания под столом, разумеется. Не то чтобы Робин знал это наверняка — на вечеринки ни к тем ни к другим он не вхож, — но слухи такие ходят. А в слухах, даже самых нелепых и преувеличенных, всегда есть доля правды.
Робин повинуется и проходит в комнату. Алек подвигается, освобождая ему место, и вся замысловатая композиция из тел рушится, как карточный домик.
Робин осторожно присаживается рядом с Алеком и допивает из горла предложенные им остатки. Не то чтобы он так уж робел перед этой компанией — если не считать принца Гарри, у Робина самый высокий титул среди присутствующих, а его отец может дать фору родителям всех остальных собравшихся здесь парней, вместе взятых, — включая самого Гарри. Но что такое титул и положение семьи по сравнению с разницей в возрасте: парни в гостиной старше его на два-три года — непреодолимая пропасть в этом возрасте. Выпускной и предвыпускной класс — что им какой-то недоросль-малолетка?
Робин чутко прислушивается: говорят — вернее, учитывая состояние собравшихся, пытаются говорить — на латыни — значит, тон задаёт Алек; но обсуждают последние сплетни — дань присутствию его королевского высочества.
В камине, несмотря на тёплый раннеоктябрьский вечер, горит огонь. При этом все окна открыты — похоже, огонь развели не столько для обогрева, сколько для освещения — свет в гостиной выключен. Или же это потуги на мужскую романтику — уж очень эти посиделки напоминают привал у костра. Впрочем, гости Алека руководствуются, скорее, не столько соображениями романтики, сколько безопасности и практичности: свет в окнах в столь поздний час наверняка привлёк бы внимание главы Дома и прочего персонала, а свежий воздух при работающем камине позволяет не слишком быстро пьянеть и — Робин, принюхавшись, ухмыляется — заодно выветривает следы гораздо более серьёзного преступления против правил, нежели старые добрые сигареты.
— У меня в субботу вечеринка намечается, — говорит Алек, переходя на английский, и «команда», не говоря уже о принце со «свитой», переводит дыхание. — Приглашаются все присутствующие.
— Главное, не забудь позвать tarts, — вальяжно потянувшись к пепельнице, говорит Дуг.
— О каких tarts ты говоришь? — ухмыляется Зак. — Маркиз Хартингтон уже приглашён.
— И он, кажется, уже занят, — с ещё более откровенной ухмылкой добавляет Мэт.
Робина задевает, что о нём говорят так, словно его здесь нет. Но, с другой стороны, не сплетничают только о тех, кто ничего собой не представляет, а подтрунивают здесь даже над самим Гарри. Начнёт возмущаться — выставят пинком за дверь. И продолжат поливать грязью уже за спиной. А что касается его новообретённого двусмысленного титула… Это пусть юные леди блюдут честь, а ему — Робин с собой откровенен — нравится нравиться. И если он, оказывается, один из «the tarts of Eton», значит, с внешностью у него всё в порядке. Не то чтобы Робин всерьёз комплексовал по этому поводу, но приступы неуверенности, как у любого подростка, у него время от времени случаются, и получить подтверждение своей привлекательности от старших авторитетных парней льстит самолюбию, да и просто приятно. И Робин делает вид, что говорят не о нём.
— Маркиз Хартингтон не единственный маркиз в Доме.
— Ты о Тавистоке?
— Кстати, о Тавистоке, — оживляется Дуг. — А маркиз ничего так.
— Будет. Через пару лет.
— Он уже и сейчас мальчик хоть куда, — гнёт своё Дуг. — А через пару лет нас уже здесь не будет. Так что надо ловить момент.
— Рехнулся, что ли? Ему четырнадцать — совсем сопляк.
— Пятнадцать, — на правах инсайдера поправляет Мэт — его семья близка с Расселами. — Он на год позже поступил. Герцог Бедфорд не хотел его раньше отпускать из дома.
— Надо же, какой неженка, — фыркает Зак.
— На вид. А внутри перчик тот ещё. Мальчик с характером, так что не обольщайся.
— Ну вот, я же говорю — the tart of Eton. — Дуг демонстративно облизывает пальцы. — Самый смак.
Все смеются.
— Забудь, — говорит с ухмылкой Мэт. — Герцог Бедфорд тебе голову оторвёт.
— Не думаю, — ухмыляется ему в ответ Джеф. — Ему сейчас не до сына.
Тусовка оживляется, почуяв очередную жертву.
— Ты о сэре Алистере? — поднимает бровь Хью — судя по тону, каким это сказано, баронет Уинфилд здесь частый объект для сплетен.
— Именно. Впрочем, о сэре Алистере нам больше может поведать его королевское высочество.
Все поворачивают головы к Гарри, который учится с Алистером Уинфилдом в параллельном классе.
— Сэр Алистер? — принц лениво затягивается сигаретой. — А это кто такой?
Все смеются, оценив шутку. Робин невольно ёжится: может, оно и к лучшему, что с Уимфри ничего не вышло. Прознай эта компания, что он спутался с этим — а они прознают! — вовек не отмоешься. «Что, маркиз, никто больше не даёт, раз пришлось снизойти до черни?» Да ну, нафиг, нафиг.
— Ну, не скажите, не скажите, ваше высочество. У этих феноменальная пробивная способность. Умеют устраиваться в жизни. Одна дружба с лордом Кеймом чего стоит.
— Тоже мне достижение. — Принц, откинув голову на спинку дивана, выпускает в потолок тонкую струйку дыма. — Лорд Кейм половину Итона перетрахал.
— Всё злитесь, что вы в эту половину не входите? — флегматично спрашивает Алек. Свита Алека ржёт. Гарри сливается цветом лица со своими волосами. Привыкайте, ваше высочество, злорадно думает Робин, здесь всё как в жизни: у нас конституционная монархия — всё решает Палата лордов. Алек как чуткий вожак тут же уходит от опасной темы.
— Так что там с герцогом Бедфордом? — поворачивается он к Джефу. — Он действительно положил глаз на Уинфилда?
— Типа того. Но ему ничего не обломится, потому что Уинфилд положил на него кое-что другое.
— И его можно понять, — говорит Хью, явный поклонник лорда Кейма. — На кой ему герцог, если у него есть лорд Кейм.
— Лорд в Германии, — меланхолично замечает Зак. — И навещает его раз в неделю. А трахаться хочется десять раз на дню. Верно я говорю, парни?
— А герцог в часе езды от Итона, — поддакивает Мэт.
— Одно другое не исключает, — не сдаётся Хью. — Как говорит старая пословица, умный телёнок у двоих сосёт.
— А вы, маркиз, у кого сосёте? — спрашивает молчавший до этого Грег, и все поворачивают головы к Робину. Робин, ошалевший от хлынувших на него откровений и ощущения собственной избранности от причастности к такой крутой тусовке, вздрагивает, когда понимает, что очередь дошла до него, и тут же инстинктивно дёргается, чтобы поставить нахала на место.
— Ни у кого, — отвечает за Робина Алек и, запустив ему пятерню в волосы, с силой их дёргает, заставляя опуститься на место. — Пока ни у кого.
Робин послушно плюхается обратно.
— Да, кстати, о «сосках». — Дуг поднимается на ноги. — Мой, наверное, уже стёр себя в кровь, меня дожидаясь. «Vale et me ama», — машет он на прощание растопыренной пятернёй и нетвёрдой походкой направляется к выходу. — «И старательных сосок», — подмигивает, уже стоя в дверях. Вслед за ним поднимаются остальные. Последним уходит Грег. У порога он останавливается, и его мощная фигура регбиста заполняет дверной проём. В отблеске дотлевающих углей камина его лицо кажется особенно мрачным. Грег выжидающе смотрит на Алека.
— Иди, — отпускает его тот. Грег молча поворачивается — Робин замечает, как у него опускаются плечи, а сам он, кажется, на глазах уменьшается в размерах — и так же молча уходит.
Алек не сдвигается с места. Руку из волос Робина он так и не убрал, и его пальцы принимаются рассеянно перебирать прямые белокурые пряди Робина. Робин не решается его прервать. Звуки шагов расходящихся гостей затихают вдали, и Алек грубо подтягивает его к себе. Робин подчиняется, уступая настырным ласкам.
Правду говорят, что нет худа без добра. И хоть уязвлённое самолюбие всё ещё побаливает, Робин не может не признать, что всё обернулось к лучшему, да так, как он и представить себе не мог. Он не только внезапно вознёсся на самую вершину итонской пирамиды, нежданно-негаданно войдя в самую желанную тусовку школы. У него автоматически решается более насущная проблема. Промелькнувшую в голове мысль о том, что Алек может так же использовать его, как он сам всего пару часов назад собирался использовать этого жалкого парвеню, Робин тут же отметает. Во-первых, у него сейчас работает другая голова. А во-вторых, даже Алек не осмелится просто попользоваться им — не настолько он глуп. Вернее, очень неглуп и достаточно дальновиден, чтобы представить себе расстановку сил лет этак через десять-пятнадцать. Всё будет хорошо.
«Всё будет хорошо», — шепчет ему между поцелуями Алек, и Робина это задевает: успокаивает его, как девку. Да, он ещё ни с кем не спал, и опыта у него никакого. Но неужели это так заметно? Не хватало только опозориться перед Алеком… Судя по пылу Алека, петтингом и поцелуями он не ограничится. Но едва Робин смиряется, что здесь, на продавленном и потёртом школьном диване всё и произойдёт, как Алек, прервавшись на миг, выдыхает: «Пошли-ко-мне?» В вопросе Алека не слышен вопрос.
Робина бросает в дрожь: то ли от предвкушения, то ли от непонятно откуда возникшего страха. Да, совсем недавно он только об этом и мечтал — но тогда инициатором и хозяином положения был он. И пугает его сейчас не столько пресловутый «первый раз», сколько страх оказаться не на высоте, а то и вовсе с треском его провалить. Больше всего он боится показаться Алеку таким же жалким и нелепым, как Колин. Как бы там ни было, отступать поздно, да и невозможно. Слишком сильны и ярки ещё его собственные ощущения от полученного отказа на пике возбуждения, чтобы не понимать — Алек этого так не оставит. А его возможности в этом плане — Робин даже сейчас отдаёт себе в этом отчёт — на порядок превосходят возможности Робина поквитаться с Колином. Черта невозврата перейдена.
— С-охотой-и-удовольствием, — выдыхает он в тон Алеку, и с этим выдохом улетучивается и страх.
— Это само собой, — хрипло смеётся Алек. — Без охоты в этом деле никуда, а удовольствие я тебе гарантирую.
Робин, рассмеявшись в ответ, переводит дыхание — похоже, Алек доволен, а значит, он всё делает правильно. Вот оно, преимущество отношений со своими. В своём кругу никому ничего не надо объяснять — все с молоком матери, вернее, с семенем отца, перенимают неписаные традиции и правила игры. Отец ему на последний день рождения так и сказал: «У меня к тебе одно требование — к тридцати остепениться. А до и после можешь делать что хочешь. Главное — соблюдать приличия». И похоже, этой заповеди придерживаются и остальные отцы их круга — Алека точно. Робин с приятным волнением отмечает, что он теперь тоже вхож в этот круг — не просто номинально, по праву рождения, как это было до сегодняшнего вечера, а в силу личных заслуг — равные ему его признали и приняли. Не потому, что он сын герцога Девонширского, а потому, что он — такой же, как они. На светских приёмах и фамильных торжествах все, конечно, улыбаются всем. Но истинное отношение познаётся не по светским улыбкам, а по тому, приглашает ли тебя хозяйка дома на чай, хозяин — на партию в гольф, а их сын — на вечеринку для избранных. Приглашение в постель сюда не относится: совместно проведённая ночь — не повод для знакомства. И только совсем уж безнадёжные простофили — как Колин Уимфри — могут этого не понимать. Но Робин спокоен — на вечеринку его пригласили.
С той ночи проходит неделя, но Алек так и не даёт о себе знать, и это тревожит Робина. А вдруг он просто-напросто забыл о том, что тогда между ними произошло? Алек был пьян и обкурен, вырубился он сразу, как кончил, распластавшись по всей кровати морской звездой, и Робин тут же ушёл к себе. Вполне возможно, что наутро он даже не вспомнил о нём. Искать контакт самому Робин не решается — слишком уж пугает перспектива увидеть в тёмных непроницаемых глазах Алека недоумение, искреннее или, что ещё хуже, наигранное, — да и, в конце концов, он не девчонка, чтобы истерично преследовать парня после первой совместной ночи.
В Итоне этим много занимаются, но мало об этом говорят. Секс и спорт — две излюбленных темы мальчишеских разговоров, но в Итоне разговоры эти ведутся всегда с другими и о других. Разговоры между собой «о своём» с теми, to whom it may concern, — табу. Негласное добровольное вето на обсуждение происходящего придаёт ему тот налёт пикантности и сладкий привкус запрета, которые доставляют больше удовольствия, чем само занятие, и убить которые грозят всеобщая вседозволенность и распущенность. Тем более что есть в этом нечто элитарное, то есть само собой разумеющееся: спать с себе подобными — столь же естественно, как принимать душ. Вы же не будете обсуждать с другими подробности своих гигиенических процедур? Душ не обсуждают, душ принимают.
В общем, всё должна решить вечеринка. Учитывая неопределённость своего положения, Робин идёт на неё с опаской, но всё же пытается взять себя в руки. В конце концов, не может же отшибить память всем присутствовавшим тогда при приглашении, хоть кто-то же должен помнить, что его тоже пригласили. А уж в зависимости от поведения Алека он решит, как быть дальше.
Прежде чем войти, Робин на миг останавливается и собирается с духом. Вообще-то, «библиотека» — святая святых Коттон-Холла, общая комната с отдельной кухней, где обычно тусит Алек с командой, — предназначена для всех старшеклассников, но на деле она резиденция внутри резиденции — неоспоримое и неприкосновенное владение капитана Дома и его команды. Здесь все свои — чужие сюда не суются. Робин прислушивается. Из-за неплотно прикрытой двери «библиотеки» доносятся смех и музыка, на фоне которых жизнерадостной трещоткой выделяется голос Кристиана Рассела, сына герцога Бедфорда. Робин хмурится. Значит, Алек прислушался к пожеланию гостей насчёт «tarts». Невольная конкуренция напрягает.
В конце коридора раздаются гулкие шаги, которые тут же затихают где-то на полпути.
— Алек… — доносится до Робина приглушённый голос, в котором Робин даже не сразу узнаёт мистера Стюарта, главу Дома. Не сразу — потому что не «лорд Эндоувер», не «мистер Ховард» и даже не «Александер». Алек. Забавно. Интересно. Но неудивительно.
Во внутренних разборках между обитателями Дома такого ранга, как Коттон-Холл, виновных не может быть по определению: за каждым из мальчиков стоят родители с выходом на директора или председателя правления колледжа, а то и министра образования. Если дойдёт до открытого противостояния, виноватым будет только один — глава Дома, допустивший выход конфликта за пределы Дома. А лучший способ не дать конфликту покинуть пределы Дома — позволить мальчикам решить его самим. В конце концов, Итон славится своими традициями самоуправления. Хотя в буклетах для родителей под этим и подразумевают нечто другое. Это ли не конечная цель настоящего образования — подготовить мальчиков к жизни и научить их самостоятельно справляться с трудностями? И в таких случаях роль внутреннего арбитра, Алека, бесценна.
Даже странно, что они в тот вечер так всполошились. Конечно, формально глава Дома стоит на страже родительских интересов, гарантируя им, что их ненаглядные чада на время пребывания здесь будут под неусыпным присмотром и надёжной защитой от нежелательного влияния и прочего непотребства. На деле же любой мало-мальски умный глава — а глупый на этом посту и недели бы не продержался — понимает, что родительская благосклонность — товар скоропортящийся, и срок его годности — пять лет. Стоит только благородному отпрыску покинуть стены своей заботливой альма-матер, как благодарность их родителей тут же испаряется. Зато у стремительно входящих в силу и власть «папиных сыночков» память хорошая — могут и запомнить того, кто отравлял им самые сладкие годы. И припомнить это. Должность главы итонского Дома предполагает виртуозное балансирование между влиятельными родителями, их распущенными отпрысками и руководством школы, заинтересованным в её престиже. Это именно тот случай, когда требуется умение переправить волка, овец и капусту с берега на берег, следя за тем, чтобы первый был сыт, вторые целы, а третья невредима. Понимая это, главы итонских Домов — особенно их Дома — закрывают глаза на многие шалости своих подопечных. Родители должны быть спокойны, руководство — довольно, а мальчики — не обижены. А для этого нужно одно — не выпускать ситуацию из-под контроля. Это несложно — мальчики, кроме разве что самых отпетых хулиганов, не при принце Гарри будь сказано, тоже понимают и принимают правила игры и на рожон без крайней нужды не лезут. Главное — соблюдать приличия. И можешь делать что хочешь. Как принц Гарри, например. Впрочем, как раз принц меньше всех заморачивается приличиями. Но на то он и принц. К тому же, не наследный. В отличие от остальных.
Мистер Стюарт достаточно умён и опытен, чтобы понимать: справиться с пубертирующими подростками может только один из них — вожак-сверстник, которого они сами признали. Алек, как и любой другой умный подростковый вожак, понимает, что его власть в немалой мере зависит от сотрудничества с «властями». Алек и мистер Стюарт прекрасно ладят — у них негласный пакт о сотрудничестве: Алек как капитан и неформальный лидер Дома держит в узде весь Дом — самому мистеру Стюарту в самоуверенно-разнузданной «Палате лордов» такой дисциплины в жизни не добиться, — а мистер Стюарт закрывает глаза на многие мальчишеские шалости, не предусмотренные школьным регламентом. Например, на такие вот вечеринки. Главное — чтоб без эксцессов и инцидентов. Но Алек гарантирует.
Впрочем, ухмыляется Робин, прагматические соображения в данном случае вторичны. Весь Дом — за исключением разве что первогодков — знает, что мистер Стюарт питает к капитану своего Дома особую симпатию. Нет, нет, ничего грязного — и не потому, что мистера Стюарта сдерживают положение семьи Алека и моральный кодекс учителя. Помани только Алек — и мистер Стюарт, не моргнув глазом, пойдёт на любое должностное — и не только — преступление. Вот только Алек не манит — ему это не нужно. Гораздо выгоднее держать мистера Стюарта на коротком поводке. И вот как это делается: разрешение называть себя по имени дарит надежду, а ответное «мистер Стюарт» даёт понять, что надежде этой вряд ли суждено осуществиться. Да и зачем ему сдался сорокалетний хрыч, если к его услугам весь цвет Итона? Робин в который раз чувствует свою избранность. Да, то, что выбор Алека, при всём его разнообразии, пал на него, особенно радует. Помимо того, что это тешит самолюбие, да и просто приятно, дружба с Алеком сулит ряд практических выгод. Через год Алек и его компания окончат школу, а вслед за ними уйдёт и Гарри со своей свитой, и к выпускному классу Робин как самый младший из приближённых к Алеку окажется его единственным и естественным правопреемником. И на всё про всё у него только год. Надо спешить.
— Надеюсь только, что в этот раз обойдётся без «спецугощения».
Робин хмыкает, вспомнив посиделки в общей гостиной. Ну да, запах стоял знатный — глупо надеяться, что такой отъявленный надзиратель, как Стюарт, ничего не заметит.
— Мистер Стюарт, — в голосе Алека прорезаются укоризненно-кокетливые нотки — а Алек-то, похоже, сам тот ещё tart! — Вы же, надеюсь, не думаете, что это наших рук дело? — И уже холодным безапелляционным мужским тоном, отметающим дальнейшие объяснения и обвинения на корню: — Это принц угощал, с ним и разбирайтесь.
Робин присвистывает: флиртует, как девчонка, дела решает, как мужик.
— À propos принц. — Мистер Стюарт послушно прекращает дискуссию. — Сегодня он тоже будет?
— Куда ж без него?
Тихий короткий смешок заговорщиков: сухой — мистера Стюарта, бархатистый — Алека.
— В общем, Алек, я полагаюсь на тебя, — холодно резюмирует мистер Стюарт.
— Не волнуйтесь, мистер Стюарт. — Это уже Алек — с мягкой укоризной. — Всё будет в порядке. Я гарантирую.
— Тогда приятного вечера!
— Спасибо, сэр. И вам того же.
Вновь слышны шаги. Робин порывисто дёргает дверь и входит.
В «библиотеке» не протолкнуться — в сборе уже все, кроме Алека.
Минуту спустя появляется и он. Поприветствовав гостей и обменявшись шутливыми тычками с Гарри, Алек достаёт две бутылки пива и одну протягивает Робину.
— Привет!
И Робин с облегчением выдыхает.
На этот раз Алек не отпускает его всю ночь, и на следующее утро они спускаются к завтраку вместе. Завтракает капитан со своей командой отдельно, там же, где и тусит — в «библиотеке». «Команда» — все шесть человек — уже в сборе, и их появление встречают дружеским свистом и улюлюканьем.
— И как? — насмешливо спрашивают капитана, когда Алек занимает своё место во главе стола. По правую руку от него сидит Грег, хмурый и мрачный, как небо над Итоном. Свободно только слева от Алека, и Робин опускается на стул. Теперь все места заняты, и Робин с замиранием сердца понимает, что великолепная семёрка превратилась в восьмёрку.
— Что? — с такой же усмешкой отвечает капитан.
— Капитан… — в голосе команды звучит укор. — Нельзя так со своей командой. Мы, между прочим, за вас болели.
— Тогда какие могут быть вопросы, с такими чирлидерами?
Команда ухмыляется. Алек сегодня довольный, а потому благодушный. Команда это чувствует и тут же распускается.
— И какой счёт?
— И главное, в чью пользу?
Команда уже гогочет в полный голос. Алек невозмутимо накладывает себе горку бекона с яичницей. Робин, не зная куда девать глаза, делает вид, что выбирает джем.
— Три — ноль, — ухмыляется Зак, с хрустом откусывая щедро сдобренный маслом тост. Робин вспоминает, что комната Зака — по соседству с Алеком, и чувствует, что краснеет. Команда уважительно присвистывает.
— В пользу капитана, разумеется, — с гаденькой ухмылочкой добавляет Дуг — сосед Алека снизу.
Команда одобрительно хлопает Алека по спине.
— Маркиз, — участливо поворачивается к Робину Джеф, — может, вы предпочли бы завтрак à la fourchette? Вы, если что, не стесняйтесь, мы всё понимаем. Если вам тяжело сидеть…
Команда замирает в предвкушении его ответа. Робина душат ярость и стыд — и он попадается.
— Ничуть.
Команда только этого и ждала.
— Слышь, Алек. — Алек на подколки не реагирует, и команда, чуя свою безнаказанность, уже изгаляется вовсю. — Маркиз даже ничего не почувствовал. Может, помощь нужна? Ты, если что, скажи, ты же нас знаешь: мы за своего капитана хоть в огонь, хоть в…
— Не нужна. — Алек наконец отрывается от тарелки и обводит «команду» таким тяжёлым взглядом, что за столом на миг повисает звенящая тишина. — А кто сунется…
Разнузданная команда тут же смирнеет, перед Робином извиняются, и остаток завтрака проходит за нейтральной беседой. Над Робином и дальше подтрунивают — уже по-дружески, незлобиво — скорее по инерции, как над своим, — но он больше на провокации не поддаётся: этим только покажи, что тебя что-то задело, — вовек потом не отстанут. Впрочем, неважно. Главное, он теперь в игре.
После завтрака все расходятся на занятия, а дорогу Робину преграждает Грег — до Робина только сейчас доходит, что за всё время завтрака он единственный не сказал ни слова.
— Ещё раз увижу с Алеком… — не договорив, Грег выразительно хватает Робина за грудки. Это ошибка — капитан Игр тут же открывает своё слабое место. Впрочем, ему простительно — мозговой центр в этом тандеме не он. Если бы Грег действительно мог воплотить свою угрозу в жизнь, он бы разбирался с Алеком. Грег же выбрал его — значит, ничего он не может и берёт его как более слабого на слабо.
— Вот с Алеком и разбирайся. — Робин стряхивает с себя руки капитана. — А я пас. Алеку не отказывают.
Грег уходит, ничего не ответив, но взгляд, которым он одаряет Робина на прощание, не обещает ничего хорошего. Робин по трезвом размышлении решает рассказать обо всём Алеку.
— Жалуешься? — насмешливо выгибает тот бровь.
— Ставлю в известность, — огрызается Робин, задетый насмешкой.
— Хорошо. Приму к сведению.
Капитан Игр и дальше испепеляет Робина при встречах взглядом, но к словам и тем более делу так и не переходит.
После вечеринки проходит неделя, а Робина до сих пор преследует взгляд Алека, которым тот на него смотрел, — будто впервые увидел. Да так оно и было. Вспомнилось, как мама однажды рассказывала леди Саффолк, матери Алека, о том, как у них с его отцом всё началось. «Мы с ним с детства дружили, а в то лето я вдруг поняла, что он меня наконец увидел». Робин, помнится, тогда ещё очень удивился — про себя, конечно, — не мог же он спросить маму, тем самым выдав себя, что подслушивал: «Как это так возможно?» В прошлую субботу он, кажется, понял. Хм, а Алек, по ходу, в него влюбился. Робин самодовольно подмигивает своему отражению в зеркале.
Их семьи дружили, особенно матери: герцогиня Девонширская, мать Робина, была крёстной Алека, и Алек часто бывал у них дома. Но Алек был на три года старше — непреодолимая пропасть в детстве. Робин всегда был для него мелкий-мелюзга, как любил подтрунивать над ним Алек. К тому же, Алек с раннего детства был не годам умён и серьёзен и всегда тяготел к компании старших и взрослых — наверное, ему даже со сверстниками было не особенно интересно. Что уж говорить о «малолетках». В каждый приезд подруги мама устраивала с ней в гостиной затяжное чаепитие, а маленький Алек оккупировал библиотеку его отца, с которым тот охотно болтал и возился — намного охотнее, чем с собственным сыном, в который раз напомнила о себе детская ревность. А Робин, брошенный и преданный обоими родителями, неприкаянно слонялся по дому. Мама умерла, когда Робину исполнилось десять. Отцы их и раньше не были особо близки — всё держалось на матерях, — дружба между семьями постепенно сошла на нет, и частые дружеские визиты свелись к редким светским приёмам — традиционные летние пикники, рождественские балы да фамильные торжества.
Алек — сплошная загадка, и Робин сам не замечает, как она поглощает все его мысли.
В любом другом подростково-мужском сообществе, рангом пониже, в котором власть вожака зиждется прежде всего на физической силе, у Алека Ховарда было бы мало шансов — в лучшем случае, его бы не трогали. Но о главенстве и речи быть не могло бы. Алек откровенно слаб в спорте — одного этого достаточно, чтобы в пропитанном командно-спортивным духом Итоне навсегда остаться изгоем. Но Алека боготворит Грег, его «правая рука» и капитан Игр Дома — и этого достаточно, чтобы никто не вспоминал, что Алек опять пробежал кросс последним. Со своим утончённо-худощавым телосложением, длинными тонкими пальцами, узкими запястьями и неуловимо девичьими чертами лица, которые ещё больше подчёркивают длинные мягкие, шелковистые волосы, он не по годам сдержан и меланхолично-задумчив, отчего неискушённым сторонним наблюдателям часто кажется скромным и даже застенчивым — идеальная жертва для школьных хулиганов. Но внешность бывает обманчива. Превыше всего в Итоне ценятся ум и характер. И то и другое у Алека Ховарда имеется в избытке. И есть кое-что ещё, возможно, самое главное — животный магнетизм и личная харизма, жертвами которых становятся и взрослые, и сверстники.
Робина завораживают амбивалентные повадки Алека. Алек грубоват и развратен в постели, но сексом предпочитает заниматься ночью и при выключенном свете. Закатанные до локтей рукава кашемирового джемпера обнажают покрытые тёмной порослью руки, а кожа лица настолько гладка и чиста, что позавидует любая девчонка. Контраст мужского напора и девичьего кокетства проявляется во всём, и Робин окончательно теряет голову — ведь что такое страсть, как не попытка разгадать тайну?
— Алек, не уходи. — Грег с мольбой хватает Алека за руку. Алек тут же её выдёргивает.
— А спать где? Под тобой?
— Ну, я бы не против, — ухмыляется Грег, но Алек окидывает его таким взглядом, что ухмылка тут же сходит с его лица.
Алек никогда не остаётся у него ночевать: кровати в Итоне узкие, тесные, целомудренные, рассчитаны на одного подростка — Грег сам на такой едва помещается, — а Алек любит размах и простор. И Грег с этим мирится — мирился до недавнего, — но с тех пор как Алек спутался с этим, Грега не покидает панический страх. Кажется, отпусти он Алека хотя бы на миг — и это уже навсегда.
— Ну хочешь, я на полу лягу? Только не уходи. Пожалуйста!
— Не хочу.
Алек настроен решительно, и это придаёт решительности Грегу.
— Подожди. — Грег подрывается на ноги. — У меня идея. Уловка срабатывает — Алек падок на идеи.
Грег бравирует своей силой — Алека заводит мощь — и под недоверчивый смех Алека, играючи, в одиночку переносит кровать Алека из его комнаты в свою: ему не сложно на волне эйфории — возвращение Алека и предвкушение ночи с ним удесятеряют его — и без того немалые — силы.
Подвиг Алека впечатляет, и он впервые остаётся у Грега. Алек доволен — он любит эффектные жесты, — и Грег переводит дыхание: он отвоевал Алека ещё на одну ночь. Засыпают они только под утро — Грег не унимается, пока не навёрстывает все те ночи, что они так бездарно упустили из-за глупой Алековой блажи. Грег просыпается первым — вместе с солнцем, правда, солнце в этот поздний осенний день встаёт не то чтобы очень рано. Вид голого спящего Алека тут же снимает остатки сна и усталости, и тело Грега окончательно пробуждается к жизни.
— Отстань. — Алек отпихивает его, порываясь встать. — Есть хочу.
Но Грег лёгким, едва заметным толчком своей боксёрской ручищи отправляет его в нокдаун, и Алек плюхается обратно.
— Лежи, — голос Грега, ласковый и заботливый, странно диссонирует с его грозной внешностью. — Я сейчас.
Грег набрасывает на голое тело халат и, не потрудившись его запахнуть, выходит из комнаты.
В «библиотеке» уже собралась вся команда, включая Робина.
— А где капитан? — команда с интересом разглядывает экстравагантный внешний вид Грега.
— Капитан сегодня завтракает в постели, — невозмутимо отвечает тот, шлёпая босыми ногами к буфету, где принимается деловито инспектировать блюда под крышками.
— По праву леди? — ухмыляется Робин. Он уже в тусовке, но ещё не в команде, и из кожи вон лезет, чтобы стать здесь своим. Шутка кажется ему ужасно смешной — очень уж в духе команды, команда оценит. Но ответом ему — гробовое молчание. Про двух капитанов знает весь Дом, но в команде эта тема — табу, и прежде всего — из-за расстановки сил в этой паре. Ни для кого не секрет, что капитан Дома позволяет капитану Игр многое, да что уж там — всё. Это подрывает авторитет капитана, а значит, и престиж Дома, и команда предпочитает об этом не говорить. Команда молчит, но Робин каждой клеткой тела чувствует, что все они как один на стороне капитана. Грег резко оборачивается.
— По праву капитана, — медленно, чётко выговаривая слова, цедит он и обводит команду таким выразительным взглядом, что всем сразу становится ясно: сказано не только для Робина. Убедившись по лицам команды, что послание усвоено, Грег поворачивается к Робину:
— И раз уж ты есть любимая горничная капитана, то помоги собрать для него на стол.
На этот раз команда разражается хохотом: иметь «горничную» для капитана не зазорно, а очень даже похвально. Робин, прикипев взглядом к полу, повинуется.
Подхватив внушительный поднос с едой и напитками — это Алек только с виду задохлик, а так аппетит у него ого-го, и не только в постели, — Робин вслед за Грегом поднимается в его комнату.
— Жди здесь, — сплёвывает сквозь зубы Грег и, приоткрыв дверь — достаточно, чтобы Робин заметил, что в спальне у него две кровати, сдвинутые впритык, но недостаточно, чтобы Алек увидел Робина, — протискивается в щель — что при его гориллоподобной туше само по себе достижение, — и возвращается с самодельной табличкой «Не беспокоить». Повесив табличку на дверную ручку, Грег забирает у Робина поднос и со словами: «На чай не дам — не заслужил» ногой захлопывает перед ним дверь.
— Это кто был? — лениво интересуется Алек.
— Никто, — скупо, не глядя на него, отвечает Грег. — Room service.
К его возвращению Алек уже успевает принять душ — в комнате отчётливо пахнет бергамотом и терпко-горьким пачули — и лежит, в одном полотенце вокруг бёдер, посреди гнезда из скомканных простыней с отчётливыми следами ночных побед — прекрасный и развратный до невозможности.
Алек хлопает себя по животу, и Грег с опаской водружает на него поднос — живот у Алека такой тонкий и плоский, что уставленный посудой поднос грозит сравнять его с позвоночником. Впрочем — краешки полных губ Грега дёргаются, его могучие плечи пловца и регбиста невольно распрямляются, — Алек любит, когда его вжимают в матрас. Алек с воодушевлением приступает к завтраку, а Грег усаживается у его ног на пол и, не отрывая глаз, смотрит, как Алек ест.
— А ты что, не будешь? — спрашивает Алек с набитым ртом — Алек очень любит завтракать и любит, когда это удовольствие с ним разделяют.
— Не хочу, — мотает Грег растрёпанной головой — его голод совершенно другой природы. — Хочу смотреть, как ты ешь.
В своём слепом обожании он сейчас очень похож на лохматого добродушного сенбернара — такой же огромный и беззаветно преданный своему хозяину, — и будь у него хвост, он бы сейчас от переизбытка чувств им завилял.
— Фуд-фетиш? — Алек усмехается, его сочные губы дразняще обхватывают сочную поджаренную сосиску, пальцы лоснятся от жира. Грег сглатывает, не в силах оторвать взгляд — разве Алеком можно насытиться?
— Алек-фетиш, — улыбается он и, встав на колени в изножье кровати, подносит к губам ступню Алека — Алек любит, когда его любят. Влажный шершавый язык Грега медленно скользит по подошве. Ступня Алека дёргается и поджимается — у Алека щекотка, и Грег это знает, — Алек хохочет и проливает йогурт. Белёсая струйка стекает по подбородку — слишком провокативно, чтобы быть случайностью, — но Грег ведётся. Губы Грега смыкаются вокруг большого пальца на ноге Алека, и он самозабвенно посасывает его, прикрыв глаза и тихо постанывая. Это одно из самых чувствительных мест Алека, и Грег это знает. Алек глубоко вздыхает, его спина выгибается, как от электрического разряда, звякает посуда на подносе, вздох Алека переход в всхлип. Грег решительно поднимается: медовые волосы, золотистая кожа, лучистые глаза, и сам он сейчас весь такой тёплый и светлый, как нагретая солнцем янтарная глыба. Поднос отправляется на пол, вслед за ним туда же летит халат. Поигрывая бицепсами и мускулами на широкой груди, Грег наваливается на Алека всем телом и сгребает его в охапку — он знает, как Алека заводят сила и власть, а сам Грег шалеет от хрупкости Алека — и самозабвенно сцеловывает потёки.
— Давай на Рождество ко мне, а? — шепчет он в промежутках между поцелуями. Момент явно неподходящий, и Грег это знает, но он также знает и то, что с появлением у Алека новой пассии слишком большой риск отказа, и он не решается пригласить его, когда тот в «в здравом уме и твёрдой памяти», а сейчас, когда Алека так ведёт, у него есть хоть какие-то шансы. — Предки на Сен-Барт намылились, никого не будет. А, Алек?
— Меня уже пригласили.
— Куда? — спрашивает обречённо Грег, хоть и знает ответ.
— В Четсуорт-Хаус.
— Ну, Алек, ну твою мать… — Грег обмякает и бессильно откидывается на подушку. — Ну зачем?!
Алек молчит. Если Грега что и бесит в Алеке, то только вот этот его вечный, чуть что, уход в молчание. И Грега наконец прорывает.
— Зачем тебе этот мелкий крысёныш? Чего тебе не хватает?! — Алек молчит, и абсурдность догадки Грега так потрясает, что он даже приподнимается на локте и неверяще смотрит на Алека. — Это всё из-за… Ты думаешь, я бы тебе не дал?! Но ты же… Ты ведь даже не заикался!
— Не хотел, вот и не заикался.
— А теперь? — в отчаянном голосе Грега прорезаются умоляющие нотки. — Ну хочешь, прямо сейчас?!
— Заткнись. — Алек лениво-небрежным движением забрасывает ему худые ноги на плечи. — И займись, наконец, делом.
Грег покорно замолкает и занимается «делом».
Рейтинг: R.
Жанр: детектив отношений.
Размер: миди.
Статус: закончен.
Саммари: некоторые герцоги — не те, кем они кажутся.
Об истории: ещё одна история о
От автора: автор выражает огромную благодарность tes3m за её невероятно увлекательные и познавательные посты об английских частных школах
Вижуал: посмотреть в лицо героям.
Пролог. Magnum Opus. The Great Work.
Пролог. Magnum Opus. The Great Work.
Великое Делание (лат. Magnum Opus) — в алхимии процесс получения философского камня (иначе именуемого эликсир философов), а также достижение просветлённого сознания, слияния духа и материи. Элифас Леви, один из первых современных церемониальных магов и вдохновитель Герметического Ордена Золотой Зари, даёт такое определение: «Великое Делание — прежде всего, создание человеком себя самого, то есть полное и всеобщее раскрытие его способностей, власть над своей судьбой и, в особенности, совершенное освобождение его воли».
Великое Делание состоит из различных операций (кристаллизация, выпаривание, сублимация) и включает в себя несколько этапов, характеризующихся цветовыми изменениями компонентов: так называемые «чёрная», «белая» и «красная» стадии (nigredo, albedo и rubedo).
Количество необходимых для реализации философского камня компонентов разными алхимиками понималось по-разному (к Меркурию и Сере, составляющих вместе так называемый ребис, некоторые из них добавляли Соль).
Часть 1. Nigredo. The Tart of Eton.
Часть 1. Nigredo. The Tart of Eton.
Нигредо — подготовительная стадия, связанная со свинцом. На этой стадии имеет место растворение Философского Меркурия и коагуляция Серы.
В любом, даже самом привилегированном обществе всегда найдётся тот, кто более привилегирован. Элитный во всех отношениях Итонский колледж — не исключение. Стоящий особняком Коттон-Холл-Хаус выделяется среди остальных Домов колледжа не только своей территориальной обособленностью. Впрочем, настоящее название Дома уже вряд ли кто помнит: для всех, и учителей, и тем более учеников, Дом известен как «Палата лордов», или, попросту, «Благородный» дом — временное пристанище и сборная резиденция отпрысков высшей британской и европейской знати. Не просто знати — высокий титул, не подкреплённый деньгами, сегодня мало что значит. У обитателей «Благородного» дома и то, и другое в избытке. Old money, old titles. Здесь обитают отпрыски древнейших семейств, сумевших не только продержаться в веках, но и удержать свои позиции в современном мире.
Обеспечить сыну место в «Благородном» доме — дело семейной чести: многие особо принципиальные отцы настаивают даже на том, чтобы сын жил в той же комнате, в которой обитали он сам и ещё пара десятков его предков, когда учились в Итоне. Комнаты здесь резервируются в день рождения сына, а иногда — и задолго до.
В Итоне двадцать пять Домов. В каждом Доме живут пятьдесят мальчиков, от тринадцати до восемнадцати лет, по десять от каждого года, — благодатная почва для измывательств старших над младшими, а сильных — над слабыми, которыми Итон — как, впрочем, и любые другие разновозрастные, сугубо мужские формации и учреждения, — славится на протяжении веков. Богатые могущественные родители всеми правдами и неправдами добиваются для своих драгоценных чад места в Коттон-Холле, наивно полагая, что уж здесь, среди своих, их мальчики будут в безопасности. Они жестоко ошибаются. Мальчики всегда и везде мальчики — борьба за господство и власть у них в крови. И особенно жестокие баталии разворачиваются среди «равных»: ничего не стоит загнобить какого-нибудь забитого замухрышку, а вы попробуйте подчинить себе того, кто ничем вам не уступает.
Справедливости ради надо отметить, что «Благородный» дом соответствует своему названию и до банальных драк и физических издевательств здесь почти никогда не доходит. Отношения и расстановка сил в Коттон-Холле выясняются на совершенно другом, психологическом уровне. И оттого бывают гораздо жёстче и страшнее.
Колин Уимфри единственный простолюдин в Доме — можно только догадываться, во что его папаше влетело поселить здесь сына. Впрочем, никакие деньги ему бы не помогли, если бы год рождения его сына не выдался таким неурожайным для британской аристократии — из поступивших вместе с Колином мальчиков только девять были знатного происхождения. А свободных мест в Доме было десять. Так впервые за всю историю Итона в благородном Коттон-Холл-Хаусе поселился простолюдин. Колину очень повезло. И очень не повезло всем остальным. Занятые междоусобными войнами, юные потомственные пэры не обращают на него никакого внимания — Колину не светит их благосклонность, но и до унижений над ним они тоже не снисходят. Жалкий выскочка-простолюдин — слишком постыдная добыча: что такое тощий заяц по сравнению с роскошным оленем или упитанным кабаном? «Подстрели» такого — свои же засмеют. Ему бы радоваться и не отсвечивать. Так нет, юный нувориш из кожи вон лезет, чтобы стать в Доме своим. А исторические обитатели Дома так же упорно его не замечают.
Робину Кавендишу, маркизу Хартингтону, единственному сыну и наследнику герцога Девонширского, пятнадцать. Дурацкий возраст: с малолетками уже неинтересно, а старшим ещё неинтересен ты сам. Положение усугубляется тем, что созревание маркиза с отрывом опережает его биологический возраст. Навязчивые мысли и фантазии преследуют его с тринадцати лет, а к пятнадцати окончательно его одолевают, подчинив себе всё существо бедного Робина. Вот тут-то и кроется засада: в самом деле, не спать же с малолетками. А к старшим так просто не подкатишь. Остаются ровесники. Около двухсот человек — выбор немалый. Но Робин решает действовать наверняка и останавливает свой выбор на Колине Уимфри, младшем сынке фантастически разбогатевшего на биржевых махинациях дельца из лондонского Сити. Впрочем, в семейную историю своего будущего трофея юный маркиз не особо вникает — он ведь не собирается заводить с ним какие бы то ни было отношения, а для сугубо утилитарных целей годится и он. Ночью все кошки серы, зато выскочка-простолюдин будет вне себя от счастья, что сумел привлечь внимание такой знатной особы: Итон за столетия своего существования насквозь пропитался элитарным аристократическим духом, и наводнившие его в последние десятилетия нувориши-парвеню это чувствуют, изо всех сил пытаясь приобщиться и «соответствовать». Лёгкая добыча, усмехается маркиз, вспомнив, как загорелись глаза выскочки, когда он, перебросившись с ним после занятий парой слов ни о чём, приглашает его вечером к себе в гости. «Только давай после девяти, — предупреждает он. — Я раньше с домашкой не управлюсь». Дело, конечно, не в домашней работе.
Всё идёт как нельзя лучше. Стремительно пустеющие банки с пивом, приглушённый рассеянный свет от напольной лампы — «Верхняя лампочка перегорела, завтра попрошу миссис Нэш прислать электрика», — лёгкий мальчишеский трёп ни о чём, щедро сдобренный семейными байками из жизни высшего общества, на которые так падки эти… Взгляды маркиза становятся всё откровеннее, а паузы в разговоре — всё длиннее и красноречивее. Колин тут же что-то подозревает — в уме и проницательности выскочке не откажешь.
— Чёрт, поздно-то как, — бросив взгляд на настенные часы, хватается он за предлог.
— Да, ты прав, — зевает маркиз. — Пора спать.
Колин с заметным облегчением поднимается на ноги, но тут же валится обратно на кровать, вернее, на хозяина комнаты, который тянет его за руку на себя.
— Ты чего? — ошарашенно спрашивает он, пытаясь выдернуть руку из цепкой хватки Робина.
— Оставайся на ночь, — выдыхает тот, прежде чем впиться ему в губы, и его хриплый голос пугает Колина даже больше, чем внезапный поцелуй. Страх придаёт сил, и Колин одним рывком высвобождается из захвата.
— Робин, нет… Я… не по этой части.
Робин вскакивает на ноги вслед за ним.
— Ну что ты ломаешься, как девка? — перебивает он позорное блеяние Колина, сгребая его в охапку и тщетно пытаясь впиться поцелуем хоть куда-нибудь. — Можно подумать, ты не хочешь.
— Не в этом дело… — Робин замечает, как у Колина пылают уши.
— А в чём? Я не в твоём вкусе? Так свет можно выключить.
— Мой отец… — Сбиваясь, краснея и запинаясь, Колин рассказывает.
Отец, наслышанный об итонских нравах, выразился предельно ясно: если до него дойдёт хотя бы малейший намёк, с Итоном придётся распрощаться. А до него дойдёт — старший брат рассказывал, что, когда он учился здесь, отец специально прикармливал административно-учительский персонал, чтобы те «присматривали» за ним.
Окончивший обычную государственную школу и даже не пытавшийся поступить в университет, отец бравирует тем, что сделал себя сам, а частные элитные школы и высшее образование считает разводом для лохов. «Я тебе так скажу, сынок, — любит он поучать сына, будучи навеселе. — Если есть смекалка и хватка, то никакой диплом не нужен. А если этого нет, то никакой диплом не поможет». На Итоне настаивает мать — не потому, что она такая уж возвышенная интеллектуалка — в этом плане они с отцом два сапога пара, — но матери свойственно простое обывательское тщеславие: для скучающей домохозяйки дело принципа — показать «им всем»: знай наших — наши мальчики с принцами учатся. Ну а Колин в душе стыдится своих недалёких родителей-обывателей и больше всего на свете жаждет не просто выбиться «в люди», а пробиться в высшее общество — впрочем, для него оба понятия равнозначны, — и Итон — первая ступенька на этом пути.
Робин слабо понимает, что ему пытается втолковать его жертва — у него сейчас работает другая голова, — и в нём нарастает всё большее раздражение: не только от внезапного отказа и неутолённого, не находящего выхода возбуждения, но и от самого Колина — в своей жалкой попытке не ослушаться отца и при этом сохранить благосклонность его, Робина, он откровенно убог и ничтожен. Убожество и ничтожество Робина не возбуждают. Ещё слово, и у него, несмотря на всё желание, просто не встанет.
— Все этим занимаются, — предпринимает он последнюю попытку. — И все это знают. Родители тоже. Это правила игры.
— Робин, нет.
Сказано тихо, но твёрдо. Робин сразу отпускает «жертву» — ясно, что сегодня ничего не обломится.
— Можно подумать, твой папаша через это не прошёл, когда учился здесь. — Папаша этого выскочки-нувориша здесь, как и в любом другом мало-мальски приличном месте, не учился, и юный маркиз, как и все остальные обитатели «Благородного» дома, это знает. Но, раздосадованный отказом и неудовлетворённым желанием, он не может не взять реванш. Хотя бы так. Подколка попадает в цель — Колин краснеет, хотя, казалось бы, куда уж больше.
— Мой отец здесь не учился, — бормочет он, отстраняясь от Робина и заправляя рубашку в джинсы. Это не так-то просто — руки его дрожат, и пальцы плохо слушаются.
— А где? В Хэрроу, что ли? — фыркает маркиз, продолжая упиваться унижением посмевшего отвергнуть его парвеню. — Так там нравы не лучше. Традиции везде одинаковы.
Колин, проглотив насмешку, молча покидает комнату.
Неутолённое возбуждение и злость не дают сидеть на месте. Спать тем более не хочется. Бесцельно пощёлкав пультом, Робин выключает телевизор. В комнате, где всё напоминает о его поражении, оставаться нет никаких сил, и он, бросив мельком взгляд на часы — половина двенадцатого, — выходит из комнаты. Сбежав по лестнице вниз, Робин застывает в нерешительности у входной двери. Лучше всего, конечно, было бы просто прогуляться на улице. Но время позднее, в Доме уже полчаса как отбой, заметят — проблем не оберёшься, и Робин сворачивает налево — в сторону общей гостиной. Сейчас там, конечно, пусто, но ему это только на руку — не хочется никого видеть и хочется остыть.
Робин уверенно распахивает дверь — и застывает на пороге.
На сдвинутых полукругом диванах перед камином мельтешат тени. Вспыхивает и гаснет кончик сигареты — судя по острому характерному запаху, курят здесь отнюдь не табак, — звякают лихорадочно заталкиваемые под диваны пустые бутылки — и хорошо ещё, если из-под пива. Его наверняка приняли за главу Дома — кто ещё мог явиться сюда в такой час и с таким апломбом? Робин чувствует устремлённые на себя взгляды, а интуиция распознаёт их обладателей ещё до того, как это сделают глаза. Нда, вот ведь вляпался — только этого не хватало.
— Извините, — бормочет он, отступая в холл. — Я не хотел помешать.
По комнате разливается физически ощутимое облегчение, и испуг в глазах собравшихся сменяется недоумением — десять пар глаз, требуя объяснений, выжидающе смотрят на нахала, посмевшего вторгнуться в их владения. Глаза Робина свыкаются с полумраком, и ему наконец удаётся разглядеть присутствующих. Предчувствие не обмануло: crème de la crème «Благородного» дома во главе с принцем Гарри. Впрочем, заправляет здесь не Гарри.
— А, лорд Хартингтон, — слышится чуть насмешливый, расслабленно-благодушный голос Алека Ховарда, капитана Дома. Чуть повернув в сторону Робина голову, он приветливо машет ему рукой: — Заходите. Для полной услады вас-то нам и не хватало.
— Да нет, я, пожалуй, пойду. — Робин машинально пятится к выходу. Но от Алека не так-то просто отделаться.
— Давай-давай, — голос капитана суровеет. Робин не решается ему перечить — не хватает только настроить против себя самого крутого парня Дома.
— У нас для вас даже кое-что ещё осталось, — говорит Алек, двумя пальцами поднимая за горлышко бутылку из-под портвейна, на донышке которой что-то плещется. — Его королевское высочество угощает, — доверительно добавляет он, кивая на сидящего напротив Гарри.
Робин окидывает быстрым взглядом собравшихся. Великолепная семёрка, Алек и его «команда», напоминает монолит: в центре дивана слева полулежит Алек в обрамлении руки своей «правой руки», капитана Игр Дома Грега Фергюсона, на ковре, прильнув к ногам Алека, как два верных пса, — неразлучные близнецы Джеф и Хью, а по бокам, привалясь друг к другу, — Зак, Мэт и Дуг: голова Зака на груди Мэта, рука Мэта в волосах Дуга, затылок Дуга на плече Грега. Напротив — дружественная делегация из Мэнор-Хауса, итонской резиденции принца Гарри: сам принц и его бессменная свита — Том ван Страубензее и Гай Пелли. Последние трое на год моложе Алека с его кликой, но в умении тусить могут дать им большую фору. Да и королевское родство и близость к королевскому престолу не следует сбрасывать со счетов. Так что обе компании стараются дружить и не перебегать друг другу дорогу. Но у Алека, в отличие от принца, одно существенное преимущество: он не только умеет тусить, но и блистает в учёбе. Собственно, это и есть та причина, которая не даёт обеим компаниям слиться в одну: Алек и его «команда» отличаются интеллектуальным снобизмом, тогда как свита принца формируется по принципу «кто кого перепьёт».
Алек со своей командой исповедуют элитарность во всём — от происхождения до личностного развития, тогда как принц со своей «свитой» считают, что уже всем всё доказали одним фактом своего рождения. Компания Алека тоже не прочь потусить, но во время их вечеринок избранные гости, дефилируя с бокалом рислинга в руках, с умным видом рассуждают о философии Платона и Аристотеля. На безупречном греческом, разумеется. Тогда как гости принца, запивая косяки водкой, взахлёб обсуждают перипетии своих сексуальных похождений и меряются прелестями своих последних пассий. Если не валяются без сознания под столом, разумеется. Не то чтобы Робин знал это наверняка — на вечеринки ни к тем ни к другим он не вхож, — но слухи такие ходят. А в слухах, даже самых нелепых и преувеличенных, всегда есть доля правды.
Робин повинуется и проходит в комнату. Алек подвигается, освобождая ему место, и вся замысловатая композиция из тел рушится, как карточный домик.
Робин осторожно присаживается рядом с Алеком и допивает из горла предложенные им остатки. Не то чтобы он так уж робел перед этой компанией — если не считать принца Гарри, у Робина самый высокий титул среди присутствующих, а его отец может дать фору родителям всех остальных собравшихся здесь парней, вместе взятых, — включая самого Гарри. Но что такое титул и положение семьи по сравнению с разницей в возрасте: парни в гостиной старше его на два-три года — непреодолимая пропасть в этом возрасте. Выпускной и предвыпускной класс — что им какой-то недоросль-малолетка?
Робин чутко прислушивается: говорят — вернее, учитывая состояние собравшихся, пытаются говорить — на латыни — значит, тон задаёт Алек; но обсуждают последние сплетни — дань присутствию его королевского высочества.
В камине, несмотря на тёплый раннеоктябрьский вечер, горит огонь. При этом все окна открыты — похоже, огонь развели не столько для обогрева, сколько для освещения — свет в гостиной выключен. Или же это потуги на мужскую романтику — уж очень эти посиделки напоминают привал у костра. Впрочем, гости Алека руководствуются, скорее, не столько соображениями романтики, сколько безопасности и практичности: свет в окнах в столь поздний час наверняка привлёк бы внимание главы Дома и прочего персонала, а свежий воздух при работающем камине позволяет не слишком быстро пьянеть и — Робин, принюхавшись, ухмыляется — заодно выветривает следы гораздо более серьёзного преступления против правил, нежели старые добрые сигареты.
— У меня в субботу вечеринка намечается, — говорит Алек, переходя на английский, и «команда», не говоря уже о принце со «свитой», переводит дыхание. — Приглашаются все присутствующие.
— Главное, не забудь позвать tarts, — вальяжно потянувшись к пепельнице, говорит Дуг.
— О каких tarts ты говоришь? — ухмыляется Зак. — Маркиз Хартингтон уже приглашён.
— И он, кажется, уже занят, — с ещё более откровенной ухмылкой добавляет Мэт.
Робина задевает, что о нём говорят так, словно его здесь нет. Но, с другой стороны, не сплетничают только о тех, кто ничего собой не представляет, а подтрунивают здесь даже над самим Гарри. Начнёт возмущаться — выставят пинком за дверь. И продолжат поливать грязью уже за спиной. А что касается его новообретённого двусмысленного титула… Это пусть юные леди блюдут честь, а ему — Робин с собой откровенен — нравится нравиться. И если он, оказывается, один из «the tarts of Eton», значит, с внешностью у него всё в порядке. Не то чтобы Робин всерьёз комплексовал по этому поводу, но приступы неуверенности, как у любого подростка, у него время от времени случаются, и получить подтверждение своей привлекательности от старших авторитетных парней льстит самолюбию, да и просто приятно. И Робин делает вид, что говорят не о нём.
— Маркиз Хартингтон не единственный маркиз в Доме.
— Ты о Тавистоке?
— Кстати, о Тавистоке, — оживляется Дуг. — А маркиз ничего так.
— Будет. Через пару лет.
— Он уже и сейчас мальчик хоть куда, — гнёт своё Дуг. — А через пару лет нас уже здесь не будет. Так что надо ловить момент.
— Рехнулся, что ли? Ему четырнадцать — совсем сопляк.
— Пятнадцать, — на правах инсайдера поправляет Мэт — его семья близка с Расселами. — Он на год позже поступил. Герцог Бедфорд не хотел его раньше отпускать из дома.
— Надо же, какой неженка, — фыркает Зак.
— На вид. А внутри перчик тот ещё. Мальчик с характером, так что не обольщайся.
— Ну вот, я же говорю — the tart of Eton. — Дуг демонстративно облизывает пальцы. — Самый смак.
Все смеются.
— Забудь, — говорит с ухмылкой Мэт. — Герцог Бедфорд тебе голову оторвёт.
— Не думаю, — ухмыляется ему в ответ Джеф. — Ему сейчас не до сына.
Тусовка оживляется, почуяв очередную жертву.
— Ты о сэре Алистере? — поднимает бровь Хью — судя по тону, каким это сказано, баронет Уинфилд здесь частый объект для сплетен.
— Именно. Впрочем, о сэре Алистере нам больше может поведать его королевское высочество.
Все поворачивают головы к Гарри, который учится с Алистером Уинфилдом в параллельном классе.
— Сэр Алистер? — принц лениво затягивается сигаретой. — А это кто такой?
Все смеются, оценив шутку. Робин невольно ёжится: может, оно и к лучшему, что с Уимфри ничего не вышло. Прознай эта компания, что он спутался с этим — а они прознают! — вовек не отмоешься. «Что, маркиз, никто больше не даёт, раз пришлось снизойти до черни?» Да ну, нафиг, нафиг.
— Ну, не скажите, не скажите, ваше высочество. У этих феноменальная пробивная способность. Умеют устраиваться в жизни. Одна дружба с лордом Кеймом чего стоит.
— Тоже мне достижение. — Принц, откинув голову на спинку дивана, выпускает в потолок тонкую струйку дыма. — Лорд Кейм половину Итона перетрахал.
— Всё злитесь, что вы в эту половину не входите? — флегматично спрашивает Алек. Свита Алека ржёт. Гарри сливается цветом лица со своими волосами. Привыкайте, ваше высочество, злорадно думает Робин, здесь всё как в жизни: у нас конституционная монархия — всё решает Палата лордов. Алек как чуткий вожак тут же уходит от опасной темы.
— Так что там с герцогом Бедфордом? — поворачивается он к Джефу. — Он действительно положил глаз на Уинфилда?
— Типа того. Но ему ничего не обломится, потому что Уинфилд положил на него кое-что другое.
— И его можно понять, — говорит Хью, явный поклонник лорда Кейма. — На кой ему герцог, если у него есть лорд Кейм.
— Лорд в Германии, — меланхолично замечает Зак. — И навещает его раз в неделю. А трахаться хочется десять раз на дню. Верно я говорю, парни?
— А герцог в часе езды от Итона, — поддакивает Мэт.
— Одно другое не исключает, — не сдаётся Хью. — Как говорит старая пословица, умный телёнок у двоих сосёт.
— А вы, маркиз, у кого сосёте? — спрашивает молчавший до этого Грег, и все поворачивают головы к Робину. Робин, ошалевший от хлынувших на него откровений и ощущения собственной избранности от причастности к такой крутой тусовке, вздрагивает, когда понимает, что очередь дошла до него, и тут же инстинктивно дёргается, чтобы поставить нахала на место.
— Ни у кого, — отвечает за Робина Алек и, запустив ему пятерню в волосы, с силой их дёргает, заставляя опуститься на место. — Пока ни у кого.
Робин послушно плюхается обратно.
— Да, кстати, о «сосках». — Дуг поднимается на ноги. — Мой, наверное, уже стёр себя в кровь, меня дожидаясь. «Vale et me ama», — машет он на прощание растопыренной пятернёй и нетвёрдой походкой направляется к выходу. — «И старательных сосок», — подмигивает, уже стоя в дверях. Вслед за ним поднимаются остальные. Последним уходит Грег. У порога он останавливается, и его мощная фигура регбиста заполняет дверной проём. В отблеске дотлевающих углей камина его лицо кажется особенно мрачным. Грег выжидающе смотрит на Алека.
— Иди, — отпускает его тот. Грег молча поворачивается — Робин замечает, как у него опускаются плечи, а сам он, кажется, на глазах уменьшается в размерах — и так же молча уходит.
Алек не сдвигается с места. Руку из волос Робина он так и не убрал, и его пальцы принимаются рассеянно перебирать прямые белокурые пряди Робина. Робин не решается его прервать. Звуки шагов расходящихся гостей затихают вдали, и Алек грубо подтягивает его к себе. Робин подчиняется, уступая настырным ласкам.
Правду говорят, что нет худа без добра. И хоть уязвлённое самолюбие всё ещё побаливает, Робин не может не признать, что всё обернулось к лучшему, да так, как он и представить себе не мог. Он не только внезапно вознёсся на самую вершину итонской пирамиды, нежданно-негаданно войдя в самую желанную тусовку школы. У него автоматически решается более насущная проблема. Промелькнувшую в голове мысль о том, что Алек может так же использовать его, как он сам всего пару часов назад собирался использовать этого жалкого парвеню, Робин тут же отметает. Во-первых, у него сейчас работает другая голова. А во-вторых, даже Алек не осмелится просто попользоваться им — не настолько он глуп. Вернее, очень неглуп и достаточно дальновиден, чтобы представить себе расстановку сил лет этак через десять-пятнадцать. Всё будет хорошо.
«Всё будет хорошо», — шепчет ему между поцелуями Алек, и Робина это задевает: успокаивает его, как девку. Да, он ещё ни с кем не спал, и опыта у него никакого. Но неужели это так заметно? Не хватало только опозориться перед Алеком… Судя по пылу Алека, петтингом и поцелуями он не ограничится. Но едва Робин смиряется, что здесь, на продавленном и потёртом школьном диване всё и произойдёт, как Алек, прервавшись на миг, выдыхает: «Пошли-ко-мне?» В вопросе Алека не слышен вопрос.
Робина бросает в дрожь: то ли от предвкушения, то ли от непонятно откуда возникшего страха. Да, совсем недавно он только об этом и мечтал — но тогда инициатором и хозяином положения был он. И пугает его сейчас не столько пресловутый «первый раз», сколько страх оказаться не на высоте, а то и вовсе с треском его провалить. Больше всего он боится показаться Алеку таким же жалким и нелепым, как Колин. Как бы там ни было, отступать поздно, да и невозможно. Слишком сильны и ярки ещё его собственные ощущения от полученного отказа на пике возбуждения, чтобы не понимать — Алек этого так не оставит. А его возможности в этом плане — Робин даже сейчас отдаёт себе в этом отчёт — на порядок превосходят возможности Робина поквитаться с Колином. Черта невозврата перейдена.
— С-охотой-и-удовольствием, — выдыхает он в тон Алеку, и с этим выдохом улетучивается и страх.
— Это само собой, — хрипло смеётся Алек. — Без охоты в этом деле никуда, а удовольствие я тебе гарантирую.
Робин, рассмеявшись в ответ, переводит дыхание — похоже, Алек доволен, а значит, он всё делает правильно. Вот оно, преимущество отношений со своими. В своём кругу никому ничего не надо объяснять — все с молоком матери, вернее, с семенем отца, перенимают неписаные традиции и правила игры. Отец ему на последний день рождения так и сказал: «У меня к тебе одно требование — к тридцати остепениться. А до и после можешь делать что хочешь. Главное — соблюдать приличия». И похоже, этой заповеди придерживаются и остальные отцы их круга — Алека точно. Робин с приятным волнением отмечает, что он теперь тоже вхож в этот круг — не просто номинально, по праву рождения, как это было до сегодняшнего вечера, а в силу личных заслуг — равные ему его признали и приняли. Не потому, что он сын герцога Девонширского, а потому, что он — такой же, как они. На светских приёмах и фамильных торжествах все, конечно, улыбаются всем. Но истинное отношение познаётся не по светским улыбкам, а по тому, приглашает ли тебя хозяйка дома на чай, хозяин — на партию в гольф, а их сын — на вечеринку для избранных. Приглашение в постель сюда не относится: совместно проведённая ночь — не повод для знакомства. И только совсем уж безнадёжные простофили — как Колин Уимфри — могут этого не понимать. Но Робин спокоен — на вечеринку его пригласили.
***
С той ночи проходит неделя, но Алек так и не даёт о себе знать, и это тревожит Робина. А вдруг он просто-напросто забыл о том, что тогда между ними произошло? Алек был пьян и обкурен, вырубился он сразу, как кончил, распластавшись по всей кровати морской звездой, и Робин тут же ушёл к себе. Вполне возможно, что наутро он даже не вспомнил о нём. Искать контакт самому Робин не решается — слишком уж пугает перспектива увидеть в тёмных непроницаемых глазах Алека недоумение, искреннее или, что ещё хуже, наигранное, — да и, в конце концов, он не девчонка, чтобы истерично преследовать парня после первой совместной ночи.
В Итоне этим много занимаются, но мало об этом говорят. Секс и спорт — две излюбленных темы мальчишеских разговоров, но в Итоне разговоры эти ведутся всегда с другими и о других. Разговоры между собой «о своём» с теми, to whom it may concern, — табу. Негласное добровольное вето на обсуждение происходящего придаёт ему тот налёт пикантности и сладкий привкус запрета, которые доставляют больше удовольствия, чем само занятие, и убить которые грозят всеобщая вседозволенность и распущенность. Тем более что есть в этом нечто элитарное, то есть само собой разумеющееся: спать с себе подобными — столь же естественно, как принимать душ. Вы же не будете обсуждать с другими подробности своих гигиенических процедур? Душ не обсуждают, душ принимают.
В общем, всё должна решить вечеринка. Учитывая неопределённость своего положения, Робин идёт на неё с опаской, но всё же пытается взять себя в руки. В конце концов, не может же отшибить память всем присутствовавшим тогда при приглашении, хоть кто-то же должен помнить, что его тоже пригласили. А уж в зависимости от поведения Алека он решит, как быть дальше.
Прежде чем войти, Робин на миг останавливается и собирается с духом. Вообще-то, «библиотека» — святая святых Коттон-Холла, общая комната с отдельной кухней, где обычно тусит Алек с командой, — предназначена для всех старшеклассников, но на деле она резиденция внутри резиденции — неоспоримое и неприкосновенное владение капитана Дома и его команды. Здесь все свои — чужие сюда не суются. Робин прислушивается. Из-за неплотно прикрытой двери «библиотеки» доносятся смех и музыка, на фоне которых жизнерадостной трещоткой выделяется голос Кристиана Рассела, сына герцога Бедфорда. Робин хмурится. Значит, Алек прислушался к пожеланию гостей насчёт «tarts». Невольная конкуренция напрягает.
В конце коридора раздаются гулкие шаги, которые тут же затихают где-то на полпути.
— Алек… — доносится до Робина приглушённый голос, в котором Робин даже не сразу узнаёт мистера Стюарта, главу Дома. Не сразу — потому что не «лорд Эндоувер», не «мистер Ховард» и даже не «Александер». Алек. Забавно. Интересно. Но неудивительно.
Во внутренних разборках между обитателями Дома такого ранга, как Коттон-Холл, виновных не может быть по определению: за каждым из мальчиков стоят родители с выходом на директора или председателя правления колледжа, а то и министра образования. Если дойдёт до открытого противостояния, виноватым будет только один — глава Дома, допустивший выход конфликта за пределы Дома. А лучший способ не дать конфликту покинуть пределы Дома — позволить мальчикам решить его самим. В конце концов, Итон славится своими традициями самоуправления. Хотя в буклетах для родителей под этим и подразумевают нечто другое. Это ли не конечная цель настоящего образования — подготовить мальчиков к жизни и научить их самостоятельно справляться с трудностями? И в таких случаях роль внутреннего арбитра, Алека, бесценна.
Даже странно, что они в тот вечер так всполошились. Конечно, формально глава Дома стоит на страже родительских интересов, гарантируя им, что их ненаглядные чада на время пребывания здесь будут под неусыпным присмотром и надёжной защитой от нежелательного влияния и прочего непотребства. На деле же любой мало-мальски умный глава — а глупый на этом посту и недели бы не продержался — понимает, что родительская благосклонность — товар скоропортящийся, и срок его годности — пять лет. Стоит только благородному отпрыску покинуть стены своей заботливой альма-матер, как благодарность их родителей тут же испаряется. Зато у стремительно входящих в силу и власть «папиных сыночков» память хорошая — могут и запомнить того, кто отравлял им самые сладкие годы. И припомнить это. Должность главы итонского Дома предполагает виртуозное балансирование между влиятельными родителями, их распущенными отпрысками и руководством школы, заинтересованным в её престиже. Это именно тот случай, когда требуется умение переправить волка, овец и капусту с берега на берег, следя за тем, чтобы первый был сыт, вторые целы, а третья невредима. Понимая это, главы итонских Домов — особенно их Дома — закрывают глаза на многие шалости своих подопечных. Родители должны быть спокойны, руководство — довольно, а мальчики — не обижены. А для этого нужно одно — не выпускать ситуацию из-под контроля. Это несложно — мальчики, кроме разве что самых отпетых хулиганов, не при принце Гарри будь сказано, тоже понимают и принимают правила игры и на рожон без крайней нужды не лезут. Главное — соблюдать приличия. И можешь делать что хочешь. Как принц Гарри, например. Впрочем, как раз принц меньше всех заморачивается приличиями. Но на то он и принц. К тому же, не наследный. В отличие от остальных.
Мистер Стюарт достаточно умён и опытен, чтобы понимать: справиться с пубертирующими подростками может только один из них — вожак-сверстник, которого они сами признали. Алек, как и любой другой умный подростковый вожак, понимает, что его власть в немалой мере зависит от сотрудничества с «властями». Алек и мистер Стюарт прекрасно ладят — у них негласный пакт о сотрудничестве: Алек как капитан и неформальный лидер Дома держит в узде весь Дом — самому мистеру Стюарту в самоуверенно-разнузданной «Палате лордов» такой дисциплины в жизни не добиться, — а мистер Стюарт закрывает глаза на многие мальчишеские шалости, не предусмотренные школьным регламентом. Например, на такие вот вечеринки. Главное — чтоб без эксцессов и инцидентов. Но Алек гарантирует.
Впрочем, ухмыляется Робин, прагматические соображения в данном случае вторичны. Весь Дом — за исключением разве что первогодков — знает, что мистер Стюарт питает к капитану своего Дома особую симпатию. Нет, нет, ничего грязного — и не потому, что мистера Стюарта сдерживают положение семьи Алека и моральный кодекс учителя. Помани только Алек — и мистер Стюарт, не моргнув глазом, пойдёт на любое должностное — и не только — преступление. Вот только Алек не манит — ему это не нужно. Гораздо выгоднее держать мистера Стюарта на коротком поводке. И вот как это делается: разрешение называть себя по имени дарит надежду, а ответное «мистер Стюарт» даёт понять, что надежде этой вряд ли суждено осуществиться. Да и зачем ему сдался сорокалетний хрыч, если к его услугам весь цвет Итона? Робин в который раз чувствует свою избранность. Да, то, что выбор Алека, при всём его разнообразии, пал на него, особенно радует. Помимо того, что это тешит самолюбие, да и просто приятно, дружба с Алеком сулит ряд практических выгод. Через год Алек и его компания окончат школу, а вслед за ними уйдёт и Гарри со своей свитой, и к выпускному классу Робин как самый младший из приближённых к Алеку окажется его единственным и естественным правопреемником. И на всё про всё у него только год. Надо спешить.
— Надеюсь только, что в этот раз обойдётся без «спецугощения».
Робин хмыкает, вспомнив посиделки в общей гостиной. Ну да, запах стоял знатный — глупо надеяться, что такой отъявленный надзиратель, как Стюарт, ничего не заметит.
— Мистер Стюарт, — в голосе Алека прорезаются укоризненно-кокетливые нотки — а Алек-то, похоже, сам тот ещё tart! — Вы же, надеюсь, не думаете, что это наших рук дело? — И уже холодным безапелляционным мужским тоном, отметающим дальнейшие объяснения и обвинения на корню: — Это принц угощал, с ним и разбирайтесь.
Робин присвистывает: флиртует, как девчонка, дела решает, как мужик.
— À propos принц. — Мистер Стюарт послушно прекращает дискуссию. — Сегодня он тоже будет?
— Куда ж без него?
Тихий короткий смешок заговорщиков: сухой — мистера Стюарта, бархатистый — Алека.
— В общем, Алек, я полагаюсь на тебя, — холодно резюмирует мистер Стюарт.
— Не волнуйтесь, мистер Стюарт. — Это уже Алек — с мягкой укоризной. — Всё будет в порядке. Я гарантирую.
— Тогда приятного вечера!
— Спасибо, сэр. И вам того же.
Вновь слышны шаги. Робин порывисто дёргает дверь и входит.
В «библиотеке» не протолкнуться — в сборе уже все, кроме Алека.
Минуту спустя появляется и он. Поприветствовав гостей и обменявшись шутливыми тычками с Гарри, Алек достаёт две бутылки пива и одну протягивает Робину.
— Привет!
И Робин с облегчением выдыхает.
***
На этот раз Алек не отпускает его всю ночь, и на следующее утро они спускаются к завтраку вместе. Завтракает капитан со своей командой отдельно, там же, где и тусит — в «библиотеке». «Команда» — все шесть человек — уже в сборе, и их появление встречают дружеским свистом и улюлюканьем.
— И как? — насмешливо спрашивают капитана, когда Алек занимает своё место во главе стола. По правую руку от него сидит Грег, хмурый и мрачный, как небо над Итоном. Свободно только слева от Алека, и Робин опускается на стул. Теперь все места заняты, и Робин с замиранием сердца понимает, что великолепная семёрка превратилась в восьмёрку.
— Что? — с такой же усмешкой отвечает капитан.
— Капитан… — в голосе команды звучит укор. — Нельзя так со своей командой. Мы, между прочим, за вас болели.
— Тогда какие могут быть вопросы, с такими чирлидерами?
Команда ухмыляется. Алек сегодня довольный, а потому благодушный. Команда это чувствует и тут же распускается.
— И какой счёт?
— И главное, в чью пользу?
Команда уже гогочет в полный голос. Алек невозмутимо накладывает себе горку бекона с яичницей. Робин, не зная куда девать глаза, делает вид, что выбирает джем.
— Три — ноль, — ухмыляется Зак, с хрустом откусывая щедро сдобренный маслом тост. Робин вспоминает, что комната Зака — по соседству с Алеком, и чувствует, что краснеет. Команда уважительно присвистывает.
— В пользу капитана, разумеется, — с гаденькой ухмылочкой добавляет Дуг — сосед Алека снизу.
Команда одобрительно хлопает Алека по спине.
— Маркиз, — участливо поворачивается к Робину Джеф, — может, вы предпочли бы завтрак à la fourchette? Вы, если что, не стесняйтесь, мы всё понимаем. Если вам тяжело сидеть…
Команда замирает в предвкушении его ответа. Робина душат ярость и стыд — и он попадается.
— Ничуть.
Команда только этого и ждала.
— Слышь, Алек. — Алек на подколки не реагирует, и команда, чуя свою безнаказанность, уже изгаляется вовсю. — Маркиз даже ничего не почувствовал. Может, помощь нужна? Ты, если что, скажи, ты же нас знаешь: мы за своего капитана хоть в огонь, хоть в…
— Не нужна. — Алек наконец отрывается от тарелки и обводит «команду» таким тяжёлым взглядом, что за столом на миг повисает звенящая тишина. — А кто сунется…
Разнузданная команда тут же смирнеет, перед Робином извиняются, и остаток завтрака проходит за нейтральной беседой. Над Робином и дальше подтрунивают — уже по-дружески, незлобиво — скорее по инерции, как над своим, — но он больше на провокации не поддаётся: этим только покажи, что тебя что-то задело, — вовек потом не отстанут. Впрочем, неважно. Главное, он теперь в игре.
После завтрака все расходятся на занятия, а дорогу Робину преграждает Грег — до Робина только сейчас доходит, что за всё время завтрака он единственный не сказал ни слова.
— Ещё раз увижу с Алеком… — не договорив, Грег выразительно хватает Робина за грудки. Это ошибка — капитан Игр тут же открывает своё слабое место. Впрочем, ему простительно — мозговой центр в этом тандеме не он. Если бы Грег действительно мог воплотить свою угрозу в жизнь, он бы разбирался с Алеком. Грег же выбрал его — значит, ничего он не может и берёт его как более слабого на слабо.
— Вот с Алеком и разбирайся. — Робин стряхивает с себя руки капитана. — А я пас. Алеку не отказывают.
Грег уходит, ничего не ответив, но взгляд, которым он одаряет Робина на прощание, не обещает ничего хорошего. Робин по трезвом размышлении решает рассказать обо всём Алеку.
— Жалуешься? — насмешливо выгибает тот бровь.
— Ставлю в известность, — огрызается Робин, задетый насмешкой.
— Хорошо. Приму к сведению.
Капитан Игр и дальше испепеляет Робина при встречах взглядом, но к словам и тем более делу так и не переходит.
***
После вечеринки проходит неделя, а Робина до сих пор преследует взгляд Алека, которым тот на него смотрел, — будто впервые увидел. Да так оно и было. Вспомнилось, как мама однажды рассказывала леди Саффолк, матери Алека, о том, как у них с его отцом всё началось. «Мы с ним с детства дружили, а в то лето я вдруг поняла, что он меня наконец увидел». Робин, помнится, тогда ещё очень удивился — про себя, конечно, — не мог же он спросить маму, тем самым выдав себя, что подслушивал: «Как это так возможно?» В прошлую субботу он, кажется, понял. Хм, а Алек, по ходу, в него влюбился. Робин самодовольно подмигивает своему отражению в зеркале.
Их семьи дружили, особенно матери: герцогиня Девонширская, мать Робина, была крёстной Алека, и Алек часто бывал у них дома. Но Алек был на три года старше — непреодолимая пропасть в детстве. Робин всегда был для него мелкий-мелюзга, как любил подтрунивать над ним Алек. К тому же, Алек с раннего детства был не годам умён и серьёзен и всегда тяготел к компании старших и взрослых — наверное, ему даже со сверстниками было не особенно интересно. Что уж говорить о «малолетках». В каждый приезд подруги мама устраивала с ней в гостиной затяжное чаепитие, а маленький Алек оккупировал библиотеку его отца, с которым тот охотно болтал и возился — намного охотнее, чем с собственным сыном, в который раз напомнила о себе детская ревность. А Робин, брошенный и преданный обоими родителями, неприкаянно слонялся по дому. Мама умерла, когда Робину исполнилось десять. Отцы их и раньше не были особо близки — всё держалось на матерях, — дружба между семьями постепенно сошла на нет, и частые дружеские визиты свелись к редким светским приёмам — традиционные летние пикники, рождественские балы да фамильные торжества.
Алек — сплошная загадка, и Робин сам не замечает, как она поглощает все его мысли.
В любом другом подростково-мужском сообществе, рангом пониже, в котором власть вожака зиждется прежде всего на физической силе, у Алека Ховарда было бы мало шансов — в лучшем случае, его бы не трогали. Но о главенстве и речи быть не могло бы. Алек откровенно слаб в спорте — одного этого достаточно, чтобы в пропитанном командно-спортивным духом Итоне навсегда остаться изгоем. Но Алека боготворит Грег, его «правая рука» и капитан Игр Дома — и этого достаточно, чтобы никто не вспоминал, что Алек опять пробежал кросс последним. Со своим утончённо-худощавым телосложением, длинными тонкими пальцами, узкими запястьями и неуловимо девичьими чертами лица, которые ещё больше подчёркивают длинные мягкие, шелковистые волосы, он не по годам сдержан и меланхолично-задумчив, отчего неискушённым сторонним наблюдателям часто кажется скромным и даже застенчивым — идеальная жертва для школьных хулиганов. Но внешность бывает обманчива. Превыше всего в Итоне ценятся ум и характер. И то и другое у Алека Ховарда имеется в избытке. И есть кое-что ещё, возможно, самое главное — животный магнетизм и личная харизма, жертвами которых становятся и взрослые, и сверстники.
Робина завораживают амбивалентные повадки Алека. Алек грубоват и развратен в постели, но сексом предпочитает заниматься ночью и при выключенном свете. Закатанные до локтей рукава кашемирового джемпера обнажают покрытые тёмной порослью руки, а кожа лица настолько гладка и чиста, что позавидует любая девчонка. Контраст мужского напора и девичьего кокетства проявляется во всём, и Робин окончательно теряет голову — ведь что такое страсть, как не попытка разгадать тайну?
***
— Алек, не уходи. — Грег с мольбой хватает Алека за руку. Алек тут же её выдёргивает.
— А спать где? Под тобой?
— Ну, я бы не против, — ухмыляется Грег, но Алек окидывает его таким взглядом, что ухмылка тут же сходит с его лица.
Алек никогда не остаётся у него ночевать: кровати в Итоне узкие, тесные, целомудренные, рассчитаны на одного подростка — Грег сам на такой едва помещается, — а Алек любит размах и простор. И Грег с этим мирится — мирился до недавнего, — но с тех пор как Алек спутался с этим, Грега не покидает панический страх. Кажется, отпусти он Алека хотя бы на миг — и это уже навсегда.
— Ну хочешь, я на полу лягу? Только не уходи. Пожалуйста!
— Не хочу.
Алек настроен решительно, и это придаёт решительности Грегу.
— Подожди. — Грег подрывается на ноги. — У меня идея. Уловка срабатывает — Алек падок на идеи.
Грег бравирует своей силой — Алека заводит мощь — и под недоверчивый смех Алека, играючи, в одиночку переносит кровать Алека из его комнаты в свою: ему не сложно на волне эйфории — возвращение Алека и предвкушение ночи с ним удесятеряют его — и без того немалые — силы.
Подвиг Алека впечатляет, и он впервые остаётся у Грега. Алек доволен — он любит эффектные жесты, — и Грег переводит дыхание: он отвоевал Алека ещё на одну ночь. Засыпают они только под утро — Грег не унимается, пока не навёрстывает все те ночи, что они так бездарно упустили из-за глупой Алековой блажи. Грег просыпается первым — вместе с солнцем, правда, солнце в этот поздний осенний день встаёт не то чтобы очень рано. Вид голого спящего Алека тут же снимает остатки сна и усталости, и тело Грега окончательно пробуждается к жизни.
— Отстань. — Алек отпихивает его, порываясь встать. — Есть хочу.
Но Грег лёгким, едва заметным толчком своей боксёрской ручищи отправляет его в нокдаун, и Алек плюхается обратно.
— Лежи, — голос Грега, ласковый и заботливый, странно диссонирует с его грозной внешностью. — Я сейчас.
Грег набрасывает на голое тело халат и, не потрудившись его запахнуть, выходит из комнаты.
В «библиотеке» уже собралась вся команда, включая Робина.
— А где капитан? — команда с интересом разглядывает экстравагантный внешний вид Грега.
— Капитан сегодня завтракает в постели, — невозмутимо отвечает тот, шлёпая босыми ногами к буфету, где принимается деловито инспектировать блюда под крышками.
— По праву леди? — ухмыляется Робин. Он уже в тусовке, но ещё не в команде, и из кожи вон лезет, чтобы стать здесь своим. Шутка кажется ему ужасно смешной — очень уж в духе команды, команда оценит. Но ответом ему — гробовое молчание. Про двух капитанов знает весь Дом, но в команде эта тема — табу, и прежде всего — из-за расстановки сил в этой паре. Ни для кого не секрет, что капитан Дома позволяет капитану Игр многое, да что уж там — всё. Это подрывает авторитет капитана, а значит, и престиж Дома, и команда предпочитает об этом не говорить. Команда молчит, но Робин каждой клеткой тела чувствует, что все они как один на стороне капитана. Грег резко оборачивается.
— По праву капитана, — медленно, чётко выговаривая слова, цедит он и обводит команду таким выразительным взглядом, что всем сразу становится ясно: сказано не только для Робина. Убедившись по лицам команды, что послание усвоено, Грег поворачивается к Робину:
— И раз уж ты есть любимая горничная капитана, то помоги собрать для него на стол.
На этот раз команда разражается хохотом: иметь «горничную» для капитана не зазорно, а очень даже похвально. Робин, прикипев взглядом к полу, повинуется.
Подхватив внушительный поднос с едой и напитками — это Алек только с виду задохлик, а так аппетит у него ого-го, и не только в постели, — Робин вслед за Грегом поднимается в его комнату.
— Жди здесь, — сплёвывает сквозь зубы Грег и, приоткрыв дверь — достаточно, чтобы Робин заметил, что в спальне у него две кровати, сдвинутые впритык, но недостаточно, чтобы Алек увидел Робина, — протискивается в щель — что при его гориллоподобной туше само по себе достижение, — и возвращается с самодельной табличкой «Не беспокоить». Повесив табличку на дверную ручку, Грег забирает у Робина поднос и со словами: «На чай не дам — не заслужил» ногой захлопывает перед ним дверь.
— Это кто был? — лениво интересуется Алек.
— Никто, — скупо, не глядя на него, отвечает Грег. — Room service.
К его возвращению Алек уже успевает принять душ — в комнате отчётливо пахнет бергамотом и терпко-горьким пачули — и лежит, в одном полотенце вокруг бёдер, посреди гнезда из скомканных простыней с отчётливыми следами ночных побед — прекрасный и развратный до невозможности.
Алек хлопает себя по животу, и Грег с опаской водружает на него поднос — живот у Алека такой тонкий и плоский, что уставленный посудой поднос грозит сравнять его с позвоночником. Впрочем — краешки полных губ Грега дёргаются, его могучие плечи пловца и регбиста невольно распрямляются, — Алек любит, когда его вжимают в матрас. Алек с воодушевлением приступает к завтраку, а Грег усаживается у его ног на пол и, не отрывая глаз, смотрит, как Алек ест.
— А ты что, не будешь? — спрашивает Алек с набитым ртом — Алек очень любит завтракать и любит, когда это удовольствие с ним разделяют.
— Не хочу, — мотает Грег растрёпанной головой — его голод совершенно другой природы. — Хочу смотреть, как ты ешь.
В своём слепом обожании он сейчас очень похож на лохматого добродушного сенбернара — такой же огромный и беззаветно преданный своему хозяину, — и будь у него хвост, он бы сейчас от переизбытка чувств им завилял.
— Фуд-фетиш? — Алек усмехается, его сочные губы дразняще обхватывают сочную поджаренную сосиску, пальцы лоснятся от жира. Грег сглатывает, не в силах оторвать взгляд — разве Алеком можно насытиться?
— Алек-фетиш, — улыбается он и, встав на колени в изножье кровати, подносит к губам ступню Алека — Алек любит, когда его любят. Влажный шершавый язык Грега медленно скользит по подошве. Ступня Алека дёргается и поджимается — у Алека щекотка, и Грег это знает, — Алек хохочет и проливает йогурт. Белёсая струйка стекает по подбородку — слишком провокативно, чтобы быть случайностью, — но Грег ведётся. Губы Грега смыкаются вокруг большого пальца на ноге Алека, и он самозабвенно посасывает его, прикрыв глаза и тихо постанывая. Это одно из самых чувствительных мест Алека, и Грег это знает. Алек глубоко вздыхает, его спина выгибается, как от электрического разряда, звякает посуда на подносе, вздох Алека переход в всхлип. Грег решительно поднимается: медовые волосы, золотистая кожа, лучистые глаза, и сам он сейчас весь такой тёплый и светлый, как нагретая солнцем янтарная глыба. Поднос отправляется на пол, вслед за ним туда же летит халат. Поигрывая бицепсами и мускулами на широкой груди, Грег наваливается на Алека всем телом и сгребает его в охапку — он знает, как Алека заводят сила и власть, а сам Грег шалеет от хрупкости Алека — и самозабвенно сцеловывает потёки.
— Давай на Рождество ко мне, а? — шепчет он в промежутках между поцелуями. Момент явно неподходящий, и Грег это знает, но он также знает и то, что с появлением у Алека новой пассии слишком большой риск отказа, и он не решается пригласить его, когда тот в «в здравом уме и твёрдой памяти», а сейчас, когда Алека так ведёт, у него есть хоть какие-то шансы. — Предки на Сен-Барт намылились, никого не будет. А, Алек?
— Меня уже пригласили.
— Куда? — спрашивает обречённо Грег, хоть и знает ответ.
— В Четсуорт-Хаус.
— Ну, Алек, ну твою мать… — Грег обмякает и бессильно откидывается на подушку. — Ну зачем?!
Алек молчит. Если Грега что и бесит в Алеке, то только вот этот его вечный, чуть что, уход в молчание. И Грега наконец прорывает.
— Зачем тебе этот мелкий крысёныш? Чего тебе не хватает?! — Алек молчит, и абсурдность догадки Грега так потрясает, что он даже приподнимается на локте и неверяще смотрит на Алека. — Это всё из-за… Ты думаешь, я бы тебе не дал?! Но ты же… Ты ведь даже не заикался!
— Не хотел, вот и не заикался.
— А теперь? — в отчаянном голосе Грега прорезаются умоляющие нотки. — Ну хочешь, прямо сейчас?!
— Заткнись. — Алек лениво-небрежным движением забрасывает ему худые ноги на плечи. — И займись, наконец, делом.
Грег покорно замолкает и занимается «делом».
Продолжение — в комментариях.
@темы: Вторчество
-
-
03.09.2014 в 18:37-
-
03.09.2014 в 18:41-
-
03.09.2014 в 18:42-
-
03.09.2014 в 18:45-
-
03.09.2014 в 18:46-
-
03.09.2014 в 18:49-
-
03.09.2014 в 18:54-
-
03.09.2014 в 18:56-
-
03.09.2014 в 18:57-
-
04.09.2014 в 21:54-
-
04.09.2014 в 22:04Не за что!
-
-
04.09.2014 в 23:58-
-
05.09.2014 в 14:52-
-
05.09.2014 в 14:56La PIOVRA, спасибо!
-
-
05.09.2014 в 16:12Ох, спасибо! Вот уж погладили автора, так погладили!
А она уже 5 лет пишетсяТак держать!
Держим!
dreizler,
И Вам спасибо!
не, удовольствие растяну и сначала перечитаю предыдущие части
Но перечитывать рекомендую на сайте RSYA - там самая последняя редакция трилогии
-
-
05.09.2014 в 16:33ахха.. понил.. я начинала читать еще на слэшборде, давно, значит, стоит освежить впечатления, спасибо!
-
-
05.09.2014 в 16:47Как раз на дайри у меня та же версия, что и на борде (была). Но борда, увы, почила, и эстафета перешла к РСИЯ) Мне сайт РСИЯ очень импонирует тем, что
он резиновыйтуда можно впихнутьневпихуемоетекст любого размера, тогда как на дайри и форумах есть ограничения по размеру, и приходится дробить цельную историю на десятки, а то и сотни кусочков (потому, собственно, и не продублировала правки с РСИЯ у себя - как подумаю, сколько постов придётся перелопатить, чтобы найти и поправить нужные места, так прям руки опускаются(( Но это так, афторскoe "о своём, об афторском", а вы читайте там, где вам удобнее)) Правки были исключительно стилистические, ни в сюжете, ни в героях ничего не поменялось-
-
07.09.2014 в 23:08-
-
07.09.2014 в 23:15Да, дождались!
-
-
09.09.2014 в 13:46Спасибо большое за Алхимика, спасибо огромное за чудное упоминание Кейма и Алистера мне очень приятно было снова с ними встретится. Двойное удовольствие. Твои герои люди, не хорошие и не плохие, люди, которые в течении жизни меняются, совершают ошибки, принимают решения, просто плывут по течению, но самое главное они живут. И конечно история Алека. Я запоем прочитала, было как и всегда при знакомстве с новым твоим текстом полное погружение в тот мир. Я с наслаждением ловила раскиданные по тексту кусочками мозаики английской повседневной действительности. Такой закрытый и в тоже время такой притягательный мир английских школ. Я еще когда читала «Забор и вишни» очень смаковала каждое упоминание об этом в тексте. А тут уже в полной мере ощутила всю прелесть))))
Я несколько лет назад читала биографию Уайльда и в ней была глава посвященная обучению в оксфордском колледже Магдалины и тому как отношения выстраивались между мальчиками. Как же меня это зацепило. и когда спустя некоторое время я прочитала Стивена Фрая – то поняла окончательно - закрытая английская школа – мой кинк))))
-
-
09.09.2014 в 14:52-
-
09.09.2014 в 15:01Доберусь до компа - с меня продолжение )))
Так это ещё не всё?!
заодно соберусь с мыслями, что и как на такие слова отвечать, ибо не каждый день меня балуют такими развёрнутыми отзывами-
-
09.09.2014 в 16:15Я не знаю с чего мне начать… (с) Честно, у меня не хватает слов...
Большое, огромнейшее тебе спасибо за этот отзыв!
А то что-то такое подозрительное затишье в комментах, что не знаешь, что и думать: то ли получился такой шедевр, что людям не хватает слов, то ли такая фигня, что даже сказать нечегоТак случилось, что в одни из сложных моментов моей жизни все они мне очень помогали.
Знаешь, это всегда взаимный и обоюдный процесс
Я не могу однозначно сказать даже))) что меня больше цепляет – сами тексты или автор, который так сладко описывает процесс рождения очередного персонажа.
Ох, говорить о своих текстах и обсуждать свои миры и героев я готова бесконечно - были бы охочие уши
и наводящие вопросы)) Боюсь сорваться в пафос, но мои тексты для меня - гораздо больше, чем тексты. Это моя жизнь, причём подлинная - ни в какой другой жизненной сфере я не бываю настолько открыта и искренна, как в своих текстах, - потому что стоит мне в них отступить от внутреннего канона-камертона хотя бы на букву, как творческий поток тут же блокируется и меня натурально ломает. Мои тексты - это то, чем я живу, это то, что я люблю, и это то единственное, что я реально могу дать миру. "Это то, что я умею делать лучше всего. Это вообще единственное, что я умею делать" (с) Сара Лунд. И самое большое наслаждение для меня - делиться этой своей страстью с другими. И когда она, эта страсть, находит отклик в чужих душах, умах и сердцах, это счастьеТакой закрытый и в тоже время такой притягательный мир английских школ.
Что интересно, школы и школьная тема для меня в слэше - довольно сильный сквик. Но... самый сильный кинк - это правильно поданный сквик
законеканоне"-
-
15.09.2014 в 14:01-
-
15.09.2014 в 19:15Вы знаете, вы такой чудесный отзыв написали!
читать дальше
Спасибо Вам большое за этот отзыв!
P.S. Кстати, я на днях собралась с духом и проапдейтила все "корпоративные" истории на дайри, так что
я теперь сапожник в сапогахздесь теперь тоже везде самая последняя версия-
-
15.09.2014 в 19:40если начать разбавлять текст водичкой, он, имхо, тут же поблёкнет и наполовину утратит свою силу "Даешь текстоконцентрат!"
Пойду за сокровищами
-
-
15.09.2014 в 20:01А уж мне как приятно!
"Даешь текстоконцентрат!"
Да!
Пойду за сокровищами
Тогда богатой добычи!
-
-
30.01.2015 в 17:23читать дальше
La PIOVRA, спасибо)
-
-
30.01.2015 в 18:12ощущение вкуса в прямом смысле от каждого слова
Так интересно, что ты отметила именно этот момент: "Алхимик" - первая моя история, в которой я по-настоящему вошла во вкус смакования слов и фраз. Раньше я больше наслаждалась смыслом, сюжетом, героями, идеями и их игрой, и текст оттачивала с тем, чтобы передать и подчеркнуть именно эти вещи. А тут вдруг поймала себя на том, что ловлю настоящий кайф от шлифования и полировки отдельных слов - словно камушки драгоценные перебираешь, выбирая единственно правильный - и любуешься, как по-новому вспыхивает и играет-сверкает фраза, когда вставляешь его в общий узор
и снова замечательный, неповторимый лорд Кейм.
Да, лорд Кейм, он такой: его нет, а он есть)) Такова сила его харизмы - оставить свой след в тексте без присутствия в нём)
Где-то в комментах видела мысль об одиночестве Кейма. Тоже было такое чувство при знакомстве с ним (ну, никак не могу сказать - при чтении, именно - знакомстве), но озвучить сразу не решилась. Вот, озвучиваю теперь).
А вот не надо бояться выражать возникающие по ходу чтения мысли и впечатления! Это ж самое вкусное и интересное для автора - как текст в читателе отзовётся
Спасибо за отзыв! Очень рада, что "Алхимик" тоже пришёлся по вкусу
-
-
26.02.2015 в 00:39